Ему, на мой взгляд, было лет тридцать пять, и я сразу же увидел, что он из тех людей, которые почти всю жизнь проводят под крышей и бесятся, когда замечают капельку грязи на своих туфлях. Я заметил внешнее сходство между ним и Сарой, но, чтобы увидеть это, нужно было внимательно приглядываться. Такая же длинная шея – странная у мужчины, – такие же высокие скулы, но глаза темно-карие и губы тонкие, и, если не считать пучка светлых волос, зачесанных с одной стороны на другую, он был лыс, как куриное яйцо. Говорил же на забавном американском английском – каком-то сдавленном, только потом я понял, что ему нравится использовать элегантный язык, создавать впечатление, словно он проглотил словарь. Еще я позднее открыл для себя, что, кроме дорогого, изящного дома, он содержал и дорогую жену, хотя жена была старше его и безвкусная, несмотря на все ее дорогие одежды. Но я ничуть не удивился. Чарльза Мариотта не волновало, что у него непривлекательная жена, потому что на спальные упражнения он смотрел так же, как необразованные массы на дешевый спорт.
Мы возненавидели друг друга с первого взгляда.
– Кто вы? – спросил он – Как вас зовут?
– Меня зовут Максвелл Драммонд, – представился я, и мое имя, как всегда, придало мне уверенности; я поймал себя на том, что говорю с ним как с равным. – Я землевладелец, мое поместье лежит милях в двух от Кашельмары.
– Моя сестра ни разу не упоминала вас.
– Если вам нужно упоминание, – заметил я, – то почему бы вам не прочесть письмо?
Следует отдать должное Чарльзу Мариотту: он искренне любил сестру на свой собственный чванливый манер, и, когда прочел письмо, мне потребовалось немало труда, чтобы остановить его, иначе он бы на следующем пароходе помчался в Ирландию спасать Сару. Он настолько ужаснулся прочитанному, что совершенно забыл о своей неприязни и провел меня в свой кабинет, где можно было обсудить ситуацию без посторонних ушей.
– Первое, что вам необходимо понять, – объяснил я, полностью владея ситуацией к этому времени, – вы не можете въехать в Кашельмару на боевом слоне. Сара просила меня донести до вас это. Мистер Джордж де Салис попытался сделать это, и теперь он мертв.
– Но я не могу поверить, что убийство может остаться недоказанным!
– Почему нет? – удивился я. – В Ирландии это происходит все время.
– Но…
– Послушайте, мистер Мариотт, Сара планирует уйти и забрать детей. Если она попытается убежать, Макгоуан вернет ее и накажет, потому что в его интересах – и в интересах лорда де Салиса – сохранить брак. Лорд де Салис хочет оставить у себя детей, и ни он, ни Макгоуан не желают, чтобы мир узнал об их содомитских отношениях. А потому Сара может покинуть Кашельмару только с разрешения Макгоуана, а получить его можно единственным способом: дать неопровержимый предлог уехать – вот тут-то и необходима ваша помощь; я не знаю, о чем она просила вас в письме, но…
– Деньги. Этот тип – Макгоуан – жаден до денег.
У него все еще был ошеломленный вид.
– Значит, его нужно выманить деньгами. Вы должны написать вашему зятю и…
– Все! – резко оборвал Чарльз, и я увидел, что он вспоминает, кто мы оба такие. – Вы можете не сомневаться – я сделаю все необходимое. И вас буду информировать.
– Понимаете, в настоящее время мне нужна не информация, – спокойно ответил я, – хотя, конечно, буду вам благодарен за таковую, когда она появится. Мне нужны деньги. Я потратил последний пенс, доставляя вам письмо вашей сестры, а Сара сказала, что вы не допустите, чтобы я голодал. – Он начал снова копаться в карманах, но я сказал: – Мне не нужна милостыня, потому что я не попрошайка и не собираюсь им становиться. Дайте мне работу, и я позабочусь о себе.
Он оглядел меня с ног до головы, и я чуть ли не слышал, как он думает: бог ты мой, что мне с ним делать?
– Вы умеете читать и писать? – спросил он наконец с сомнением в голосе.
Ты саксонский сукин сын, подумал я, на тебя посмотришь – сразу видно: наследник Кромвеля.
– Я учился в лучшей школе к западу от Шаннона, – заявил я, – и завершил образование в Королевском сельскохозяйственном колледже в Дублине.
Он едва заметно усмехнулся и сказал, что найдет мне работу клерка в собственной конторе на Уолл-стрит.
– Хорошо, – согласился я. – Я возьму месячное жалованье авансом и, пожалуй, переменю свое мнение о благотворительности. Как насчет вознаграждения в двести долларов за мои курьерские услуги?
Он встал:
– Послушайте, Драммонд…
– Я думаю, вам следует проявить ко мне побольше щедрости, – перебил его я. – Саре очень не понравится, если она узнает, что со мной обошлись не как с другом семьи.
Он на моих глазах побагровел. Когда же снова смог заговорить, голос его звучал с гораздо большей гнусавостью, чем прежде:
– Я не знаю, каковы ваши отношения с моей сестрой, очень сомневаюсь, что она давала вам разрешение называть ее по имени…
Я рассмеялся. Он побагровел еще сильнее:
– …но со мной вы никак не связаны, и я никоим образом не обязан вам помогать. Вам это ясно? Я могу вышвырнуть вас в сточную канаву, если захочу, и для вашего сведения: нигде нет таких грязных сточных канав, как в Нью-Йорке. Так что вы получите от меня месячное жалованье авансом и ни гроша больше, и если вы ко времени прибытия моей сестры не хотите превратиться в нищего, то примите, что я даю, и благодарите меня за это.
