Бет покачала головой и сумела даже улыбнуться.
– Это нечто невозможное, – сказала она. – Он просто невероятен. Такие люди не прячутся в такие минуты. Такие – нет!
– Я бы сказал, что человек вообще не имеет представления, как он поведет себя в какой-то ситуации, пока в ней не окажется, – ответил губернатор, разведя руками. – И с этим ничего не поделаешь!
Кэрри Уайкофф держал в руке стакан содовой. Отпивал понемногу, наблюдая при этом, как маневрируют тяжелыми столами, ограждая посадочную площадку.
Было совершенно ясно, к чему это. Все то же: узурпированная власть строит крепость, чтобы народ не проник внутрь. Чтобы он не проник внутрь. И Кэрри Уайкоффа раздирали одновременно ярость и беспомощность, которая еще ухудшала дело.
На его листке стоял номер шестьдесят пять, который означал, что до него отправятся в безопасное место пятнадцать мужчин. Он готов был держать пари, что среди них будут Бент Армитейдж, Боб Рамсей и Джек Петерс. Разумеется, не первыми, для этого они достаточно опытны. Но они наверняка незаметно подсуетились, чтобы быть поближе к началу и вовремя смыться.
Кэрри мучило и то, что вначале отправляли женщин. Он также решительно, как и все, боролся за женское равноправие, даже решительнее других, но в действительности в него не верил. Женщины от природы слабее, как правило менее интеллигентны, во всех отношениях менее полезные члены общества – кроме той единственной функции, о которой они никогда не дают забыть и которая доступна только им. Но, по мнению Кэрри, и так рождается слишком много детей.
С объективной точки зрения он, Кэрри Уайкофф, гораздо ценнее для общества, чем любая из женщин, собравшихся в зале. Ему следовало вне всякой очереди получить право на рейс через пропасть на крышу Торгового центра – право на спасение.
Но если бы он спасся первым, даже если бы это ему позволили, он бы потерял лицо в глазах этого дурацкого мира, который думает только желудком, тем более в глазах проклятых избирателей, обеспечивающих ему весьма приятную жизнь в Вашингтоне. Такие вот дела. Так что черт с ними, с женщинами.
Но мужчины – это совсем другое дело, и он не собирается стоять сложа руки и смотреть, как пятнадцать – пятнадцать! – недоумков спасется раньше него.
Бент Армитейдж и Джек Петерс, особенно эти двое, всегда относились к нему снисходительно и не признают равным себе... это они отрицать не посмеют. При этой мысли Кэрри снова отпил содовой и тихо сказал:
– Ну, я вам покажу, сукины дети! На этот раз вам это даром не пройдет!
Нат дослушал губернатора, положил трубку и заметил, что Патти смотрит на него хмуро:
– Вы слышали, о чем я говорил?
Патти кивнула. Голос ее оставался спокойным:
– Вы действительно пойдете на это? Остановите всю операцию, только чтобы их запугать?
– Речь не об угрозах.
– Я вас не понимаю.
– Это ничего не меняет.
- Для меня – да. – Снова дала себя знать семейная хватка – полное нежелание обходить острые углы.
Единственное, что ответил Нат:
– Посмотрим, что скажет сержант.
Он взял рацию:
– Трейлер вызывает крышу Торгового центра.
– Крыша слушает, – раздался голос Оливера. – Ту голую красотку зовут Барбер, Джозефина Барбер. А после нее прибыла жена Роберта Рамсея.
Нат смотрел, как Патти берет ручку и проверяет список.
– Готово, – сказал он и добавил: – Как у вас дела, сержант?
– Медленно, но надежно. Как и следовало ожидать. Двадцать два человека за, – он запнулся, – за двадцать три минуты. На большее мы не могли и рассчитывать.
Не прозвучала ли в его голосе бессознательная воинственность?
– Я боялся, что будет хуже, – ответил Нат. Он снова надумался. – Думаю, пока все женщины не переправятся, ничего не произойдет. Надеюсь, что нет. Но если дело примет другой оборот...
– Хотите сказать, что возникнут проблемы? Там ведь все солидные люди, а? – Голос сержанта звучал невозмутимо.
– Это еще не значит, – ответил Нат, – что кто-то не впадет в панику.
Патти уже нашла те две фамилии и вычеркнула их. Теперь, продолжая держать ручку, она наблюдала за Натом.
– Ну, – невозмутимо продолжал Оливер, – если у кого на плечах тыква вместо головы, то это еще ничего не значит. – И потом добавил: – К чему это вы клоните?
Нат объяснил ему, что он предложил губернатору. Наступила тишина.
Оливер неторопливо ответил, все еще невозмутимо, как будто просто констатируя факт:
– Я так думаю, если человек командует, люди или подчиняются, или поднимают бунт. Если взбунтуются, то нужно подавить бунт в самом начале, иначе все вырвется из рук. При первых же признаках дайте мне знать, и мы задержим переправу, пока они там не договорятся и не наведут порядок. Так мы, возможно, не спасем всех, зато спасем хоть некоторых. Если начнется бардак, то оттуда живым никто не выйдет.
Нат кивнул:
Вы произнесли целую речь, сержант.
– Ну да. Обычно я не так разговорчив.
– Но я целиком с вами согласен.
– Так что мы справимся, – сказал Оливер. – Дайте мне знать, если начнется заваруха.
