– Нет, конечно! – воскликнул я. – Что за мысль пришла тебе в голову? Пока в Нью-Йорке, мы будем есть в ресторанах, а в Бостоне снимем квартиру побольше, и ты наймешь горничную, которая будет приходить каждый день – готовить и убирать.
– Но расходы… я не хочу быть для тебя бременем.
– В Бостоне я буду зарабатывать немалые деньги, все будет хорошо, когда мы уедем отсюда, уверен. Как только мы устроимся в Бостоне, удача станет нам улыбаться.
Мы, к нашему облегчению, неделю спустя уехали из Нью-Йорка. Квартирка для нас троих была слишком мала, и хотя Нед вел себя так тихо, что мы его даже не замечали, но все же на нашем диване мы чувствовали себя неловко, ощущая его присутствие в соседней комнате.
– Макс, мне жаль тебя терять, – сказал Джим О’Мэлли, когда настало время прощаться со всеми моими друзьями, но, едва я попытался отдать ему револьвер, он рассмеялся и предложил подержать его еще какое-то время у себя.
– Возьми его с собой в Ирландию и постреляй там саксонцев, – добавил он, – а потом пришлешь его мне с саксонской кровью на стволе.
Его отца в графстве Мейо выселил лорд Лукан во время голода, и он, мальчишкой шести лет, видел, как английские солдаты дотла сожгли его дом.
– Я сообщил моему брату Финесу, когда ты приедешь, – сказал Лайам Галахер. – Вы едете утренним поездом?
– Им самым. – Я втайне побаивался поездов. – Наверняка будет ужас, а не поездка.
– Уж лучше поезд, чем трюм корабля: там хуже гроба, – ответил Лайам, и я подумал: господи Исусе, у этих американских ирландцев память как у слонов.
Да, все ирландцы любят повспоминать прошлое, и я сам после пары стаканов потина нередко клялся отомстить солдатам Кромвеля, но, приехав в Америку, я не раз замечал, что американские ирландцы бо́льшие ирландцы, чем ирландские.
Поездка была, как я и опасался, ужасной, хотя, должен признать, поезд лучше иммигрантского корабля. Но мы для переезда выбрали жаркий день, и я не успел забронировать нам билеты в салон-вагоне. Поскольку я никогда прежде не ездил поездом, то не знал всех подробностей бронирования, билетов и сдачи багажа. Мы ехали первым классом, но почти все железнодорожные вагоны в Америке первого класса, это ни о чем не говорит, и нам пришлось провести шесть часов в тесноте длинного, душного, переполненного вагона, который был ничем не лучше гигантской сигары.
Я попытался извиниться перед Сарой, но, по ее словам, это не имело никакого значения и она счастлива ехать со мной. Я ужасно возгордился, услышав эти ее слова, подумал, какая она настоящая леди, такая сильная и красивая, всегда преданная, никогда не жалуется. Нед тоже не жаловался. Он сидел в уголке с книжкой рассказов для мальчиков, но вагон слишком раскачивался, и читать было нелегко, а потому он бóльшую часть времени смотрел в окно.
Я старался пореже смотреть в окно. Лично я считаю, что не по-христиански и к тому же слишком опасно путешествовать с такой скоростью. Если бы в планы Господа входило наделить человека способностью передвигаться быстрее, чем со скоростью лошади, то Он бы создал для этого нормальное приличное животное. Но не несколько вагонов, несущихся по железным рельсам! Есть в этом что-то неестественное, и вообще, на кой черт кому-то нужно мчаться со скоростью сорок миль в час?
Но не проделали мы и половины пути до Бостона, как я не только знал ответ на этот вопрос, но и жаждал, чтобы мы неслись со скоростью восемьдесят миль, а это безобразное путешествие как можно скорее закончилось. Наверное, в вагоне имелась какая-то охлаждающая система для воздуха, но она не работала, и, когда мы добрались до места, моя одежда пропиталась потом, а от бесконечного раскачивания и тряски желудок у меня готов был вывернуться наизнанку.
– Мы переночуем в отеле, – сказал я Саре. – Найдем какой-нибудь поближе к вокзалу.
Сара, которая так устала, что и говорить не могла, благодарно кивнула.
Мы поплелись по платформе. Жара стояла такая, что я спрашивал себя: не умер ли уже и не горю ли в адском огне? Люди наталкивались на нас, громко разговаривали, а у Сары вид был такой больной, что я боялся, как бы она не упала в обморок.
– Нед, возьми маму, – велел я, сам с трудом ворочая языком, – посидите с ней там вон на скамеечке, пока я не найду багаж.
– Максвелл… – Сара ухватила меня за руку и показала вдоль платформы. – Смотри!
Я в недоумении уставился на громадного, безукоризненно одетого негра, стоявшего в нескольких ярдах от нас. В руках у него был большой лист картона с надписью жирными буквами, сделанными черным мелком: МАКСВЕЛЛ ДРАММОНД.
– Пресвятая Богородица, – выдохнул я; удивляться сил у меня уже не осталось. – Наверняка это послание самого Господа Бога.
Я поплелся по платформе, опасаясь, как бы это великолепное видение не исчезло. Но посланник твердо стоял на своем месте и с интересом наблюдал за моим приближением к нему.
– Я Максвелл Драммонд.
– Добрый день, сэр, – поздоровался негр, приподнимая котелок и почтительно кланяясь. – Прошу вас сюда, сэр.
