В середине августа Финес пригласил нас провести с ним и его семьей месяц на его вилле в Ньюпорте.
– Мы, конечно же, не можем поехать, – ответила Сара, когда я сообщил ей о приглашении. – Это будет злоупотреблением гостеприимством. Ты не считаешь, что нам пора подыскать себе жилье?
– А что плохого в том, чтобы провести месяц на море? – возразил я. – Я думал, тебе понравится.
– Нам нужно жить самим по себе, – объяснила она. – В собственном доме.
И взгляд, которым Сара окинула нашу спальню, сказал мне все.
– Они тебе не нравятся? – спросил я вдруг. – Тебе не нравится Финес и не нравится Мора. Почему?
Она не ответила.
– Сара?
– Понимаешь… – Она сделала короткое изящное движение руками и отвернулась. – Они, конечно, очень добры, – услышал я ее слова, – и очень гостеприимны, но… Максвелл, они такая дешевка! Я имею в виду, дешевка в том смысле, в котором в Нью-Йорке говорят о нуворишах…
– Спасибо, – перебил я, – я достаточно долго прожил в Нью-Йорке и понимаю значение слов «дешевые нувориши».
– Я что имею в виду… ты посмотри на этот дом! Мебель – это какой же нужно иметь вкус, чтобы выбрать такую, ужасные обои, все эти дешевые, вульгарные религиозные статуи! А попытки Моры Галахер подняться по социальной лестнице… да они просто смешны! Если она может себе позволить время от времени давать тысячу долларов на ее любимую благотворительность и внушать своим дочерям представления, которые свойственны девицам гораздо выше их положением…
Она увидела мое лицо и умолкла. Наступила пауза.
– Я не хочу выглядеть неблагодарной, – поспешила пояснить Сара. – Я не имела в виду… – Она снова замолчала. Сара крутила и крутила обручальное кольцо на пальце. – Извини, – быстро проговорила она наконец. – Да, мы можем поехать в Ньюпорт, если ты хочешь. Извини, Максвелл. Я не имела в виду то, что сказала…
– Имела, имела! Что хотела сказать, то и сказала, ты, маленькая высокомерная сучка!
Она начала плакать, повторяла, что извиняется.
– Послушай меня… – прорычал я, беря ее за плечи и встряхивая, чтобы она заткнулась. – То, что хорошо для меня, хорошо и для тебя, и если ты так не считаешь, то можешь возвращаться к своему пьянчуге-мужу голубых кровей – и баба с возу. Я всегда смогу найти себе другую женщину для постели.
Это были ужасные слова. Я знал, что ужасные, но не мог остановиться. Смотрел на нее и вдруг сквозь нее увидел прошлое, услышал голос Эйлин, которая называла мой замечательный дом лачугой, повторяла, что не должна была выходить замуж за человека ниже ее по положению. Мне показалось, будто кто-то вонзил нож в мои кишки и прокручивает там клинок.
Боль исказила лицо Сары. Рыдая, она срывала с себя одежду, предлагала мне себя, кричала, что все сделает, только чтобы я не уходил от нее.
Здравый смысл вернулся ко мне. Меня будто окатили ведром холодной воды. Я прижал ее к себе, натянул сорванный корсаж на грудь, принялся гладить волосы. Спустя время попросил у нее прощения. Я продолжал прижимать ее к себе, а когда она перестала плакать, пробормотал:
– Я никуда от тебя не уйду. Почему, ты думаешь, я подарил тебе обручальное кольцо? Ты лучшая женщина в мире, а я самый счастливый из мужчин на земле.
– Если бы мы только могли пожениться! – прорыдала она, пытаясь отереть глаза. – Если бы только… – И Сара снова заплакала.
Я сразу же понял, что у нее на уме, потому что она говорила об этом прежде.
– Дорогая моя, я думал, мы уже давно решили: то, что у нас не будет ребенка, – оно и к лучшему.
– Да, знаю, но я бы чувствовала себе комфортнее… безопаснее…
– Я был бы последним человеком на земле, если бы ты могла быть уверена во мне только с ребенком на руках.
– Дело не в этом. Просто я так люблю детей, и мне бы хотелось… так хотелось…
– Знаю.
Я и в самом деле сочувствовал ей – знал, как она сожалеет, что из-за прошлых проблем больше не сможет иметь детей, но в то же время втайне смотрел на это как на своего рода благословение. Конечно, я бы радовался, будь у нас ребенок, но любовь имеет таинственное свойство сникать с появлением первых пеленок, к тому же мы оба уже успели принести в этот мир детей.
– По крайней мере, у нас есть Нед, – произнесла Сара, изо всех сил стараясь быть благоразумной. – Ему наверняка понравится побыть у моря.
– Мы не поедем на весь месяц. Поедем на неделю, чтобы не обидеть Финеса, а потом вернемся в Бостон и найдем себе хорошее жилье.
Я говорил с Сарой, одновременно спрашивая себя, считает ли Нед наше теперешнее обиталище дешевкой, и хотя я внимательно за ним наблюдал, но ничего такого не заметил. Ел он, в отличие от того, как это было в Нью-Йорке, с аппетитом. Поедал тарелку за тарелкой великолепную ирландскую еду, а потом я слышал, как он смеется, играя в саду с девочками. Те хихикали и визжали, а Нед едва не буйствовал.
