– Я не могу это обсуждать, – ответила она.
– Но…
– Твой отец был очень жесток со мной. Не могу больше о нем говорить. Меня это слишком расстраивает.
Я ушел. А потом поссорился с дядями. Им пора было возвращаться в Англию, и в последний свой день в Кашельмаре они предложили подобрать мне школу с пансионом.
– Нет, – вежливо отказался я.
– Я думаю, это наилучшее решение, – настаивал дядя Томас, его взгляд обшаривал комнату, он словно оценивал обстановку и находил ее непригодной. – Боюсь, что атмосфера здесь пока для тебя неподходящая.
Я промолчал.
– Мы не предлагаем тебе уехать немедленно, – осторожно добавил дядя Дэвид. – Знаем, как ты любишь дом. Но может, в новом году…
– Нет, – повторил я.
– Ты должен получить хорошее образование, познакомиться с ребятами твоего круга, – быстро проговорил дядя Томас. – С нашей стороны было бы недопустимо позволить тебе оставаться в таком уединенном месте с несчастным недоучкой-наставником в компании только сестер и брата.
Я сумел удержаться от ответа.
– Но почему ты не хочешь уехать? – дружески поинтересовался дядя Томас. – Тебе понравится. Школа – это здорово.
– Дерьмо! – отрезал я.
– А ну-ка, немедленно оставь этот грязный язык! – сердито воскликнул дядя Томас. – Ты не с Драммондом говоришь! И когда ты ведешь себя таким образом, мы лишь больше исполняемся решимости удалить тебя из-под влияния Драммонда и немедленно увезти тебя в Англию!
– Я никуда не поеду. Я отказываюсь.
– Почему?
– Потому что меня почти два года таскали с места на место, и все изменилось, пошло наперекосяк, ничто не осталось таким, как прежде, кроме Кашельмары. Если вы попытаетесь увезти меня отсюда, я убегу, буду драться с вами, буду…
– Нед…
– Оставьте меня! – завопил я, когда дядя Дэвид попытался успокоить меня, положив мне руку на плечо.
Я выскочил из комнаты, чтобы не расплакаться при них.
Выбежав из дому, я помчался по дорожке. Я уже плакал, как младенец, но был так расстроен, что не обращал на это внимания. Бежал, почти не понимая, куда бегу, и рыдания душили меня так, что каждый вздох превращался в пытку. Я остановился, только добежав до ворот, и неожиданно налетел на кого-то, идущего навстречу.
– Пресвятая Богородица! – удивленно воскликнул Драммонд. – И что за нечистая сила за тобой гонится?
Он усадил меня у края дорожки спиной к дереву. Потом закурил, предложил мне затянуться. Драммонд делал это раз или два в Америке – угощал меня сигаретой, и я уже знал, как вдохнуть, чтобы не драло горло.
– Ну, – сказал он, усаживаясь рядом со мной, – я ни разу не видел у тебя в глазах ни одной слезинки и теперь с радостью узнаю, что ты такой же человек, как и все мы, но в честь чего ты льешь эти конкретные слезы… или лучше не спрашивать?
– Мои дяди хотят отправить меня в школу в Англию, – объяснил я. – А я не хочу.
– Так и скажи. Они не могут тебя заставить. Они тебе не опекуны.
– Я знаю, что ходил в школу в Америке, но то было другое дело. Не хочу сейчас уезжать из Кашельмары.
– Конечно ты не хочешь! Да и с какой стати человеку в здравом уме хотеть в Англию? Курни еще.
– Мой отец не стал бы меня отправлять. Он ненавидел школу. Два раза убегал. Сам мне рассказывал. Отец мне обещал, что никогда меня не отправит. Я много думал о нем, мистер Драммонд. Не могу выкинуть его из головы.
К собственному ужасу, я опять заплакал. Мне стало казаться, что я схожу с ума. На меня это так не похоже – плакать без всяких к тому оснований. Я с испугом подумал, может быть, это какие-то первые злостные признаки женоподобия.
– Что тебя беспокоит? – спросил Драммонд.
– Порочность моего отца. Его… пьянство. Это… не может передаться по наследству?
Он разразился смехом:
– Все известные мне сыновья пьяниц выросли и дали зарок не пить.
– Тогда почему люди становятся порочными? Я имею в виду – пьяницы.
Он надолго задумался, а потом просто ответил:
– Это как Божий промысел.
– Божий промысел? Порочность моего отца? – Я призвал на помощь все свое мужество. – Вся она?
Он опять задумался, потом твердо сказал:
– Вся.
– Я не понимаю.
– Можно сколько угодно твердить о грехе, зле, порочности, но на самом деле эти слова мало что значат. Это лишь слова. – Драммонд посмотрел вдоль дорожки в направлении дома, и я вдруг понял, что он думает о моей матери. – Это слова для священников и для тех, кто никогда не сталкивался с искушением, которому не мог воспротивиться. Я говорю не в издевку над священниками или над добронравными душами. Мы все, конечно, хотим жить праведной жизнью, а когда она закончится, отправиться на небеса. Но порой случается что-то от тебя не зависящее, и тогда ты словно во власти Господа – ничего не можешь сделать, только подчиниться.