– Постойте… моя жена… сын… багаж…
Черный слуга аккуратно взял квитанции из моей руки и сказал, что получит багаж, а я принялся бешено махать Саре и Неду, и, когда они поднялись со скамейки, кто-то похлопал меня по плечу.
Я развернулся, заметил полного человека приблизительно моих лет. На нем был пиджак такого идеального покроя, что я в жизни не видел, в руках он держал трость с серебряной ручкой и улыбался ирландской улыбкой.
– Макс, добро пожаловать в Бостон, – весело поприветствовал он, глядя на меня глазами такой же голубизны, как озеро Кашельмары.
Господи боже, где еще есть такой сплоченный народ, как ирландцы! И слезы наполнили мои глаза, когда я подумал обо всех нас, которые обречены на изгнание в тысячах миль от дома, но мы поднимаемся из праха несчастий и преследований, чтобы торжествовать победу над врагом. Да, я знаю, это сентиментальные мысли, но я ирландец и, Господь свидетель, в жизни так не гордился тем, что я ирландец, как когда этот незнакомый человек в городе, где я никого не знал, протянул мне руку и назвал меня по имени.
– Меня зовут Финес Галахер, – представился он, – и воистину друг моего брата Лайама и мой друг. Идем в мой экипаж, я отвезу вас в мой дом в Бикон-Хилле.
Я знал, что брат Лайама весьма успешен и имеет деньги, но удивился, обнаружив, что ничуть не преувеличивал, когда говорил Саре, как он богат и влиятелен. Мне было известно, что у него, как и у Джима О’Мэлли, есть игорный бизнес, но Лайам никогда не упоминал о сделках с недвижимостью, о компаниях и корпорациях. Может, он чуток завидовал – ведь Финес был его младшим братом, и оба они начинали в Америке с нуля.
Но Финес Галахер проделал большой путь, сойдя с эмигрантского корабля-гроба. Его новый дом выходил не на улицу (вся старая аристократия предпочитала такие дома, а Бостон был снобистским городом, гораздо хуже Нью-Йорка в этом смысле), а на изящную площадь, и он для жены и дочерей создал очень утонченную обстановку. Женой у него была смешливая ирландская девушка едва ли старше Сары, и она знала все об изящных манерах и о том, какие новейшие модные благотворительные программы поддерживать. Я подумал, что Эйлин она понравилась бы. Четыре дочери учились играть на рояле, изучали итальянский и вышивали, как и она в их возрасте. Полагаю, это все очень неплохо, но, как я твердил Эйлин каждый раз, когда она затрагивала эту тему, мои девочки были ничуть не менее счастливыми, учась доить коров и печь хороший хлеб.
Дом Галахера по размерам уступал особняку Мариотта, но жить в нем было гораздо занятнее. Одна гостиная у них была покрашена великолепной изумрудно-зеленой краской с мраморными трилистниками на каминной полке, а во всех спальнях стояло по ярко выкрашенной гипсовой статуе Девы Марии с Младенцем. Кухня была просто мечтой голодающего. Отличные огромные стейки, картофель еще сочнее, чем тот, который подавал Лайам у Райана, кровяная колбаса, ирландские сосиски, сыр – и заметьте, мягкий сыр, ирландский, ничего похожего на свечной жир, – и кислое молоко, такое жирное, что на нем и гном мог станцевать. А что касается виски… «Господи Исусе! – воскликнул я. – Он ничуть не хуже потина!» И я едва не рыдал от удовольствия, когда обнаружил себя в настоящем ирландском доме; здесь я совсем забыл о своем нелицеприятном мнении об американских ирландцах.
– Жаль, что тут нет мальчика и Неду не с кем играть, – сказала Сара, но я уже думал, что четыре девочки улучшат ему настроение.
Они все были пухленькие – маленькое чудо, если подумать о том, чем кормила их мать, – и много хихикали. Их назвали по разным ирландским местностям. Отличить одну девочку от другой было нелегко, но в нисходящем порядке по росту их звали Клер, Керри, Коннемара и Донегал. Двум последним – для краткости их называли Конни и Донах – не исполнилось еще и десяти, но Керри было двенадцать, а Клер родилась двумя годами раньше ее, так что компания однолеток для Неда здесь имелась.
Мне хотелось быстрее приступить к работе, чтобы не злоупотреблять гостеприимством, но Финес Галахер был само радушие, он настаивал, чтобы мы не торопились с поиском жилья. Тем временем Галахер поставил меня ответственным за игровой зал в его новом мюзик-холле и пообещал жалованье в два раза большее, чем я получал у Джима О’Мэлли.
Я, конечно, задумался, какие цели он преследует, но, поскольку с меня взять ему было нечего, я пока принял его щедрость как данность. И потом, я был уверен, он симпатизирует мне в той же мере, что и я ему, и мне казалось, что мы с ним отлично ладим. В подтверждение этого возникла маленькая неловкость, когда пришло время отправляться на воскресную мессу, но, увидев мое смущение, он тут же сказал: «Макс, я не священник, не мне тебя судить». Его слова стали для меня большим облегчением, потому что Галахер вполне мог категорически не принимать супружескую неверность. Лайам сообщил Финесу, что мы с Сарой не женаты, но ни его жена, ни девочки этого не знали. А то, что мы не пошли на мессу, они объяснили для себя нашим протестантским вероисповеданием, и потому каждое воскресное утро мы с Сарой отправлялись в церковь Троицы на Копли-сквер. Внутрь я, конечно, никогда не заходил. Пусть я и был плохим католиком, но принципы у меня оставались, и никто не смог бы обвинить меня в том, что я пересек порог церкви черных протестантов.