– Он только хочет, чтобы мы чувствовали себя в безопасности в Кашельмаре, дорогой.
– И как часто я должен буду ездить в Англию к папе?
– Это еще не решено.
– Но это должно быть решено! Отец ни за что не согласился бы переписать на меня имение, если бы не знал точно, когда мы будем к нему приезжать и на сколько!
Мать смущенно отвела глаза:
– Да, договоренность была, но… Нед, я бы не хотела обсуждать это сейчас.
Я уставился на нее:
– Однако я поеду к нему на две недели на Пасху, да?
– Мы с ним все еще переписываемся на этот счет.
– Но…
– Нед, прошу тебя! У тебя нет прав подвергать меня такому допросу. Мы поговорим об этом позднее.
Я ушел, не сказав больше ни слова.
На ланче у меня пропал аппетит, а днем мистер Уотсон посетовал, что я до сих пор не различаю дома Йорков и Ланкастеров. Никогда толком не понимал Войну роз.
Тем вечером Драммонд пришел на ужин. Он стал приходить на ужин каждый вечер, с тех пор как мать вернулась с известием о том, что имение переписано на меня, а я, хотя и ужинал вместе с ними, сразу же уходил в свою комнату, так что не знал, как долго Драммонд оставался. Тем вечером я приготовился уйти, но он, игнорируя графин с портвейном, предложил нам перейти в гостиную на полчаса.
Обычно Драммонд не игнорировал графин.
– Мне нужно написать эссе для мистера Уотсона, – сообщил я.
– Я заступлюсь за тебя перед доктором Уотсоном, дорогой, – вмешалась мама. – И потом, я думаю, ты должен выполнять задания не по вечерам.
Я молча пошел в гостиную. Драммонд закурил, не спрашивая разрешения моей матери, опустился на диван, поставил ноги на самый маленький столик квартетто эбенового дерева.
– Твоя мать сообщила мне, что ты сегодня интересовался поездкой на Пасху в Англию, – сказал он, пуская дым в потолок.
– Я не хотел ей досаждать, – ответил я. – Только желал знать, что мне предстоит.
Я ждал. Мама посмотрела на Драммонда. Тот выдохнул в потолок еще облачко дыма.
– Нед, дела обстоят так, – заговорил он, оглашая то, что не решилась открыть моя мать. – Мы думаем, что тебе сейчас лучше не ездить в Англию. Правильно, дорогая?
– Нед, эта поездка так расстроила бы тебя, – подтвердила мама. – Ты же знаешь, как ты всегда расстраиваешься, слыша имя отца. В таких обстоятельствах, думаю, с моей стороны было бы неправильно отпускать тебя в Англию.
Я подозревал это уже несколько часов, но, услышав, испытал потрясение.
– Но о моей поездке есть договоренность, – услышал я свой голос. – Ты же обещала ему, что я поеду.
Она опять посмотрела на Драммонда, взглядом взывая его о помощи.
– Слушай, Нед, давай по-честному! – воскликнул он. – Ты ведь не хочешь видеть отца, верно? Не делай вида, что это не так.
– Да, – согласился я. – Я не желал его видеть, но я привык к этой мысли, потому что, казалось, альтернативы нет. И что касается меня, то альтернативы нет по-прежнему. Я не могу взять назад свои слова.
– Нед, я понимаю, что ты чувствуешь, – забормотала моя мать, – но я, по совести говоря, просто не могу позволить тебе ехать.
– Ты дала ему слово!
– Она не давала ему никаких слов, которые не могла бы взять назад, если чувствует, что в этом состоит ее моральный долг, – отрезал Драммонд. Он снял ноги со столика и кинул сигарету в камин. – И никаких письменных обещаний она ему не давала. Все обещания давали твои дяди, а в том, что касается тебя, они ничего не могли обещать, не являясь твоими опекунами. Решения принимает твоя мать, а она прежде всего думает о твоем благополучии.
– Хорошо, – произнес я. – Если дела обстоят так, то ты должна меня отпустить. Я буду расстроен гораздо сильнее, если останусь, чем если поеду.
– В это трудно поверить! – воскликнул Драммонд.
– Если вы лжец, это еще не значит, что лжецы все вокруг.
– Нед! – крикнула мама.
– Мама, неужели ты думаешь, я настолько глуп и не понимаю, что сделал мистер Драммонд? Он обвел отца вокруг пальца. Вы оба обвели его. Вынудили переписать имение на меня, дав обещания, которые и не собирались исполнять, а моих дядей использовали как орудие для достижения своих целей. Это было низкопробное, бесчестное лицемерие, и я отказываюсь в нем участвовать, я не останусь в Ирландии, а поеду, как обещано, в Англию!
Драммонд в мгновение ока вскочил на ноги:
– Сара, оставь нас.
– Максвелл, Нед не имел в виду…
– Оставь нас!
Мать, дрожа, вышла из комнаты.
– Значит, так, – прорычал Драммонд, как только закрылась дверь. – Запомни раз и навсегда. Первое: ты никогда больше не будешь говорить ни со мной, ни с твоей матерью в таком тоне, понял? Никогда. Второе: ты станешь делать, что тебе говорят, и без всяких глупостей. Третье: ты не будешь встречаться с отцом и не будешь иметь с ним никаких сношений. У твоей матери нет оснований позволять тебе встречаться с извращенцем. Четвертое: если ты нарушишь хоть что-то из того, что я сказал, я тебя отлуплю, как тебя еще в жизни не лупили, и не думай, что я не осмелюсь, – еще как! Я всегда считал, что ребятам нужно больше потакать, и ты не можешь не признать, что тебе я всегда потакал, но если я провожу черту, значит провожу, так что ты лучше дважды подумай, прежде чем ее пересечь. Тебе все ясно?
