Мужчинам лестно, что они сильнее, они хвастают своими мышцами и делают всякие глупости. Во многих культурах, как узнала Зиб на лекциях по антропологии, полигамия считается нормальной. Полиандрия, напротив, практикуется только изредка. Но это только доказывает извращенность мужского мышления, потому что одна женщина в состоянии удовлетворить дюжину мужчин, не так ли? В то время как мужчина часто с трудом в состоянии удовлетворить единственную женщину. Но, как говорят англичане, в этом все и дело. Мужское мышление за столетия просто закоснело.
Она снова погладила свои плечи и грудь и пришла к заключению, что в рекламе этого масла для ванн что-то есть: кожа казалась ей гладкой, нежной и возбуждающей на ощупь. Она легонько погладила бедра – чем дальше, тем лучше – и сказала вслух:
– Полегче, девочка. Потерпи до Ната. Не слишком распаляйся.
Она вылезла из ванны, вытерлась и слегка надушила шею, грудь и живот, потом натянула легкое длинное белое платье, которое Нат особенно любил, и те туфли на высоких каблуках, которые он подарил, и направилась в гостиную, чтобы включить музыку. Потом решила позвонить на стройку.
Нат сказал в трубку:
- Алло?
Что она ему, собственно, собиралась сказать? »
- Привет! – И глупо добавила: – Я уже дома.
Нат слышал в трубке музыку.
« Шехерезада. Скрипки как раз начинали свою тему. Шехерезада развлекает султана. Чтоб она провалилась! »
– Я это понял.
– Как у тебя дела, милый? Я только...
– Просто фантастически! – Нат снова взглянул через открытые двери на кишевшую народом площадь, поднял руку, устало потер лоб и увидел на ладони сажу.
«Эх, ему не привыкать к строительной грязи, и сколько раз они с Зиб смеялись над его видом, когда он вечером возвращался домой! Но на этот раз это было нечто иное, отличавшееся как ночь от дня, смерть от жизни. Это было... »
Зиб сказала:
– Я хотела... я пыталась следить по телевидению... но но смогла. Это ужасно, да?
– Это не то слово. – Он помолчал. – Ты что-то хотела?
Нерешительность в голосе была нетипична для Зиб.
– Да, собственно, ничего. Я пришла домой и... – Она запнулась. Голос ее звучал все неувереннее, – Ты придешь домой? – Она не могла заставить себя добавить еще одно слово: «вообще».
Нат понимал, что Патти наблюдает за ним, он пытался не замечать ее, но не смог.
– Я тебя кое о чем спросила, милый.
– Но я не знаю, что тебе ответить, – Он бросил трубку.
Зиб еще долго держала свою, потом уронила ее и зарыдала.
Телефон снова зазвенел. Нат подбежал к нему.
Губернатор сказал:
– Осталось только две женщины. Потом начнем отправлять мужчин, всех по очереди.
Он не сказал ничего особенного, но в голосе явно чувствовалось напряжение.
– Хорошо, – ответил Нат. – Я уже говорил с сержантом. Он считает, что люди либо подчиняются, либо бунтуют, и если вспыхнет бунт...
– То он бы взял ближайший ломик и трахнул первого попавшегося по башке, да? – спросил губернатор. Судя по голосу, он был того же мнения.
Верно, – сказал Нат, – Он знает, как это бывает, и ему не впервые. Говорит, если будем рассусоливать... – Он умолк, вспомнив, что говорит с потенциальной жертвой, но потом продолжал, деваться было некуда: – Если будем рассусоливать, – повторил он, – то, по его мнению, никто не выберется из Башни живым. Мне очень жаль, мистер губернатор, но он так считает, и я с ним должен согласиться.
– Не стоит извиняться, молодой человек. Я с ним тоже согласен. Есть какие-нибудь предложения?
– Есть, и даже несколько. – Нат замолчал, чтобы привести в порядок мысли. – Вы могли бы их заранее предупредить, что при первом же признаке неповиновения я дам команду сержанту, и он задержит переправу, пока все снова не выстроятся в очередь. Если в этом кто-то усомнится, то дайте ему трубку и я сам ему это повторю.
– Пока связь будет работать, – добавил губернатор.
– Об этом я тоже думал, – ответил Нат. – Тогда мы тут же перейдем на волну местного радио. Там приготовлен переносной передатчик с микрофоном. Если телефон откажет, переключимся на радио. Там, наверху, есть транзисторный приемник?
– Как раз транслируют рок-н-ролл, – ответил губернатор и добавил: – Значит, договорились.
– Если телефон откажет, – продолжал Нат, – вы никак не сможете связаться с нами. Если начнутся неприятности, просто помашите из окна платком и мне сообщат. Ладно?
С минуту было тихо.
– Ладно, – ответил губернатор. И снова тишина. Потом: – Я вам поражаюсь, молодой человек. Вы проделали фантастическую работу. Мы все вам благодарны. – Пауза. – Я говорю это на случай, если не представится возможность обнять вас лично.
– Сделаем все, что в наших силах, чтобы выручить вас всех, – ответил Нат.
– Я знаю. И благодарю.
3219.53 — 20.09
Первые сорок этажей Башни уже погрузились во мрак. Постовой Майк Шэннон задумчиво смотрел на дымившуюся громаду и недоверчиво качал головой:
– Ты видишь, Фрэнк? Весь верх этой домины раскалился докрасна!
