– Да, сэр, – ответил Нат, как маленький мальчик в кабинете директора школы, но что еще он мог сказать? Отчаяние овладело им, он физически ощущал мощное давление.
– Но почему от моего имени? – спросил Нат.
Колдуэлл молча окинул его взглядом:
– Что вы хотите этим сказать?
– Почему там не стоит подпись Льюиса или одного из его людей? Это было бы логичнее и не так опасно, если кто-то начнет задавать вопросы.
– По мнению Уилла Гиддингса никто ни о чем не спрашивал, – ответил Колдуэлл и ткнул пальцем в кучу копий. – Это выплыло наружу только сегодня.
– В таком случае, – предположил Нат, – неизвестно, были ли эти изменения вообще проведены.
– Были проведены, не были проведены, – рассердился Колдуэлл. – Повторяю, эти фразы сегодня не звучат. – Он на несколько мгновений замолчал и задумался.
– Я согласен с вами в том, – сказал он наконец, – что неизвестно, были ли эти изменения на самом деле проведены. Точно так же неизвестно, к чему это может привести.
Он внимательно наблюдал за Натом:
– Думаю, вы лучше это выясните, а?
– Да, – Нат помолчал. – И заодно выясню еще кое-что.
– Например?
– Прежде всего, зачем кто-то все это затеял. Почему там стоит моя подпись. Кто...
– Эти вопросы могут подождать, – ответил Колдуэлл. – Я понимаю, что у вас здесь личные интересы, но я их не разделяю. Мои интересы – наша Башня и доброе имя фирмы, – и после паузы он добавил: – Вам ясно?
– Да, мистер Колдуэлл, – ответил Нат, хотя ответами, подобными этому, он уже был сыт по горло.
По пути из кабинета Колдуэлла Нат прошел мимо стола Молли Ву – маленькой и хрупкой, как девочка, но умной и сообразительной, которая вопросительно взглянула на него:
– Неприятности, да?
– Да, – подтвердил Нат. – Целая куча.
Он как раз начинал соображать, к чему может привести невероятное множество сочетаний и комбинаций, которые возникают в результате отступления от точно рассчитанной и сложно переплетенной разводки электрического монтажа.
– И главное, – продолжал он, – я сейчас понятия не имею, с какого конца начать.
При этом он не лгал.
– И самая длинная дорога начинается с первого шага, – ответила Молли. – Не имею понятия, это Конфуций или председатель Мао, можете выбрать сами.
Нат вернулся в свой кабинет, сел и уставился на чертежи, приколотые к стенам, и на груду копий с утвержденными изменениями, которые лежали на его столе. Все вместе они представляли взрывоопасную смесь; неважно, он подписал их или нет. Важно, что они были предложены оформлены, а возможно, и проведены, что в результате возник прокол, по выражению Гиддингса, там, где он недопустим, и произошли замены, которых быть не должно. Почему?
«Так вопрос не стоит, – одернул он себя. – Сейчас нужно заниматься не причинами, а последствиями. И есть только одно место, где это можно выяснить».
Он собрал копии извещений об изменениях, затолкал их в конверт, а конверт положил в карман. У стола Дженни он задержался только для того, чтобы сказать:
– Я иду в Башню, лапушка. Вряд ли меня там можно будет найти. Я позвоню сам.
210.05 — 10.53
Солнце стояло уже так высоко, что проникало даже через лес зданий на Тауэр-плаза, где были расставлены полицейские заграждения, разделяющие пространство на две большие половины, между которыми был оставлен проход от тротуара до временного помоста у входа.
– Здесь будут выходить из машин все эти шишки, – сказал постовой Шэннон, – и будут одаривать всех улыбками, шествуя как короли на эстраду...
– Где будут нести всю ту же ерунду, – добавил Барнс. – Будут превозносить Родину, Соединенные Штаты Америки и неукротимые дерзания человечества. А все эти политики будут стараться урвать хоть немного голосов... – Он запнулся и виновато улыбнулся.
– Ты все это говоришь потому, – тоже улыбаясь, предположил Шэннон, – что ты против королей и королев, а я от них просто без ума. Только представь себе, что на земле жили бы только маленькие серенькие людишки и никаких гигантов, которые в состоянии воплотить свои мечты в реальность, никаких великих событий, остающихся в памяти, никаких величественных зданий, вроде этой Башни, заслоняющей солнце. Что ты скажешь на это, Фрэнк?
– Это было бы к лучшему.
– Ты слишком много смотришь в книги и набираешься из них всяких глупостей.
Движением руки Шэннон обвел сверкающее здание:
– А тебе не хотелось бы участвовать в подобной стройке? В создании такой величественной, ослепительной Башни, устремленной к небу, и увидеть свое имя на бронзовой табличке, где бы было увековечено, что это и твоих рук дело? Тебе бы это понравилось?
– Генеральный подрядчик, – прочитал Барнс, – Бертран Макгроу и компания. – Он уже снова улыбался, на этот раз с нескрываемым весельем, – Ирландцы знают в этом толк, а? Думаешь, Макгроу выбился в люди по-честному?
– А ты, образина черномазая?
– А то нет, масса, а то нет!
Они расхохотались.
– Я случайно знаком с Бертом Макгроу, – сказал Шэннон. – Он мужик что надо. В день святого Патрика на Пятой авеню...