После некоторой паузы я ответил:
– Да, сэр.
Он смягчился:
– Ты должен помнить, что мать желает тебе только добра, а я лишь хочу ей помочь. Иди в свою комнату и подумай о том, что я сделал. Я завоевал тебе право жить в Кашельмаре в мире без страха, что твой отец выкинет тебя или станет предъявлять какие-то претензии. Разве не этого ты всегда хотел? В таком случае не нападай на меня и не обзывайся. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, сэр.
Я прошел по галерее над холлом. Там стояла мать – ждала меня, хотела поговорить, но я не остановился. Припустил в свою комнату, запер дверь и сел в темноте на край кровати.
Спустя какое-то время подумал, может быть, мне станет лучше, если я напишу отцу письмо и извинюсь за то, что не смогу приехать к нему. Найдя перо и бумагу, понял, что не могу вывести ни слова. Если мать узнает, что я написал отцу, то она рассердится. И потом, отец сможет использовать это письмо против нее. Он предъявит его суду, и скандал начнется заново. Я не хотел жить с отцом, даже видеть его не хотел. Тут Драммонд был прав. Он всегда был прав. Что лучше для моей матери, то лучше и для меня.
Я вдруг понял, что очень боюсь Драммонда, но не того, который подбросил шляпу и купил фиалки моей матери. Я боялся другого Драммонда – Драммонда ламп Тиффани, и заряженного револьвера, и угроз тихим голосом. Интересно, что случилось с его револьвером? Я знал, что он привез его в Ирландию, но тот исчез, и Драммонд смог сказать окружному инспектору не моргнув глазом, что у него никакого оружия нет.
И опять ложь. Ложь всегда плохо. Так говорит Нэнни. И убийство всегда плохо.
Лучше об этом не думать.
В десять часов постучала мама, спросила, можно ли ей войти.
– Ты все еще сердишься на меня? – Когда я без слов отрицательно покачал головой, она обняла меня и прижала к себе.
– Извини, что расстроил тебя, – услышал я свой голос немного спустя.
– Дорогой, я знаю, ты не хотел. Ты попросишь прощения у мистера Драммонда?
Я пообещал, и когда она улыбнулась мне, то увидел, как необыкновенно она красива. Ребенком я принимал красоту матери как нечто само собой разумеющееся, но теперь, на пороге юношества, смотрел на ее красоту другими глазами. Ей уже было около сорока, но тот, кто видел ее, о возрасте не думал. Ее волосы, темно-каштановые с великолепным отливом, казалось, никогда не тускнели, а сияли, едва на них падал свет. Кожа у нее была не бледная, как у многих леди, а нежно-кремовая с тончайшим намеком на оливковый оттенок. И все видели ее фигуру – даже я, совсем мальчишка, инстинктивно понимал, что она идеальна, пусть и не так стройна, как в моем младенчестве. Когда она пришла ко мне, на ней было вечернее платье и тончайшая шаль, и я видел вытянутую линию ее шеи, темную складку между грудей.
– Спокойной ночи, дорогой. Дай я тебя поцелую на прощанье.
Я покорно подставил ей щеку.
– Мама, – поинтересовался я немного спустя, – если бы мистер Драммонд захотел меня поколотить, ты бы позволила?
– Ну, я… это бы, конечно, зависело от того, что ты сделал, но если бы ты заслужил… я уверена, Максвелл никогда бы не сделал этого, если бы ты не заслужил…
– Понимаю.
– Нед, у него перед тобой отцовские обязанности. И вполне естественно, он должен обладать и отцовскими правами.
– Да.
Она ушла. Я задул свечу и лег в кровать. Наконец рассвело. Уснул я чуть позже половины шестого.
В девять мистер Уотсон снова спрашивал меня про Войну роз, а с безутешных небес на отцовский дом падал нескончаемый дождь.
Но, несмотря на ужасную Пасху, летом было веселее, чем я надеялся.
Приехал и остался Денис Драммонд.
Он появился в конце апреля, когда я должен был находиться в Англии, и, хотя Денис остановился в доме старого Макгоуана вместе с отцом, Драммонд каждый день приводил его в Кашельмару после завтрака. То был мой однолетка, светловолосый, веснушчатый и какой-то безответный. Я ему сочувствовал.
– Ты ездишь верхом? – с надеждой спросил я.
Возможность подружиться с ровесником была слишком большим искушением, чтобы ее упустить, и я решил быть гостеприимным.
Он отрицательно покачал головой.
– Рыбачишь? Плаваешь? Катаешься на лодке?
Он только качал головой.
– А чего бы ты хотел делать?
– Вернуться в Дублин.
Драммонд, слышавший наш разговор, пришел в ярость. Он прочел Денису длинную лекцию. Говорил, что Денис должен быть благодарен за возможность провести время за городом в имении джентльмена, а не торчать в грязном, вонючем городе.
– Нед к тебе по-дружески! – сердито воскликнул Драммонд. – Немедленно возьмись за ум и будь с ним вежлив! – (Уголки рта Дениса опустились.) – Будь поразговорчивее и перестань дуться!