– Постой. – Я крепче прижал ее к себе, пока она не перестала дрожать. – Давай сядем и все обсудим спокойно.
И мы сели на мягкие сиденья, на темно-красной стене напротив нас висела огромная картина Гудзоновой долины, а в стеклянном аквариуме сидело чучело рыбки. Рыбка, казалось, всегда наблюдала за нами, и я, каждый раз глядя на нее, думал о той счастливой душе, которая не съела ее, как она того заслуживала, а сделала из нее чучело.
– Прежде всего, – начал я, взяв ее руку и говоря четко и рассудительно, – Нед должен знать, что происходит в Кашельмаре. Ему двенадцать лет, а мальчики в двенадцать знают уже все, что нужно знать.
– Нет, он не знает. Нед никогда не учился в школе. Никто с ним об этом не говорил. Я уверена, он совершенно невинный ребенок.
– Ерунда, – возразил я. – Это невозможно.
– Максвелл, ты не понимаешь. Мальчик, принадлежащий к его классу… – Она прикусила губу. – Не знаю, может, ты и прав, – прошептала она секунду спустя, – но из моих с ним бесед после его приезда я поняла: он даже не догадывается о том, что происходит. А мне не хватило мужества спросить у него напрямую, потому что… Максвелл, я боюсь ему говорить, но в то же время хочу, чтобы он знал. Если только он будет знать, то наверняка простит мне все.
– Ты, конечно, объяснила ему, что ни в коем случае не вернешься.
– Объяснила, но он и слушать не хочет. Говорит, что я должна передумать. Вот почему я уверена, что Нед не понимает.
– Пора ему уже понять, – проворчал я. – Я с ним поговорю.
– Но Чарльз считает…
– Бог с ним, с Чарльзом. Я не буду стоять с закрытым ртом, когда желторотый мальчишка требует, чтобы ты вернулась и жила с пьяницей и извращенцем.
– Но, Максвелл… – Она замолчала.
– Да?
– Может быть, лучше с ним поговорить Чарльзу? Понимаешь…
– Почему?
– Понимаешь… – Она не могла придумать, что сказать дальше.
– Ты мне не доверяешь?
– Конечно доверяю. Но может быть, лучше, если он узнает правду от Чарльза – своего дяди?
– Послушай меня, кто бы ему ни сказал, Неду придется нелегко. У твоего брата нет сыновей, а у меня – два. И я знаю, что говорят детям в его возрасте. И потом, судя по твоему брату, ему нелегко говорить о блуде с собственной женой, а уж рассказывать о содомии племяннику будет и того труднее. Я это сделаю, Сара, и ты не должна беспокоиться, я найду нужные слова.
– Ты с ним будешь добр? – спросила она, едва сдерживая слезы. – Ты будешь мягок?
– Он твой сын. И я бы хотел относиться к нему как к собственному.
Если он позволит, добавил я про себя, но не сказал ей, что начал пересматривать отношение к этому высокомерному маленькому снобу, которого она притащила в Америку. А вскоре я вообще пожалел о том, что так горел желанием объяснить ему поведение его матери, потому что, едва расставшись с Сарой, ясно понял: это будет не разговор, а черт-те что.
Я решил не попадаться ему на глаза в течение недели, дать ему шанс остыть. И оказался прав: Сара сообщила, что ситуация улучшилась. Чарльз проявлял интерес к племяннику и заступался за Сару. Нед забыл о своей хандре, решил оставить мысли о доме и получать удовольствие от Нью-Йорка. Днем Сара водила его то в зоопарк, то в Центральный парк, то в театр, а Чарльз познакомил его с детьми своих друзей, и они вместе катались на лошадях, и, только когда Сара сказала мне, что Нед снова заговорил о Кашельмаре, я решил сделать свой ход.
– Я приглашу его на обед, – предложил я, ведь он вряд ли станет в этом случае ссориться со мной, и мы будем к тому же находиться в публичном месте. Кроме того, я знал отличный ресторан между парком Грамерси и Бродвеем, где я мог получить скидку по счету. – Сделай так, чтобы я увидел его завтра, когда приду, и я его приглашу.
Я не был уверен, согласится ли он увидеть меня, но знал, что Сара сумеет его убедить, и вот чудеса: когда я пришел, он спустился с ней в маленькую комнату и встал неподвижно под чучелом рыбки. На сей раз я не совершил прежней ошибки – не протянул ему руку, просто улыбнулся и поинтересовался, как ему нравится Нью-Йорк.
– Ну, это познавательно, думаю, – высокомерно процедил он, – но я не могу сказать, что меня так уж интересуют города.
– Тогда у нас есть по крайней мере одна общая черта, потому что я тоже не выношу города. Может быть, ты окажешь мне честь – пообедаешь со мной как-нибудь вечером, и мы поговорим час-другой про Ирландию.
Он посмотрел на мать. Та ответила ему таким трогательным взглядом, от которого у любого мужчины голова пошла бы кругом, а у него уголки рта снова опустились.
– Хорошо, – коротко согласился Нед. Не добавив ни «спасибо», ни «сэр», ни даже «мистер Драммонд». Он был упрям как осел.
– Завтра тебя устроит? – уточнил я, а когда он мрачно кивнул, добавил: – Я приду в семь. – После чего повернулся к Саре, чтобы она завершила беседу.
– Я поеду прогуляться с мистером Драммондом, – сообщила она ему. – Ты не хочешь с нами, дорогой?