– Приятно смотреть, как дети веселятся, – добродушно заметил Финес Галахер вечером перед нашим намечавшимся отъездом в Ньюпорт, когда мы с ним остались вдвоем в столовой после обеда. – Закури сигару, друг мой Максвелл, – добавил он, как обычно доброжелательно, когда слуги ушли, – и давай с тобой немного поговорим.
Ни один кот не подкрадывался к мыши так ловко, как Финес Галахер ко мне тем вечером.
– Я хочу поделиться с тобой одной тайной, – сказал он, когда мы закурили и взяли в руки по бокалу портвейна. – Я собираюсь заняться политикой.
– Политикой! Финес, прекрасная идея!
– Да… – Он вздохнул. – Хочу найти применение моим деньгам, а немного власти никогда не приносило человеку вреда. Политика в Америке не в цене, но эти снобы чуть-чуть призадумаются, когда я стану мэром Бостона. Они тогда уже не смогут смотреть на меня свысока, верно? Я в жизни не думал, что меня будет волновать мнение каких-то богатеев, но человеческие ценности удивительным образом меняются, когда ты вдруг обнаруживаешь, что твою жену оскорбляют, а твои маленькие дочки плачут, хотя и ни в чем не виноваты. Мы живем в несправедливом мире – тут нет сомнений.
– В жутком мире, Финес, – согласился я, отхлебнув портвейна.
– Я хочу, – продолжил он, попыхивая сигарой, – стать уважаемым. Это самая моя большая мечта в жизни. Хочу, чтобы к моей дражайшей жене и девочкам относились как к леди, хочу, чтобы они были счастливы.
– Вполне понятное желание, – ответил я, думая, до чего же вкусный портвейн.
– Так что я продаю мою долю в игорном бизнесе. И долю в борделях тоже. Мои деньги станут чистыми, чистейшими во всем Бостоне, потому что политика – дело грязное, мы оба это знаем, и у политика появляются враги, которые не остановятся ни перед чем, чтобы закидать его грязью, опорочить.
Я забыл о портвейне.
– Ты продаешь долю в игорном бизнесе? – нервно спросил я, думая о моей работе.
– Верно, но ты можешь не волноваться. Я тебя не оставлю. Ты мне по-настоящему понравился, Макс, и я хочу сделать все, чтобы тебе помочь. Да я даже не помню, когда в последний раз встречал человека, который был бы мне так симпатичен, как ты.
Мы поклялись в вечной дружбе и осушили бокалы. Он налил еще. Что-то будет дальше, спрашивал я себя.
– Так вот, Макс, – продолжил он, снова попыхивая сигарой. – Я был с тобой честен и рассказал о самой моей большой мечте. Позволь теперь спросить, какая у тебя мечта, если ты тоже хочешь быть честным со мной.
– Конечно я буду честным. Моя самая большая мечта – вернуться в Ирландию и свести старые счеты с управляющим моего арендодателя, который меня погубил.
– Это как-то связано с оправданием, да, если я не ошибаюсь? Мне известно кое-что от Лайама, но, возможно, он что-то недопонял.
Я рассказал ему о Макгоуане и моем процессе. Прежде я ему об этом не говорил – не хотел, чтобы он знал, что я беглый заключенный. Просто сказал, что покинул Ирландию после ссоры с землевладельцем. Я, конечно, собирался рассказать ему об этом позднее и просить его о помощи, но он был так щедр ко мне с самого первого дня, что мне не хватило духу просить о чем-то еще так сразу.
– Да, о таких вывертах правосудия я еще не слышал! – воскликнул Финес. – Выпей еще портвейна. – (Я рассеянно потянулся за графином.) – Пристрастные присяжные, говоришь, – протянул Финес, – а твой землевладелец и его управляющий сожительствуют, извращенные грешники, да спасет Господь их души.
– Все, что они творили, было противозаконно. – Я примял сигару. – Я был не обычным арендатором. У меня был договор лизгольда на мою землю, и лорд де Салис не мог выселить меня, как других, но, когда военные меня арестовали, мой дом сожгли. Потом они утверждали, что это произошло случайно, но дом сожгли намеренно, мой договор лизгольда был уничтожен, а затем лорд де Салис заявил, что ничего не знает ни о каком договоре, это все мои выдумки, а на самом деле я – такой же арендатор, как и все остальные, которых он выселил. Я хотел нанять адвоката, но у меня не было денег. Да к тому же никакого адвоката ко мне и не допустили бы. Я ничего не мог поделать, только ждать суда, а когда меня судили, этот ублюдок Макгоуан наговорил кучу всякого вранья, а присяжные все были протестанты, и судья родился в месте, которое именовалось Уорик, в Англии, а значит, был саксонцем, хотя и назывался ирландским судьей.
– Не удивлюсь, если он к тому же был другом лорда де Салиса, – сказал Финес.
– Другом семьи – это точно. У старого лорда де Салиса было имение в Уорикшире, а это разве не рядом с Уориком?
– Как минимум ты заслуживаешь нового процесса. А как максимум…
– Как максимум – абсолютного оправдания. Я никогда не отдавал приказа поджечь Клонах-корт, никогда не отдавал приказа убить Макгоуана. Можно сколько угодно обвинять меня в заговоре, но никакого заговора не было. Было движение, когда все мы встали против этого мерзавца Макгоуана, чтобы защитить наши дома и семьи. Но они сфальсифицировали обвинения против меня, Макгоуан постарался, ведь я всегда для него был хуже занозы, и к тому же лорд де Салис был настроен против меня с тех самых пор, как я приложил руку к тому, чтобы его первого любовника изгнали в Германию двадцать лет назад.