Признаю, никак не думал, что ему хватит духу говорить со мной в таком тоне, а потому был слегка ошарашен. Но постарался не показать этого. Я пожал плечами, сказал, что ж, если он так предпочитает обходиться с гостем, который приехал в его страну, и другом его сестры, то пусть Господь его судит, а не я.
– Поэтому я говорю спасибо и больше ни слова об этом. – А потом добавил: – Я не из тех людей, кто носит в душе обиду.
Это неправда, но чутье твердило мне, что я должен умаслить его, пока он окончательно не вышел из себя и не отозвал своего предложения насчет работы и денег.
Следующие две недели стали для меня очень тяжелыми. Чарльз Мариотт сыграл свою роль. Он написал лорду де Салису, что хочет увидеть свою сестру и племянников, напоминал своему зятю, что он богатый человек с бесплодной женой. Я не сомневаюсь, все это было высказано самым изящным языком, но Макгоуан, несомненно, не мог упустить пункт, касающийся финансов. Денег в Кашельмаре после голода 1879 года не хватало, как сообщила мне Сара, а Макгоуан был не из тех людей, которые откажутся от денег, если увидят возможность их получить.
Так что Чарльз Мариотт играл свою роль, а мне приходилось играть свою – работать в его конторе, или офисе, как он его называл. Но мне такая работа была ненавистна, и я ушел через неделю. Я привык быть сам себе голова и проводить все дни на открытом воздухе; мне невыносимо сидеть дни напролет на высоком стуле и переписывать ряды цифр. Понять не могу, как можно жить такой жизнью? И я сказал об этом Чарльзу Мариотту и ушел.
– И как же вы собираетесь зарабатывать себе на жизнь? – поинтересовался он с очень саркастичной интонацией.
– Да не стоит вам беспокоиться, мистер Мариотт. Не думайте об этом, потому что не ваше это дело и нечего в него нос совать.
– Только не приходите ко мне, когда будете голодать, – бросил он.
Я и не пришел – потому что не голодал.
К тому времени я познакомился с другими ирландцами и вскоре знал ирландские бары, ирландские столовые и ирландские группировки, а потому нашел подходящую для меня работу. Был такой человек – Джим О’Мэлли, вероятно моя родня, и мы оба потомки королевы Грейс. Он владел заведением к югу от Канал-стрит, с игровым залом позади и девочками наверху. Ему нужен был человек, чтобы поддерживать порядок, если клиенты вдруг начнут буянить. Я обзавелся револьвером, разузнал все, что нужно знать об игре в покер, и вскоре жил себе припеваючи – имел два новых костюма, снял квартиру получше и каждый день ужинал мясом. Жилось мне неплохо, тут ничего не скажешь, но Сара все еще оставалась в Кашельмаре.
Лорд де Салис под диктовку Макгоуана (я в этом ничуточки не сомневался) написал, что не может отпустить четырех маленьких детей в столь далекое и трудное путешествие, а его жена ни в коем случае не согласится уехать без них. Но если Чарльз Мариотт сам захочет пересечь Атлантику…
Чарльз Мариотт написал, что никак не может оставить свой бизнес, а дети не такие уж и маленькие и им, возможно, морское путешествие очень понравится. Он надеется увидеть их и Сару в Нью-Йорке до конца осени.
Лорд де Салис в ответ прислал новое письмо с очередными отговорками, и я в ярости понял, что эта переписка может продолжаться бесконечно. Но Чарльз Мариотт обладал не только терпением, но и хваткой. И он не собирался легко сдаваться, а то и вообще мог пуститься через Атлантику и устроить большой скандал.
– Это вопрос времени, Драммонд, – заявил он во время одного из моих еженедельных визитов: я приходил к нему узнать, есть ли какие новости. – У него когда-нибудь закончатся отговорки. Или деньги.
Время шло. Джим О’Мэлли купил устричный салун близ Бродвея, очень модный, и вложился в шикарный бордель, а О’Флаерти принялись на него наезжать, так что дел у меня хватало. Эти О’Флаерти всегда были бешеные – кто побывал в Голуэй-сити, тот знает. А в Нью-Йорке они совсем взбесились. Тут у всех свои группировки, и если ты оказывался среди тех, кто брал верх, то мог заработать хорошие деньги. Единственный раз, когда мы хоть как-то сотрудничали с О’Флаерти, – это когда немцы начали теснить нас всех, но мы жили в забавном мире: все дни недели готовы были перерезать глотки всем О’Флаерти, а по воскресеньям ходили с ними на мессу. Я вспоминал наши домашние распри между О’Мэлли и Джойсами, когда мы молотили друг друга до потери сознания, а на следующее утро мирно шли бок о бок в церковь. Я вообще часто вспоминал о доме – обычно когда ходил в церковь или когда лил дождь. В Нью-Йорке дожди шли не по-нашему, проливные. Здесь не бывало мягких ирландских туманов, и я ходил не по влажным зеленым полям, а по темным, грязным городским улицам. Я возненавидел этот город. Всегда его ненавидел, даже когда зарабатывал неплохие деньги, и день за днем все сильнее тосковал по дому и Саре.