Перед этим он закрыл дверь, но теперь приоткрыл и сделал жест рукой в сторону холла.
– Я тронут, что ты пришел с визитом вежливости, – проговорил он, – но сейчас, если тебе нечего больше сказать, прошу тебя уйти. Мистер Ратбон, лондонский юрист, имеет копию твоего лизгольда, а когда будет сделана еще одна копия, ее отправят тебе. Что касается твоей земли, то можешь делать с ней что хочешь, но только я бы посоветовал тебе вести себя поспокойнее, потому что, если затеешь смуту, я тебя опять упрячу в тюрьму так быстро, что ты и глазом моргнуть не успеешь. А теперь – до свидания.
Я по-прежнему подбрасывал в руке пресс-папье.
– Смелая речь, – восхитился я. – Но какая бессмысленная!
Он отошел от двери и чуть приблизился ко мне:
– Прошу тебя немедленно покинуть этот дом.
– И какие прекрасные манеры! Мне это нравится, – издевался я.
– Даю тебе пять секунд, чтобы уйти.
– Ай-ай-ай! – с упреком протянул я.
– Раз… два… три…
Он отошел за кресло с высокой спинкой. Я быстро шагнул к ближайшему книжному шкафу у стены.
– …четыре… пять…
Макгоуан вытащил пистолет, но я бросил пресс-папье первым. Его движения по американским стандартам были медленные, и времени мне хватило.
Он пригнулся, но, прежде чем успел очухаться, я уже бросился на него и принялся выкручивать пистолет из его руки.
До чего же силен был Хью! Я сбил его с ног, ухватил за руку, но его запястье было крепко, как оружейный ствол. Он замахнулся на меня свободной рукой, но я уже прижал его к полу. Сжав его запястье, сумел завести руку с пистолетом ему за спину. Он лягался и пытался отпихнуть меня, а его запястье оставалось как сталь. Я покрепче ухватил его другую руку. К этому времени мы оба уже тяжело дышали, и мое сердце колотилось в груди.
Наконец сталь подалась. Он издал крик боли, и пистолет выпал.
Я отпихнул Макгоуана и вытащил свой пистолет.
– Еще слово – и получишь пулю в лоб, – предупредил я.
Он молчал, все еще тяжело дыша, его глаза горели ненавистью.
Я поднял его пистолет, засунул себе за пояс:
– Вставай.
– Идиот, – поцедил он. – Ты у меня будешь сидеть за решеткой еще до захода солнца.
– Сначала я увижу, как ты отправишься в ад. – По моему голосу он сразу понял: я могу пристрелить его на месте. – Иди к столу.
– Зачем? – спросил он, пытаясь выиграть время и сообразить, как дать мне отпор.
– У тебя есть слуга?
– У меня?.. Какое это имеет отношение к чему бы то ни было?
– Я спрашиваю, есть у тебя слуга?
– Ну, вообще-то, теперь есть, да. Но какое…
– Тогда сядь за этот стол, иначе, клянусь Господом, я прищемлю тебя в таком месте, куда не заглядывает даже твой слуга.
Он узнал слова, которыми когда-то угрожал Саре. Лицо его будто окаменело.
– Ну, ты сядешь или…
Макгоуан сел.
– Так-то лучше, – похвалил я, опираясь на каминную полку. – Ты сейчас будешь писать письмо. Возьми лист бумаги и перо.
После секундного раздумья он подчинился.
– Досточтимому Томасу де Салису и досточтимому Дэвиду де Салису, – диктовал я. – Сент-Джеймс-сквер, Лондон. Джентльмены… – Я замолчал, чтобы дать ему время написать. Его перо царапало толстую бумагу. – Этим письмом я заявляю о своей отставке с поста управляющего в поместье Кашельмара лорда де Салиса.
Он рассмеялся, но я оборвал его смех:
– Пиши!
Перо снова принялось выписывать каракули, но он улыбался.
– Лорд де Салис слишком болен, и я не могу подать прошение об отставке ему лично, поэтому у меня не остается иного выбора – только обратиться к вам, его братьям. Я уже некоторое время подумывал о том, чтобы оставить Кашельмару, поскольку милорд более не оценивает мои услуги так высоко, как прежде, а теперь его пьянство достигло такой степени, что мне остается только покинуть усадьбу как можно скорее. Христом вас прошу приехать и спасти его от себя самого. Я покину Кашельмару в два часа сегодня и вместе с отцом поеду в Шотландию, где ко мне присоединится и моя жена, как только уладит все вопросы с Клонах-кортом. Остаюсь, джентльмены, вашим скромным и покорным слугой…
Он снова разразился смехом.
– Ты же не думаешь, что я и в самом деле уеду? – спросил он, продолжая небрежно царапать пером.
– Подпиши письмо. Вот так. Теперь дай его мне и напиши адрес на конверте.
– Конвертов нет.
Я зашел ему за спину:
– Найди.
Ему не нравилось чувствовать мое дыхание на своей шее. Он поспешил вытащить конверт из ближайшего ящика, снова взял перо. Я тем временем просматривал послание – все ли он написал правильно.
– Хорошо, – сказал я, когда он написал адрес на конверте. – Положи письмо внутрь и запечатай конверт.
– И что, по-твоему, ты делаешь? – насмешливо спросил он, разогревая воск. – Я не вижу смысла в этой шараде. Ты не можешь заставить меня покинуть Кашельмару!
– Хочешь поспорить?
Воск капнул ему на пальцы, но он не заметил, его губы плотно сомкнулись.
