Рейневан долго молчал. Наконец сказал:
— Самсон. Ответь. Если можешь — честно. Ты действительно… Ты… Ну, то, что ты говорил о себе… Кто ты?
— Ego sum, qui sum, — мягко прервал Самсон. — Я тот, кто я есть. И давай не будем исповедоваться на прощание. Это ничего не даст, ничего не оправдает и ничего не изменит.
— Шарлей, — быстро сказал Рейневан, — человек бывалый и опытный. Вот увидишь, в Венгрии он наверняка сумеет связаться с кем-нибудь, кто…
— Ладно, отправляйся. Отправляйся, Рейнмар.
Котловину заполнял плотный туман. К счастью, он лежал низко, у самой земли, поэтому не было опасности — по крайней мере пока что — заблудиться, было видно, куда идет тракт, дорогу четко определял ряд выступающих из белого покрывала кривых верб, диких груш и кустов боярышника. Кроме того, далеко в темноте помигивал и указывал дорогу расплывчатый, пляшущий огонек — фонарь отряда Хайна фон Чирне.
Было очень холодно. Когда Рейневан проехал мост через Ядкову и погрузился в туман, ему казалось, что он нырнул в ледяную воду. «Ну что ж, — подумал он, — ведь уже сентябрь».
Раскинувшееся вокруг белое поле тумана отражало свет, позволяло, в общем, неплохо видеть то, что находилось по сторонам. Однако Рейневан ехал в совершенной темноте, едва различая уши коня. Наиболее плотный мрак висел — как ни странно — на самой дороге, меж рядами деревьев и густых кустарников, силуэты которых были уже настолько демоническими, что юноша то и дело вздрагивал от неприятного ощущения и невольно натягивал вожжи, пугая и без того пугливого коня. Он продолжал ехать, посмеиваясь над собственной трусостью. Ну как же можно, черт побери, бояться кустов?
Два куста неожиданно преградили ему путь, третий выхватил из рук вожжи. А четвертый приставил к груди что-то такое, что могло быть только наконечником рогатины.
Вокруг затопали копыта, усилился запах конского и человеческого пота. Щелкнуло кресало, посыпались искры, разгорелись фонари. Рейневан прищурил глаза и откинулся в седле: один фонарь подсунули ему почти под нос.
— Для шпика слишком хорош, — сказал Хайн фон Чирне. — Для платного убийцы — слишком молод. Однако внешность бывает обманчива.
— Я…
Он осекся и скорчился в седле, получив по спине чем-то твердым.
— Кто ты такой, пока что решаю я, — холодно бросил Чирне. — И кто не такой. К примеру, ты не пробитый болтами труп во рву. Пока что. Именно благодаря моему решению. А теперь помолчи, ибо я думаю.
— А что тут думать, — проговорил Вителодзо Гаэтани, итальянец. По-немецки он говорил свободно, однако его выдавал певучий акцент. — Ножом его по горлу, и вся недолга, и поехали, потому как холодно и есть хочется.
Позади затопали копыта, зафыркали лошади.
— Он один, — крикнул Фричко фон Ностиц, которого тоже выдавал молодой и приятный голос. — За ним никого нет.
— Видимость может быть обманчива, — повторил Чирне.
Из ноздрей его коня бил белый пар. Он подъехал близко, совсем близко, так что они коснулись стременами. Рейневан с ужасающей ясностью понял почему: Чирне проверял. И провоцировал.
— А я, — повторил из тьмы итальянец, — говорю — ножом по горлу.
— Ножом, ножом, — повысил голос Чирне. — Все у вас так просто. А мне потом исповедник дырку в брюхе вертит, совестит, напоминает: мол, убить без повода — большой грех, надо иметь повод, мол, важный повод, чтобы убить. На каждой исповеди мне долбит: повод, повод, повод, нельзя без повода, все кончится тем, что я возьму и раздолбаю попу череп булавой, в конце концов, раздражение тоже повод, нет, что ли? Ну а пока пусть все будет так, как он мне на исповеди наказал.
Ну, братец, — обратился он к Рейневану, — давай излагай, кто ты. Погляди, есть повод иль надобно его наперед придумать.
— Меня зовут Рейнмар из Белявы, — начал Рейневан. А поскольку никто его не прерывал, продолжал: — Мой брат, Петр из Белявы, был убит по заказу братьев Стерчей, а убил его Кунц Аулок и его шайка. Поэтому у меня нет причин их любить. В Кромолине я услышал, что и меж вами тоже дружбы нет. Поэтому поехал следом, чтобы сообщить, что Стерчи были в поселении, сбежали оттуда, услышав о вашем приближении. Поехали на юг, по броду через реку. Я говорю все это и делаю из-за ненависти к Стерчам. Сам я отомстить им не смогу. Поэтому надеюсь на ваш отряд. Ничего больше я не хочу. Если я ошибаюсь… Простите и позвольте мне ехать своей дорогой.
Он глубоко вздохнул, устав от поспешно произнесенной речи. Кони раубриттеров похрапывали, позвякивали упряжью, фонари выхватывали из мрака прозрачные, пляшущие тени.
— Фон Беляу, — фыркнул Фричко Ностиц. — Надо же! Получается, что он какой-то мой дальний родственник. Не иначе.
Вителодзо Гаэтани выругался по-итальянски.
— В путь, — неожиданно кратко приказал Хайн фон Чирне. — А ты, господин из Белявы, со мной. Рядом.
«Он даже не велел меня обыскать, — подумал Рейневан, шлепнув лошадь. — Не проверил, нет ли у меня спрятанного оружия. А велит быть рядом. Конечно, очередная проверка. И провокация».
