Лорд де Салис написал: он очень рад, что Чарльз Мариотт так беспокоится о его имении, и если у него найдутся свободные двадцать тысяч долларов, то он вполне может вложить их в Кашельмару. Чарльз Мариотт ответил, что да, он вполне может вложить эти деньги в Кашельмару и непременно обсудит этот вопрос с Сарой, когда она с детьми весной приедет в Нью-Йорк.
Вы можете подумать, что со временем я стал меньше тосковать по Саре, но нет – я тосковал по ней все больше. Даже перестал рассказывать священнику о своих нехороших снах, потому что вскоре мне надоело потрясать его своими исповедями.
– Ты, женатый человек, сын мой, вожделеешь к замужней женщине, – произносил он приевшиеся слова, – а потому твои мысли вдвойне непристойны.
– Но вы дадите мне прощение, отец? – умолял я, ведь, по правде говоря, я в некотором роде вел опасную жизнь и один из моих страхов был страх умереть насильственной смертью, прежде чем я получу отпущение грехов.
Я всегда изо всех сил старался достичь благодати, но спустя какое-то время мои греховные мысли вывели священника из себя, и я перестал ходить на исповеди.
Я расстроился, потому что был человеком религиозным, как и любой другой благопристойный ирландец, и ожидал кару Господню в полной мере, но ничего не случилось, если не считать того, что Джим О’Мэлли повысил мне жалованье и предложил выбрать любую из шлюх его нового борделя.
– Спасибо, Джим, – поблагодарил я. – Ты щедрый человек, я это знаю.
Но ничего не изменилось: на какую бы женщину я ни посмотрел, через две секунды уже видел, что она Саре и в подметки не годится. К тому же я боялся болезней, которыми можно заразиться от продажных женщин. От того, что́ я видел в Нью-Йорке, и от того, что́ слышал о нем, волосы вставали дыбом. Я всегда считал воздержание глупостью, но в те дни вел такой же воздержанный образ жизни, как монах-бенедиктинец.
Это тоже не облегчало мою жизнь в Нью-Йорке.
Лорд де Салис написал, что не может согласиться на путешествие своих детей в Америку – это слишком далеко. Но если Сара решит поехать одна, он не будет этому препятствовать.
Я проснулся как-то утром в феврале, и вся жара прошла, стоял такой лютый холод, что я бы душу продал за то, чтобы посидеть у огонька. Лежал в кровати и думал об Ирландии и, наверное, никогда в жизни не чувствовал себя таким несчастным. Дошел до того, что даже мессу пропускал.
Теперь, думал я, Господь наверняка протянет руку с небес и покарает меня. Сначала я перестал ходить на исповеди и вот уже повернулся спиной к самому Святому причастию. Храни меня Господь, потому что наверняка со мной случится что-нибудь ужасное.
Но ничего не случилось. На той неделе я выиграл двести долларов в фаро, а Чарльз Мариотт сказал, что Сара решила приехать в Нью-Йорк в апреле без детей.
После этого я перестал ходить на мессу. Хотел делать вид, что страшусь греха прелюбодейства, но не мог, а если я не мог лгать себе, то и Господу лгать не смогу. Единственное, что меня волновало, – это Сара, и плевать я хотел, что мы оба несвободны, потому что наша связь станет чем-то большим, чем любой брак, а Сара обещала значить для меня больше, чем лучшая жена в мире для любящего мужа.
Мы не могли ждать. Она поехала домой к брату, и я вместе с ней. И как только набралась смелости, Сара сказала ему, что хочет прогуляться со мной по Пятой авеню. Чарльз ее отпустил, хотя и злился ужасно, но ни ее, ни меня это не волновало.
Мы отправились ко мне. К тому времени я занимал две хорошо меблированные комнаты на Четвертой авеню. Да, в доходном доме, но там есть два класса жилья, это известно всем, кто когда-либо жил в Нью-Йорке: высший класс, где селятся честные, уважаемые работяги, и низший класс, который не лучше выгребной ямы, отчего у доходных домов такая плохая репутация. Доходный дом, в котором жил я, отличался чистотой и хорошо содержался, а когда в мою квартиру вошла Сара, мое жилье показалось мне не хуже королевского. Я глазам своим не верил – так она была красива. Я был сражен и мог только смотреть на ее дрожащие пальцы, которые пытались расстегнуть пуговицы платья. Потом попытался расстегнуть пуговицы и я, но находился в таком состоянии, что они проскальзывали через пальцы. Господи Исусе, мы были так неловки, что нам не оставалось ничего иного – только рассмеяться, и тогда мы снова стали самими собой, и пытка нашей долгой разлуки закончилась.
Я так отвык от занятий любовью, что, будь сторонним наблюдателем, я бы себя обсвистал и обсмеял, но страсть ее была так велика, что вскоре я предпринял еще одну попытку. Потом просто не знаю, что случилось со временем, – только я увидел темноту за окном.
Позднее, когда зажигал свечу, она спросила, был ли я верен ей. Когда же ответил: да, она сказала, что не верит. Я и сам не мог поверить, но это правда. Мы снова рассмеялись, но потом Сара расплакалась и просила меня никогда не оставлять ее, а я ответил, что это я должен молить ее об этом, а не она. Но Сара все равно никак не могла поверить, что я ее люблю. Мне пришлось много раз повторять ей это, и наконец я все же убедил ее.