– Играет на дудке, да?
– На волынке, – поправил его Шэннон. – Волынка это тебе не рояль или скрипка и всякая прочая ерунда.
Он помолчал:
– Сегодня днем Берт Макгроу тоже будет здесь. На его месте я бы обязательно пришел, чтобы урвать свою долю славы.
– А я бы лучше куда-нибудь спрятался, – сказал Барнс и добавил: – Чтобы не дразнить Господа и не бояться божьего гнева. Знаешь, человек стучит по дереву: как бы чего не вышло.
Шэннон на миг задумался, потом рассмеялся:
– Я же говорю, Фрэнк, ты помешался на книжках. Что твой Бог может сделать этому великолепному сооружению?
– Это здание как живое, – сказал себе Джон Коннорс, – его дыхание почти ощутимо. Физически.
Звук его шагов разносился по пустым коридорам и лестницам, и всюду на него слепо пялились только запертые двери, но из вентиляции было слышно, как здание дышит. Джон Коннорс ощущал, как глубоко внутри в теле здания пульсирует жизнь, и прикидывал, не побаивается ли в глубине души этот живой исполин.
Кого? Его? А почему бы и нет? Эта мысль доставляла ему удовольствие. Она возбуждала. По сравнению с этой титанической постройкой он сам – всего лишь песчинка, но сила в его руках; шагая с сумкой инструмента в руках, прислушиваясь к звуку своих шагов и водовороту своих мыслей, он ощущал эту силу в полной мере.
Нат прошел несколько кварталов, отделявших «Башню мира» от конторы Колдуэлла, и эта прогулка немного притушила его обиду и злость.
Однажды он сказал своей жене Зиб:
– Знаешь, почему мужчины так любят всякие игры? Потому что отвлекаются от мыслей о проблемах, вытесняют их в подсознание. А я вместо этого хожу пешком. Но не потому, что я против игры. Когда я был подростком, мы чем только не занимались! Ходили на рыбалку, на охоту, путешествовали по горам, пешком или на лошадях, катались на лыжах и коньках.
Он почувствовал, что говорит не то.
– Простая жизнь, – попытался он продолжить! – У меня все было не так, как у тебя. Я не слишком хорошо плаваю. Никогда не ходил под парусом. Не играю ни в гольф, ни в теннис.
А Зиб тогда ответила:
– Возможно, когда-то все это было для меня важно, но не сейчас. Я не поэтому вышла за тебя. Возможно, мне уже надоели все эти университетские мальчики, с которыми я росла.
И тут она так улыбнулась, что он сразу растаял:
– Или скорее потому, что ты не попытался на первом же свидании затащить меня в постель.
– Такой уж я был несовременный. А тебя можно было уговорить?
– Нет, скорее всего нет. Но ты мне понравился.
– А ты меня восхищала и немного подавляла, ведь в своем кругу ты была такая самоуверенная...
«Это было правдой и осталось до сих пор, после трех лет супружества», – подумал он.
Он шел в ровном темпе, останавливаясь только на переходах. Он не любил город, но в нем кипит жизнь, и хотя повсюду грязь, суета и толпы распаренных и озлобленных людей, здесь в то же время вкус жизни, вдохновение и удовлетворение от того, что человек встречает равных себе и может с ними общаться.
Но важнее всего было то, что здесь жил Бен Колдуэлл со своим взглядом художника и невероятным чувством детали, чувством, которое некоторые называют гениальностью. Семь лет, проведенных под руководством этого человека, стоили всего остального.
Но нет, в один прекрасный день Нат покинет город – это убеждение было у него органичным и глубоким. Назад в тот огромный мир, откуда он родом. Но когда настанет этот час, пойдет ли с ним Зиб или решит остаться в своем кругу? Это тяжело предсказать, и об этом неприятно думать.
На Тауэр-плаза стояли полицейские. Нат посмотрел на них с удивлением, которое он сам тут же счел наивным, потому что в городе, где нет недостатка ни во взрывах бомб, ни в любом другом виде насилия, при таком торжестве, как открытие «Башни мира», не может не присутствовать полиция. Это только доказывает, что сегодня у него не работает голова.
У входа стоял чернокожий полицейский и слушал, что говорит ему огромный ирландец в форме. Негр взглянул на Ната и приветливо улыбнулся:
– Что вам угодно, сэр?
Нат вынул пропуск со своей фамилией и должностью.
– Я архитектор, – сказал он. – Из фирмы «Колдуэлл. и К°».
Он показал на бронзовую доску у входа:
– Мне нужно там внутри кое на что взглянуть.
Негр перестал улыбаться.
– Что-то случилось? – Его глаза быстро опустились на пропуск, потом снова поднялись, и полицейский добавил: – Мистер Вильсон? – Теперь он уставился прямо в лицо Нату.
– Нет, это обычный обход, – сказал Нат, а сам подумал: «Какого черта я разговариваю как персонаж из детектива».
– В ту минуту я уже начал сомневаться, – говорил позднее постовой Барнс, – но это было еще только неясное чувство, что возможно нам не стоило пропускать того типа с инструментами. Но вы ведь сами знаете, что может последовать за неоправданным задержанием. Полиция превышает свои полномочия, накидывается на невиновных граждан и тому подобное... Тем не менее лучше бы я прислушался к этому чувству.