На придорожной вербе покачивался фонарь — хитрый трюк, имевший целью обмануть едущего следом, убедить его, что отряд находится далеко впереди. Чирне снял фонарь, еще раз осветил Рейневана.
— Честное лицо, — отметил он. — Честное, искреннее лицо. Получается, внешность не обманывает, и он правду говорит. Враг Стерчей, да?
— Да, господин Чирне.
— Рейнмар из Белявы, да?
— Да.
— Все ясно. А ну, взять его. Разоружить, связать. Постромок на шею быстро!
— Господин Чирне… — выдавил схваченный сильными руками Рейневан. — Как же так… Как же…
— На тебя есть siqnificavit[283], парень, — небрежно бросил Хайн фон Чирне. — И награда за живого. Тебя, видишь ли, разыскивает Инквизиция. Какое-то волшебство или ересь, мне, впрочем, все едино. Но поедешь ты в путах в Свидницу, к доминиканцам.
— Отпустите меня… — Рейневан застонал, потому что вожжи болезненно врезались в суставы рук. — Прошу вас, господин Чирне… Ведь вы все же рыцарь… А мне надо… Я спешу… К невесте, которую люблю!
— Как и все мы.
— Но вы же ненавидите моих врагов, Стерчей и Аулока!
— Верно, — согласился раубриттер. — Ненавижу сукиных сынков. Но я, парень, не какой-то там дикарь. Я — европеец. Я не допускаю, чтобы мной руководили симпатии и антипатии. В деле.
— Но… господин Чирне…
— По коням, господа.
— Господин Чирне… Я…
— Господин Ностиц! — резко прервал его Хайн. — Это вроде бы ваш родственник. Так сделайте так, чтобы он умолк.
Рейневан получил кулаком по уху так, что у него посыпались искры из глаз, а голову пригнуло чуть не до конской гривы.
Больше он заговаривать не решался.
Небо на востоке посветлело в предчувствии зари. Еще больше похолодало. Связанный по рукам Рейневан дрожал, трясся и от холода, и от страха. Ностицу пришлось несколько раз призывать его к порядку, рванув вожжи.
— Что с ним делать-то? — неожиданно спросил Вителодзо Гаэтани. — Тащить с собой через все горы? Или ослабить отряд, дав ему эскорт до Свидницы? А?
— Еще не знаю. — В голосе Хайна фон Чирне чувствовалось нетерпение. — Я думаю.
— А, — не отступал итальянец, — неужто награда за него так уж велика? Или за мертвого дают гораздо меньше?
— Меня интересует не награда, — проворчал Чирне, — а хорошие отношения со Священным Официумом. И вообще, довольно болтать! Я сказал — думаю.
То, что они выехали на тракт, Рейневан понял по изменению звука и ритма копыт, бьющих по грунту. Это была франкенштейнская дорога. Но вот ехали ли они в сторону самого крупного из здешних городов, или удалялись от него, угадать он не мог. Решение доставить его в Свидницу скорее всего говорило о втором. Впрочем, звезды могли указывать на то, что едут они именно во Франкенштейн. Скажем, на ночлег. Он ненадолго перестал ругать себя за собственную глупость и принялся лихорадочно размышлять, придумывая фокусы и планы бегства.
— Хооо! — крикнул кто-то впереди. — Хооо!
Вспыхнул фонарь, вырвав из мрака угловатые контуры телег и силуэты наездников.
— Есть, — тихо сказал Чирне. — Пунктуально! И там, где договорились. Люблю таких. Но видимость может быть обманчива. Господин Гаэтани, останьтесь позади и будьте начеку. Господин Ностиц, присматривайте за родственником. Остальные — за мной!
Впереди, в ритме шага коня, заплясал фонарь. Приближались трое верховых. Один, словно кукла, закутанный в тяжелую, просторную, укрывающую круп лошади шубу, и двое арбалетчиков, таких же, как стрелки Чирне, одетых кое-как, но с металлическими воротниками и в бригантинах.
— Господин Хайн фон Чирне?
— Господин Гануш Трост?
— Люблю точно держащих слово, — потянул носом человек в шубе. — Вижу, наши общие знакомцы не преувеличивали, порекомендовав нам вас. И охарактеризовав. Рад видеть и доволен сотрудничеством. Думаю, можно двигаться?
— Мое сотрудничество, — ответил фон Чирне, — стоит сто гульденов. Наши общие знакомцы не могли упомянуть об этом.
— Но, разумеется, не авансом, — фыркнул человек в шубе. — Вы, надеюсь, не думали, господин, что я на это соглашусь. Я — купец, человек дела. А в нашем деле так: сначала услуга, потом оплата. Ваша услуга: безопасно переправить меня через Серебряный перевал до Брумова. Сделаете — будет заплачено. Сто гульденов до последнего геллера.
— Лучше, — многозначительно подчеркнул Хайн фон Чирне, — чтобы так оно и было. Конечно, господин Трост, лучше. А на телегах-то что везете, если можно спросить?
— Товар, — спокойно ответил Трост. — А какой — мое дело.
— Ясно, — кивнул Чирне. — Впрочем, мне это знать ни к чему. Мне достаточно и того, что товар ваш не хуже тех, которыми последнее время торговали другие. Фабиан Пфефферкорн. И Миколай Ноймаркт. Об иных умолчу.
— Может, и правильно сделаете. Слишком уж много мы болтаем. А пора бы в путь. Зачем на распутье выстаивать, лихо искушать?