Так и было. Большинство стекол уже полопалось от жара, наружу валил дым, но и сквозь него в сумерках было прекрасно видно, как здание постепенно раскаляется докрасна, и в беспорядочных завихрениях воздуха, вызванных перегревом, казалось, что оно извивается.
– Ты умеешь молиться, Майк, – сказал Барнс. – Так вот сейчас самое время. – Он помолчал. – А какой был великолепный вид, помнишь? И сколько шикарных людей пришло на него взглянуть!
Высоко над ними из окна банкетного зала вновь вынырнул спасательный пояс, который по дороге к крыше Торгового центра на миг позолотил лучи заходящего солнца. Толпа во все глаза следила за ним. Шэннон перекрестился.
– Изжарится заживо, – сказал Барнс. – Интересно, о чем они думают? – И добавил: – О Жанне д’Арк.
В его голосе впервые послышалась ярость:
– Того маньяка внутрь пустили мы, Майк, и я этого никогда не забуду, хотя тот тип, прости его Господи, и говорит, что все мы братья.
– А что он этим хотел сказать?
– Что в этом виноваты мы все; понятия не имею, как и почему. Но могу себе представить. Такое событие не возникает из-за одной-единственной причины. Например, пусть корова миссис О’Лири забралась в люцерну, но прежде, чем Чикаго сгорел дотла, должны были произойти еще тысячи других вещей. Теперь-то все равно, хотя это чертовски слабое утешение.
Шэннон не отвечал. Казалось, что это его не трогало.
– Там, наверху, люди, дружище, – продолжал Барнс. – Люди, как ты и я, честно, я видел там даже несколько черных. И...
– Но их ведь всех спасут, – сказал Шэннон, – этим, как он называется...
– Всех не спасут, – ответил Барнс. – Где там, видишь, что творится, все так раскалилось. И знаешь, что хуже всего, Майк, в чем весь ужас? – Он помолчал. – Там останутся лучшие.
На крыше Торгового центра Кронски спросил:
- Вы считаете, что там произойдут беспорядки, сержант?
– Возможно, хотя надеюсь, что нет. – Божественная невозмутимость сержанта была неподражаема. Вместе с Кронски они поймали раскачивающийся спасательный пояс, и сержант извлек из него прибывшую женщину.
Она рыдала от страха и жалости:
– Мой муж! О Элоим, мой муж!
– Скажите, пожалуйста, как вас зовут, мадам, – вежливо попросил сержант. – Мы ведем список...
– Бухольц! Но что с моим мужем? Вы должны спасти его немедленно. Это очень важный менш! Он вам хорошо заплатит. Или я не знаю своего мужа?
– Ладно, ладно, – ответил сержант. – Вон те полицейские о вас позаботятся. Мы пытаемся спасти оттуда всех. – Он дал знак полицейскому, который взял женщину под руку.
– Но как же мой муж? Слушайте сюда! Он же знаком с такими людьми! Он...
– Один вопрос, – прервал ее сержант. – Сколько там еще женщин?
Сара Бухольц покачала головой:
- Я не знаю.
– У вас номер сорок восемь, – сказал Оливер. – Сколько всего было номеров?
– Мне кажется сорок девять. Но чтобы я точно знала, так нет. И мне все равно. Мой муж...
– Гм... уведите ее, – сказал сержант и сглотнул, потом отвернулся и следил, как спасательный пояс привычным путем возвращается к банкетному залу.
Кронски произнес:
– Однажды в Беринговом море мы нашли спасательную шлюпку. – Он покачал головой. – Стояли морозы, вы понимаете, сержант, что я имею в виду. Вы-то знаете те места.
– Да, знаю. – Сержант был абсолютно уверен, что то, что он услышит, будет очередной кошмарной историей, не заслуживавшей внимания, но ничего не сказал.
– На борту одного из каботажных грузовых судов, – продолжал Кронски, возник пожар. Он уничтожил машинное отделение. Море штормило, и судно начало разваливаться. Они спустили шлюпки. Все это нам рассказал потом один парень, их старпом. Он еще немного пожил. Единственный. Дело было в том, – продолжал Кронски, – что, когда они спускали шлюпки, одна из них перевернулась. Ну и, – он покачал головой и развел руками. – Вы же знаете, что я хочу сказать, сержант?
Оливер коротко ответил:
-Знаю, – и добавил: – Все хотели попасть в оставшуюся шлюпку; да?
Кронски кивнул.
– Разумеется. Их пытались отогнать веслами, как рассказывал тот старпом. Бесполезно. Они все равно лезли и лезли. – Он замолчал.
Сержант уставился на далекие окна башни: он следил, как вползает внутрь спасательный пояс. В нем вдруг воскресли воспоминания о гигантских волнах в тех северных водах, и ревущих ветрах и морозах – прежде всего о стуже, которая пронизывала до мозга костей.
«Парни в открытых шлюпках, – подумал он, – или парни, которые силятся спустить на воду открытые шлюпки, отчаявшиеся, окоченевшие ребята».
Он не сводил глаз с окон, но сказал:
– И, наконец, перевернулась и вторая шлюпка; да?
Кронски снова кивнул:
– Разумеется. Мы были на месте чуть ли не через час. Если бы добрались за месяц, хуже бы не было. В живых оставался только старпом, но, как я уже сказал, и он долго не протянул. А ведь половина их могла спастись...