– Понимаю. Вы хотите сказать, это как неизлечимая, но не заразная болезнь. Ты ничего не можешь с ней поделать.
– Некоторые, наверное, могут. А другие – нет, я знаю это очень хорошо.
– Значит, мой отец из тех, кто не может?
– А ты как думаешь? Ты способен представить себе мужчину, который отвернулся бы от твоей матери, если бы на то не была воля Господня и он не мог бы ей противиться? Господи Исусе, да только Божьим промыслом такое и можно объяснить.
– Тогда, значит, мой отец и не был виноват. – С моих плеч словно свалилась неимоверная тяжесть. – Он не хотел быть порочным. Но Божья воля не оставила ему выбора.
– Верно.
– Мистер Драммонд, вот Божья воля… когда человек понимает, что он в ее власти? То есть она поражает человека внезапно… как молния? – уточнил я, подобрав для сравнения наиболее известный Божий промысел.
Последовала пауза. Он опять закурил и задумался над моим вопросом. Мне это в нем нравилось.
– Мой отец, например, – уточнил я. – Он в молодости был такой же, как и все остальные?
– Я мало знал твоего отца, – признался наконец Драммонд, – но, судя по словам твоей матери, это было в нем с самого начала, хотя он понял это только гораздо позднее.
– Почему? Это так трудно определить? Ведь наверняка как-то можно… есть какие-то симптомы…
Драммонд посмотрел на меня своими очень темными глазами, в уголках которых собирались морщинки, когда он улыбался.
– Нед, тебе не о чем беспокоиться, – сказал он совсем как в те времена, когда говорил: «Я увезу вас домой в Кашельмару». И мне не приходило в голову усомниться в его словах.
Я неловко проглотил комок в горле:
– Я, конечно, о себе не беспокоился, но… я не понимаю, почему мой отец не догадывался, что он другой.
– Может, и догадывался. Но это не имеет значения. Имеет значение только то, что какое-то время он не хотел быть другим. Поэтому и женился. Он стремился стать как все.
– Но ему не следовало жениться. Это было неправильно с его стороны.
– Это была ошибка. И твоя мать тоже ошиблась, когда вышла за него. Черт побери, мы все совершаем ошибки! Только святые на небесах не ошибаются.
Я помолчал немного, потом пробормотал:
– Будь у меня выбор, я бы никогда не женился, никогда бы не пошел на риск жениться не на той. Но думаю, мне придется когда-нибудь жениться, чтобы у Кашельмары был наследник.
– Это разумно, – согласился он. – Он будет для тебя таким утешением в старости.
– Я надеюсь, это не слишком трудно – произвести на свет наследника.
– Легче в жизни ничего нет. Какая-нибудь хорошенькая девушка сделает за тебя всю работу, а потом все будут тебе говорить, какой ты молодец.
– Похоже, это и в самом деле легко.
– Если бы это было трудно, неужели ты думаешь, священники тратили бы столько сил, чтобы привести людей к алтарю, прежде чем бедные грешники подвергнут опасности свои бессмертные души?
– Я, естественно, не поддамся на такого рода искушения, пока не женюсь. И вообще, не могу представить себе девочку, которая стоила бы такой суеты.
– А как насчет Керри Галахер?
– Ну, это совсем иное, – объяснил я. – Керри – мой друг. Дайте мне, пожалуйста, еще затянуться.
Он дал мне затянуться еще раз, и я тут же задал ему вопрос о плотских делах, задал с такой легкостью, будто мы говорили о погоде. Вопросы проталкивались один за другим, как стадо овец, ломящихся беспорядочно через открытую калитку, а Драммонд направлял их со сноровкой пастуха с длинным посохом.
Наконец я сумел проговорить:
– Я чувствую себя гораздо лучше.
– Тогда давай пойдем в дом, пока дождь не начался? – предложил он.
Я поднялся, и в этот момент первые капли дождя пробились сквозь листву.
На полпути к дому я вдруг вспомнил о моих дядях:
– Вы можете попросить маму, чтобы она сказала моим дядям, что я никуда не поеду?
– Непременно, а если она откажется – но она не откажется, – я побеседую с ними сам.
– Пока я здесь, со мной все будет в порядке, – осторожно объяснил я, добавляя еще аргументов. – Но ехать в Англию и видеть отца не хочу. Я теперь лучше его понимаю, и мне очень жаль, что с ним так случилось, но я бы предпочел не встречаться с ним. Ведь никто не заставит меня?
– Никто на свете, – пообещал Драммонд, забыв о моей тетке Маделин, и мы прошли последние футы до дома бок о бок.
Глава 2
– Твой долг – посетить отца, – заявила тетя Маделин. – Он хотел повидать тебя, и теперь, когда ему стало лучше, у тебя нет причин избегать его.
Прошло некоторое время. Стоял январь 1888 года, шесть месяцев после нашего возвращения в Кашельмару, и мы наконец обосновались дома. Дядей я не видел с октября, когда они опять пытались уговорить меня поехать в школу, но мама отказалась принимать их предложение, и в конечном счете мне пригласили нового учителя. Звали его мистер Уотсон. Он был пожилой, суетливый и заставлял меня много работать, но я делал все, чтобы он оставался доволен, так как боялся, что в противном случае они опять начнут настаивать на отправке в школу.