Я проводил ее до дома Мариотта к полуночи, брат ждал ее. Я видел, что он в ярости, но Сара обняла его и так страстно принялась умолять простить ее, что ему ничего не оставалось, как сменить гнев на милость, но, когда она ушла наверх, Чарльз сказал мне:
– Я ради Сары не хочу никаких скандалов. И не желаю, чтобы моя сестра становилась посмешищем в обществе Нью-Йорка. Она может видеть вас, когда ее душе угодно, только не ждите, что вы будете обедать в этом доме или посещать те приемы, на которые ее будут приглашать. И еще: с вашего позволения, она все ночи должна проводить под этой крышей, а в следующий раз я буду вам признателен, если вы доставите ее домой не позднее десяти часов. Вы должны понять, я говорю это не из-за своей неприязни, но в силу заботы о Саре и, если она вам хоть чуточку небезразлична, полагаю, вы поймете, что в моих словах есть резон.
– Вы называете это резоном? Я думал, это предрассудки.
Он и его «личная неприязнь»! Но ни Сара, ни я не хотели с ним ссориться после всего, что он сделал, чтобы нам помочь, поэтому я изо всех сил пытался проявлять учтивость. Сара же старалась не уронить его в глазах нью-йоркского общества.
Лорд де Салис стал забрасывать жену вопросами: что, мол, случилось с предложением Чарльза Мариотта инвестировать в имение и когда она собирается вернуться?
Сара некоторое время не отвечала на его письма, а когда стала писать, то давала уклончивые ответы.
– Мои планы ясны, – объяснил я ей. – Я должен оставаться в Америке, пока не получу оправдания королевы. Я не могу вернуться в Ирландию до этого времени – меня тут же упрячут в тюрьму.
– Но как ты можешь получить оправдание? – в отчаянии спросила она.
Я задавал себе этот вопрос так часто, что у меня уже имелся готовый ответ.
– Мне поможет Клан-на-Гаел, – уверенно заявил я. – Ну ты знаешь, это фении. В Нью-Йорке и Бостоне их полно. Если вложить достаточно денег в их фонд, они доведут мое дело до героя Парнелла, а тот, я не удивлюсь, и до самой королевы. – Я понятия не имел, может ли из этой затеи что-нибудь выйти, но убедил себя, что как ни погляди, а в ней есть здравый смысл. Я бы не смог выносить Нью-Йорк, если бы хоть на минуту допустил, что никогда больше не увижу Ирландию. – А когда получу оправдание, – продолжал я, погружаясь еще глубже в свои мечты, – то пересеку Атлантику в обратном направлении и заставлю Хью Макгоуана пожалеть, что он родился на белый свет.
– Все упирается в деньги, – взволнованно бормотала Сара. – Может быть, Чарльз…
– Твой брат мне и гроша медного не даст, – горько ответил я, – а если бы и дал, то я бы не принял. Заработаю деньги по-своему, ты и глазом не успеешь моргнуть.
– И как долго…
– Год.
– Обещаешь?
Эх, это было тонкое дело. Одно дело языком трепать, чтобы повысить ей настроение, и совсем другое – обманывать ее намеренно.
– Нет, – сдался я наконец. – Не могу обещать. Ситуация может измениться. Но я буду стараться изо всех сил. Это могу тебе обещать.
– Все дело в детях, – стонала она, сплетая пальцы. – Мне так тяжело думать, что я долго их не увижу.
– Да, для тебя это ужасно. – Мне всегда становилось неловко, когда разговор заходил о ее детях, а заходил он довольно часто. – Но не теряй надежду. Может быть, удастся убедить твоего мужа расстаться с ними?
Но мне не верилось в это, в особенности еще и потому, что лорд де Салис продолжал ее донимать. Когда она возвращается? Не передумал ли Чарльз относительно денег? Дети каждый день спрашивают, когда она вернется.
– Каждый день! – воскликнула со слезами на глазах Сара. И дня не проходило, чтобы она не разрыдалась, вспоминая о детях. – Ах, Максвелл, что мне делать? Я не могу долго быть без них. Я недостаточно сильна, но я не могу вернуться. Я и для этого недостаточно сильна.
– Получишь ты своих детей, – пообещал я.
Но меня беспокоило, что она на грани нервного срыва, и я, проглотив гордость, запросил аудиенции у Чарльза Мариотта.
– Если бы вы смогли съездить в Ирландию, – смиренно сказал я ему, – если бы вы смогли убедить лорда де Салиса отпустить детей на короткое время с вами в Америку…
– Ничего такого я не могу, – сразу же отрезал он. – Очевидно, что де Салис не отпустит детей. Они – гарантия того, что жена вернется к нему.
– И я думаю, вы считаете, что ей как раз и следовало бы вернуться! – взорвался я, не в силах сохранять смирение более ни секунды. – Вы считаете, что ей лучше находиться с извращенцем в Кашельмаре, чем в Нью-Йорке со мной?
– Я этого не говорил, – холодно ответил он. – В Кашельмару она не может возвратиться, это очевидно. Но думаю, ей следует вернуться в Лондон… или Дублин, если развод подпадает под юрисдикцию ирландского суда, и найти адвоката, который защищал бы ее интересы. Как ни посмотреть на эту ситуацию, но остается безусловный факт: опеку над детьми она может получить только через суд.