– Послушай, – начал объяснять я, смягчая голос, стараясь говорить как можно дружелюбнее, – я не питаю к тебе никаких недобрых чувств. Я люблю твою мать и буду защищать ее, что касается тебя, то очень хочу, чтобы мы стали друзьями. Я был честен с тобой, почему бы тебе не ответить мне тем же и не сказать, отчего ты относишься ко мне как к грязи под ногами? – (Он попытался подобрать слова, но у него ничего не получилось.) – Потому что ты думаешь, что я недостаточно хорош для твоей матери? – спросил я. – В этом причина?
– Нет, – пробормотал он, – не поэтому. Потому что вы враг моего отца.
Я уставился на него, сам не понимая, почему его слова застали меня врасплох. Наверное, из-за того, что мне казалось, он мнение отца и в грош не ставит. В конечном счете такое существо, как де Салис… Но может, де Салис умнее, чем я о нем думал.
– Нед, я враг Макгоуана, – заявил я, инстинктивно почувствовав, что не должен плохо говорить о де Салисе, а все свои обвинения и критику следует обрушить на Макгоуана. – Мои претензии к твоему отцу состоят в том, что он идет на поводу у Макгоуана, а Макгоуан принес твоей матери столько страданий, сколько не доставалось на долю ни одной женщины.
К моему удивлению, он, казалось, сразу же почувствовал себя свободнее. Распрямил спину и высоко поднял голову.
– Я понимаю, что мама была несчастна дома, – признался он, – но это произошло потому, что она не умела подходить к их браку практически. Отец все мне об этом рассказал. У нас была долгая беседа, когда стало ясно, что она не собирается возвращаться из Америки, и отец мне все объяснил.
– Все? – переспросил я, чувствуя некоторое смущение.
– Да, сэр. Он сказал, что они с моей матерью никогда не были счастливы, как ни старались. И наконец стали так несчастны, что моя мать больше не захотела жить с ним, как должна жить жена. Папа сказал, что понял это, поскольку и сам не хотел жить с ней, так что для них обоих было лучше жить каждому своей жизнью, хотя ради нас, детей, они внешне сохраняли семейные отношения и жили под одной крышей. Но папа еще сказал, что мама не была готова позволить ему жить своей жизнью. Мама хотела, чтобы он и дальше продолжал лгать, но папа не хотел жить во лжи. Он стремился быть честным. И любил мистера Макгоуана больше, чем любил ее. Сказал, что мистер Макгоуан лучший из всех друзей, какие у него когда-либо были, и он всегда в его обществе чувствует себя счастливым и спокойным. И ему легко жить с мистером Макгоуаном как с другом, но невозможно жить с моей матерью как с женой. – Мальчик замолчал. Теперь дара речи лишился я, а он, приняв мое ошеломленное выражение за неодобрение, поспешил добавить: – Он сказал, что сочувствует моей матери, но гораздо лучше смотреть правде в лицо, чем отворачиваться от нее. Моя мать не желала видеть правду, а хотела разделить семью, забрав у него детей, но он нас слишком любит, чтобы отдать ей. Папа сказал, если бы она по-настоящему нас любила, то не уехала бы из Кашельмары, а если бы любила, то вернулась бы. Я не уверен, что тут он прав, сэр, потому что она любит нас, но, думаю, мама должна вернуться домой. Я не о себе пекусь, ведь я почти взрослый, а мои сестренки совсем маленькие, да и мой брат не такой взрослый, как я. Знаю, она не любит мистера Макгоуана, но он и кузина Эдит перестраивают Клонах-корт, и папа утверждает, что если мама вернется, то снова сможет быть хозяйкой своего дома, а он и мистер Макгоуан и вовсе ее не будут беспокоить.
– Нед… – произнес я.
– Да, сэр?
– Думаю, ты не вполне понял, что пытался тебе объяснить твой отец. Дело ведь в том, что они с мистером Макгоуаном не только за ручку здороваются.
Он ошеломленно смотрел на меня. И тут я все понял: де Салис был с ним честен, но выражался расплывчато, а мальчик сострадательный, но наивный. Я знал, что нужно быть очень осторожным в этот момент, а потому, прежде чем продолжить, задумался. Я не могу оскорблять де Салиса, но при этом должен открыть Неду правду. Согласиться с тем, что де Салис был с ним честен, но не до конца. Объяснить ему, в каком аду жила Сара, и назвать Макгоуана воплощением дьявола, но оставить мальчику самому решать, что собой представляет его отец. Осторожно, внимательно, на цыпочках.
– Нед, предположим, что мистер Макгоуан – женщина, – услышал я собственный голос. – Ты бы в этом случае по-прежнему настаивал, чтобы твоя мать вернулась?
– Но он не женщина, – возразил Нед.
– Вот именно, – подтвердил я. – Тем больше оснований у твоей матери отказываться от возвращения.
Он вытаращился на меня. Я увидел, как морщинки недоумения сошли с его лица и оно наконец стало очень гладким, свежим и юным. Потом Нед отвернулся. Посмотрел на чайник, на тарелку с нетронутыми ватрушками, на чистейшую скатерть, отливающую белизной под лампами Тиффани.
– Твой отец был прав, – сказал я, стараясь говорить как можно более нейтральным голосом. – Лучше смотреть правде в лицо, а правда состоит в том, что он хотел, чтобы твоя мать смирилась с его неестественной любовью к его управляющему. Единственная причина, почему твоя мать так долго терпела это, – ее любовь к детям: она не могла вас оставить, но Макгоуан превратил ее жизнь в такой ад, что можно лишь удивляться, как она выжила и смогла рассказать о том, что с ней случилось. В какой-то момент он настолько запугал ее, что твоя мать носила нож под нижней юбкой для самозащиты, так как твой отец абсолютно честно сказал ей – да, я должен признать, он честный человек, – что он и пальцем не шевельнет, если Макгоуан сочтет нужным избить ее.