«Дорогой» сказал нет, не хочет, огромное спасибо, и нам с Сарой удалось ускользнуть в мою квартиру для нашего обычного утреннего времяпрепровождения. Я никогда не покидал дом на Пятой авеню с бóльшим облегчением; но казалось, и глазом не успел моргнуть, как снова очутился там – ждал Неда. Когда тот появился в маленькой комнате с опозданием на десять минут, то даже сло́ва извинения я от него не услышал.
Мы отправились пешком к парку Грамерси. Выбранный мной ресторан прежде принадлежал Райану. Джим О’Мэлли купил его у Райана, и управляющим здесь работал Лайам Галахер, мой старый приятель. Это было шикарное заведение, куда шикарнее остальных ресторанов Джима. Обеденный зал освещался лампами с громадными цветными абажурами – их называли лампами Тиффани, вот только в настоящих лампах Тиффани абажур был из витражного стекла, такого дорогущего, что их могли себе позволить самые богатые, а здесь висели имитации с расцвеченным стеклом. Стены были обиты панелями, а на столах лежали белоснежные ирландские скатерти. Что же касается еды, то еду подавали первоклассную, никакой тебе этой французской дряни, пропитанной соусом и воняющей чесноком, – настоящие, простые честные ирландские блюда, от которых у любого ирландца слюнки бы потекли. Здесь готовили громадные стейки и толстенные сочные котлеты, к тому же и традиционные блюда с беконом, а печеный картофель был – пальчики оближешь, в жизни ничего лучше не ел, вкус такой, что даже маслом не нужно приправлять. Вкуснее еды в Нью-Йорке, чем картофель у Райана, для меня не было, а мой друг Лайам Галахер всегда следил, чтобы мне подавали не одну картофелину, а две. Американцы равнодушны к картофелю, каким бы вкусным он ни был, а некоторые народы в Нью-Йорке вообще его не едят, предпочитают какую-то отвратительную белую жидковатую дрянь, которую называют всякими языческими именами.
Я уже предупредил Лайама, что приду с другом, и он зарезервировал для меня угловой столик у окна.
– Макс, кто твой друг? – спросил Лайам, когда мы пришли, и я без запинки ответил:
– Это досточтимый Патрик Эдвард де Салис, сын и наследник лорда де Салиса из Кашельмары. Мастер де Салис, позвольте представить мистера Лайама Галахера.
Лайам смотрел ошеломленным взглядом, возможно вполне искренним, но тут же пришел в себя, поздоровался с Недом и спросил, что он будет есть.
– Меню у вас есть? – спросил Нед, как всегда высокомерным тоном.
Лайам подал меню и подмигнул мне:
– Стейк, как обычно, Макс?
– Нет, сегодня я буду баранью котлету. И конечно, не забудь мою картошку.
– Как я могу забыть? Пинту стаута?
– Подойдет. Нед, стаут к еде?
Нед отрицательно покачал головой. Лайам услужливо предложил ему сидр, но он и от этого отказался. Официант Джо мгновенно принес мой стаут, корзиночку свежевыпеченного разрыхленного хлеба, еще горячего, только-только из духовки, а еще блюдечко с маслом, таким жирным, словно я сам его сбивал.
– Попробуй, – предложил я Неду.
Он в третий раз отрицательно покачал головой.
Терпение мое лопнуло. Ладно, подумал я, если хочешь так, пусть будет так, и я закрыл рот. Молчание длилось. Я отхлебнул немного стаута, съел хлеба, а когда принесли наши котлеты, без слов взял вилку и нож. К этому времени Нед начал чувствовать себя неловко. Он беспокойно ерзал на своем стуле, и, хотя и пытался есть котлету, половина осталась на тарелке. В конце концов я пожалел его. Он был всего лишь мальчишкой и, вероятно, совсем не таким самоуверенным, каким хотел казаться.
– Пудинг? – коротко спросил я.
– Нет, спасибо, – ответил он, глядя на свою тарелку, и теперь я понял, что он стал доступнее.
Я заказал ватрушку и чай. Чай у Райана варят по-настоящему, в отличие от других известных мне американских заведений, я всегда после обеда здесь выпивал большой чайник. Как только Джо принес заказ, я подался вперед так быстро, что Нед подпрыгнул, и сообщил ему самым спокойным голосом:
– Твоя мать просила меня обсудить с тобой кое-что. Ты меня выслушаешь по-человечески или мне придется объяснить ей, что ты вел себя слишком грубо и разговаривать с тобой было невозможно?
Он проглотил слюну и заставил себя произнести:
– Конечно, говорите то, что хотели.
– Ты должен обращаться ко мне «сэр», – указал я. – Тебе двенадцать лет, а мне за сорок, уже по одному возрасту я заслуживаю некоторого уважения с твоей стороны.
Он уставился в скатерть. Ни одна статуя еще не была такой неподвижной.
– Почему тебе так трудно быть вежливым со мной? – поинтересовался я. – Ведь не потому же, что твоя мать – моя любовница: когда мы впервые встретились, ты не знал, что мы с ней делим постель.
Он вскинул голову и уставился на меня словно ужаленный, и я увидел ужас в его глазах.
– Вижу, тебе понятно, что это означает, – заключил я, глядя на него. – Я так и предполагал.
Он словно лишился дара речи. Лицо у него побагровело, губы сомкнулись, и я вдруг понял, что он сейчас может расплакаться. Нед был еще совсем мальчишкой.