Наконец он, захлебываясь, проговорил:
– Ты не посмеешь ко мне и пальцем прикоснуться.
– Я посмею что угодно. Могу убить тебя сейчас, если надумаю, а тело закопаю где-нибудь. Никто ничего не узнает, а твое письмо об отставке объяснит твое исчезновение.
Теперь он испугался по-настоящему. Неловко запечатал конверт дрожащими пальцами.
– Значит, ты собираешься меня убить?
– Только в том случае, если ты не будешь делать то, что я тебе говорю. Ты должен покинуть этот дом в два часа дня сегодня и отправиться в дом отца. Ты можешь взять лошадь, а пожитки погрузить на осла. Или распорядиться, чтобы тебе выслали их позднее, – на твое усмотрение. Но ты должен уехать один. Без слуги, без де Салиса, без… твоя жена здесь?
– Нет, она в Клонах-корте. Но почему один?
– Ты будешь не один, когда доберешься до дома отца. Вы с ним должны покинуть долину вместе, как ты и написал в письме. И больше никогда здесь не появляться. Если появишься…
– Ты меня убьешь, – закончил он, с трудом произнося слова. – Я хочу обещания безопасного проезда до отцовского дома, хочу…
– Мне до твоих желаний как до лошадиной подковы. Ты можешь ехать куда угодно и делать что угодно, когда доберешься туда. А если лорд де Салис захочет присоединиться к тебе позднее, то я первый пожелаю ему счастливого пути. Но этот дом ты покинешь сегодня в два часа, а если не сделаешь этого, я пришлю за тобой мою родню и тогда за последствия не отвечаю. Ясно? Отлично. Дай мне письмо и вставай.
– Куда мы идем?
– Прогуляться немного, – сообщил я, смягчая голос и улыбаясь ему, – и поговорить о былых временах. Где лорд де Салис?
– В постели. Ему нездоровится сегодня утром.
– А дети?
– В детской, с гувернанткой, я думаю.
– Прекрасно. Идем. Но помни: если увидишь кого-нибудь – никаких объяснений. Объяснения буду давать я.
Мы вышли в пустой холл.
– Открой парадную дверь.
На дорожке на крепком ветру Макгоуана пробрала дрожь.
– Куда мы идем? – снова спросил он.
– В часовню.
– В часовню? Да зачем, бога ради?
– Это такое милое, уединенное местечко, подходящее, как мне кажется, для дружеского, спокойного, приватного разговора.
Когда он повернул ко мне голову, я увидел пот у него на лбу.
– Слушай, Драммонд, я сделаю то, что ты хочешь. Я уеду в два часа. И не вернусь. Поеду в Шотландию, а Патрик сможет приехать и жить там со мной. У меня нет желания здесь оставаться. У меня есть только одно желание – быть с ним. Я…
– Помолчи. – Он вызывал отвращение. Я представил, как Макгоуан и де Салис ласкают друг друга, и почувствовал, что желудок у меня готов вывернуться наизнанку. – Иди.
Обогнув дом, мы вошли в сад. Я в жизни не видел ничего подобного. Одному Богу известно, сколько это все стоило. Огромные вспучившиеся цветы загнивали на плодородной земле, а ведь она могла бы прокормить сотню голодающих семей, а среди тошнотворного буйства цвета были участки пышной, сочной травы, на которых никогда не пасся скот. Я подумал об истории моей страны, о богатых завоевателях, у которых было столько всего, что они могли позволить себе пустить часть коту под хвост; о несчастной, угнетенной Ирландии, выкинутой на холод за высокие стены; и этот сад был для меня непотребством, таким же непотребством, как человек, который спешил впереди вверх по склону мимо деревьев в часовню.
Часовня была маленькой, пустой и темной, как про нее всегда и говорили, и пахло здесь тленом. Я не чувствовал себя в ней как в церкви, что и неудивительно, – ведь это была протестантская часовня, а не истинная церковь.
– Раздевайся, – приказал я Макгоуану.
Страх настолько парализовал его, что он не мог двигаться.
– Давай, – сказал я, нетерпеливо поводя стволом пистолета. – Не тяни время.
– Что ты собираешься…
– Ты задаешь слишком много вопросов. Делай, что тебе говорят.
– Ты собираешься мучить меня, – выдохнул он, запинаясь от страха.
– Закрой свой поганый рот и раздевайся, черт тебя подери!
Он с трудом принялся стягивать с себя одежду. Я смотрел с любопытством. Он был хорошо сложен, но с молочно-белой кожей, как у покойника, и почти безволосой.
– Господи Исусе, – пробормотал я. – Ничего отвратительнее в жизни не видел. Встань у столба.
Когда он подчинился, продолжая что-то невнятно лепетать, я связал его запястья за столбом и обмотал веревкой ноги.
Макгоуан принялся кричать на меня, но я не обращал на него внимания. Просто сел на скамью, закинул ногу на ногу и закурил.
Язык у него был очень красочный, но вскоре все его проклятия иссякли, и он опять принялся хныкать, спрашивать, что я собираюсь делать.
Я курил сигарету и молчал.
Наконец он потерял самообладание и впал в истерику. Макгоуан рвал и метал, рыдал, корчился. А я молча докурил сигарету до конца, наблюдая за ним.
Когда сигарета закончилась, я заявил:
– Теперь ты знаешь, что такое жить под угрозой насилия хотя бы в течение десяти минут. Сара прожила в таких условиях пять лет. Задумайся об этом на минутку. Я хочу, чтобы ты хорошо об этом подумал.