Нат молча положил рацию на стол.
– Значит, вы договорились, – начала Патти, но замолчала, потом начала снова: – Вы уже знали, что договоритесь, да?
– Только не нервничайте, – сказал Нат и даже сумел улыбнуться. – В самом деле.
– Как вы думаете, что сделал бы Берт?
Патти открыла было рот, но тут же закрыла и слегка кивнула.
– Скорее всего, то же самое. – Она уже готова была сдаться. – Но это не значит, что мне это должно нравиться. – В ней снова вспыхнуло упрямство.
– Нет, – ответил Нат, – не должно.
Он отодвинул стул, снова подошел к дверям и окинул взглядом площадь.
Это было мрачное, подавляющее зрелище. Солнце скрылось на западе за грозовыми тучами. Все на площади стало серо-пепельного цвета, едкий воздух был полон сажи.
Там возилось множество пожарных. Нату пришло в голову, что они кажутся копошащимися муравьями, снятыми замедленной съемкой. По всей площади плотно стояли пожарные машины, все насосы глухо гудели.
Вся площадь превратилась в огромное озеро. По ступеням из вестибюля текли водопады, похожие на перекаты на нерестовых речках.
Из дверей вдруг вывалился пожарный, который споткнулся на ступеньках и упал ничком; упираясь дрожащими руками, он напрасно пытался встать.
Двое санитаров прибежали с носилками, уложили его и унесли.
Нат проводил носилки взглядом до санитарной машины, стоявшей в стороне, где уже сидели три других пожарных, дышавших через кислородные маски.
Полиция стерегла барьеры. Нат различил Барнса, того чернокожего постового, а вон и его коллега, гигант-ирландец, у которого во все лицо свежая перевязка.
Толпа за барьерами стояла спокойно и удивительно тихо, как будто наконец поняв всю чудовищность трагедии. В толпе взметнулись чьи-то руки, показывавшие вверх. Тут же взлетело еще несколько рук. Нат не обернулся, чтобы взглянуть, – он и без того знал, что спасательный пояс снова в пути, что еще один человек в дороге к безопасности.
Он не испытывал радости победы. Это чувство давно ушло. В место этого он упрекал себя, что больше ничего не может сделать. Что он говорил Патти о взглядах, которых придерживаются в его краях на Среднем Западе? Что человек должен стремиться к совершенству, но никогда не достигнет его? Но из-за этого даже частичное поражение не становится приятнее.
Он не был религиозным человеком, но существовали обстоятельства, – он вспомнил те девятнадцать трупов, скорченных в опаленной горной лощине, – которые словно доказывали мощь высших сил и самим характером и глубиной трагедии просто заставляли человека пересмотреть многие идеи и принципы, которые он долго считал очевидными. Слишком долго.
Если некоторые выводы из этого пересмотра всеобщи и неизбежны, то это решение, суть которого можно выразить двумя словами: «Никогда больше! »
Никогда больше никаких «Титаников», попадающих во льды.
Никогда больше никаких «Гинденбургов», полных взрывоопасного водорода.
Никогда больше, пока живы люди искалеченных городов Гамбурга и Дрездена, никакого Нагасаки, никакой Хиросимы.
Никогда никаких пожаров в гигантских зданиях...
Поправка – никаких гигантских зданий. Не разумнее ли это?
Гигантизм ради гигантизма никогда не доводил до добра. Не забывай об этом.
«Не забуду – молча сказал себе Нат. – Богом клянусь, не забуду».
Тут он услышал, что в трейлере звонит телефон, подождал, не возьмет ли кто трубку, и услышал голос Патти:
- Да, он здесь. – И потом, бесцветным голосом: – Нат!
Она подала ему трубку.
– Зиб, – и больше ничего не сказала.
Зиб покинула редакцию в обычное время и на такси направилась домой, где тут же плюхнулась в ароматную ванну.
Млея в пене, чувствуя, как спадает напряжение, она убеждала себя, что все будет в порядке. После разговора с Кэти она почувствовала себя совсем другим человеком, намного лучше поняла самое себя, а разве это не главное в жизни – познать себя?
Она ведь покончила с Полем Саймоном, не так ли? Нат должен был понять это по ее звонку, когда она сообщила ему, что Поль не собирается к Башне. Тем самым она одним махом разорвала последние путы, правда? Эта метафора родилась сама собой. А Нат в глубине души ягненок. Он, конечно, не собирался говорить ей те резкие слова, что у него вырвались. Это исключено. Такого никто не мог задумать всерьез. По крайней мере, не по отношению к ней.
Она нырнула поглубже в ванну, закрыла глаза и провела рукой по гладким, полным плечам и груди. Как говорили в той рекламе по телевидению? «Если он не заметит разницы, значит, он просто слеп». Это прямо о ней, не так ли?
Нат, разумеется, вернется домой очень усталым. Но, может быть, и не очень. Она всегда умела расшевелить его. О таких вещах глупые фанатички из движения за освобождение женщин так часто забывают видимо потому, что большинство из них, хотя и не все, совершенно никчемны в сексуальном плане. Квалификация же Зиб в этом отношении была безупречна, о чем Зиб прекрасно знает. А при такой форе в ее тайных сексуальных поединках с мужчинами, с любым мужчиной, о поражении не могло быть и речи.