Я сделал паузу, вокруг нас разговорами и звоном рюмок и столовых приборов звучал ресторан.
– И если ты хочешь честности… – Я больше не мог сдерживаться, и мой голос утратил спокойствие, мне хотелось обуздать себя, но при мысли о прошлых страданиях Сары я пришел в такую ярость, что в глазах у меня помутилось и на пять темных, мутных секунд я забыл о необходимости сдерживать себя. – И если ты хочешь честности, то позволь мне сообщить тебе, что в последний раз, когда твой отец настаивал на исполнении своих супружеских прав, ему пришлось прийти в спальню с Макгоуаном, без которого он не мог быть мужчиной по отношению к твоей матери. Так что давай больше не будем обсуждать ее возвращение в Кашельмару, и ты должен не злиться на нее за то, что она уехала, а быть ей благодарным за то, что она продержалась так долго.
Я сумел ухватить себя за язык и опустил тот факт, что Макгоуан изнасиловал Сару, но проклинал себя за то, что брякнул больше, чем собирался. Я дышал неровно, мои кулаки сжались сильнее, чем когда-либо, но Нед не шелохнулся. Он пялился на салфетку у себя на коленях, и я не видел выражения его глаз. Его лицо побелело и оставалось неподвижным.
– Извини, – тяжело сказал я. – Не собирался тебе это вываливать, просто хотел, чтобы ты понял, что перенесла твоя мать за эти годы.
Стул заскрежетал по полу – Нед встал. Его салфетка упала на пол.
– Нед…
– Прошу меня простить, сэр, – вежливо сказал он и бросился из зала.
Я вскочил на ноги, крикнул Джо: «Скажи Лайаму, что я заплачу потом!» – и побежал следом.
Бежал за ним до парка Грамерси и догнал, только когда мальчишка остановился у его северной стороны. Он ухватился двумя руками за ограду, уперся лбом в железные решетки, и его начало рвать.
Ах ты, несчастный малец, думал я, стоя в стороне в ожидании, когда его кончит выворачивать. Мне и самому было не по себе, поскольку я понимал: хотя начал неплохо, но потом все изгадил. Теперь же только и мог, что бесконечно повторять себе: я заглажу вину. Буду с тобой в десять раз добрее и покладистее. А если ты когда-нибудь обратишься ко мне за поддержкой, то получишь любую помощь, которая может потребоваться мальчишке.
Когда рвота у него прекратилась, я предложил увести его домой, но он снова попытался убежать от меня – пришлось побороться с ним немного на тротуаре.
– Я отведу тебя домой, – повторил я. – До самой двери. Я за тебя отвечаю, и твоя мать никогда не простит мне, если я отпущу тебя одного искать дорогу домой.
Нед предпринял тщетную попытку ударить меня, но наконец сдался. По его лицу текли слезы.
Я хотел было дойти до Бродвея, а там сесть в трамвай, но чувствовал: ему необходима приватность темноты, поэтому мы пошли пешком до Четырнадцатой улицы, потом через Юнион-сквер вышли на Пятую авеню. Парнишка плелся рядом со мной, не говоря ни слова, но я время от времени слышал его сдавленные рыдания, а когда мы добрались до особняка Мариотта, Нед попытался отереть слезы рукавом.
– Мы можем подождать минуту, прежде чем войти, если хочешь, – предложил я, остановившись у ворот, и хотя он категорически затряс головой, но тут же снова стал плакать, и мы задержались.
Я прислонился к стене, закурил сигарету, чтобы он не думал, что я таращусь на него; наконец ему удалось пробормотать тихим дрожащим голосом:
– Я хочу вернуться домой и хочу, чтобы мама вернулась со мной. Я обещал привезти ее. Что теперь будет с нами?
– Вскоре я увезу домой вас обоих. Твои отец и мать уладят свои разногласия в суде, и все снова будет хорошо. Я тебе обещаю.
– Но я хочу жить в Кашельмаре, – заупрямился он. – Я не хочу жить ни в каком другом месте.
– И в самом деле, почему бы тебе не жить там? Ты наследник. Когда-нибудь Кашельмара будет принадлежать тебе.
И вдруг я подумал: Пресвятая Богородица, вот это мысль! И к бабке не ходи.
– Но если мои родители не живут вместе, а я должен заботиться о маме…
– Ну-ну, – проговорил я голосом мягким, как овечья шерсть, – сейчас не нужно об этом думать. Давай не будем решать проблемы, пока они не появились.
Только вот я их уже решал. Нужно избавиться от Макгоуана. Де Салису наплевать на Ирландию или Кашельмару, так что без Макгоуана он там не останется. Он может уехать в Англию и жить там со своими братьями. Безусловно, понадобится некоторое убеждение… Мы могли бы предложить ему условия, которые устроят всех: пусть время от времени приезжает повидаться с детьми, получает содержание. Тогда Сара будет жить в Кашельмаре с детьми, а я… Неду ведь понадобится кто-то, кто управлял бы имением, пока он не достигнет совершеннолетия, а где найдешь такого управляющего, который знал бы долину так, как я, и соблюдал бы интересы владельца, как свои собственные? Я бы даже мог пригласить в помощники своих мальчиков. Мне вдруг привиделись письма от них: Максвеллу Драммонду, эсквайру, Кашельмара, графство Голуэй.