– Я бы хотел знать, когда мама приедет из Дублина.
– Она, вероятно, завтра будет в Голуэе. Я подумал, что, прежде чем возвращаться, оставлю для нее записку в отеле «Грейт Сазерн», сообщу, где вы, так что, возможно, она через пару часов приедет сюда к вам.
Драммонд оказался прав. Она приехала. Глаза у нее были красны от слез, одежда помялась от долгого пребывания в поезде. Мать даже не потрудилась аккуратно уложить волосы, и они рассыпались, стоило ей снять шляпку.
– У вас усталый вид, миледи, – сразу же сказала Нэнни. – Вам лучше прилечь и отдохнуть полчасика.
– Нет-нет, – ответила мама. – Я должна увидеть детей.
Она была сильно расстроена.
Нэнни подумала немного, потом сказала:
– Я их приведу к вам. Они сейчас с мисс Камерон. Нед, дорогой, закажи матери чай.
– Что случилось, мама? – спросил я, когда мы остались одни.
– Насчет переуступки имения они сомневались и посоветовали пока отложить этот вопрос. Но заявили, что суд вполне может назначить опекунов. Ты не знаешь, отец уже подал иск? Я сказала юристам, что не знаю.
– И я не знаю. Мама, если суд назначит нам опекунов, то это, может быть, будет кто-нибудь вроде дяди Томаса или тети Маделин? Но если так, мы по-прежнему останемся с тобой. Тетя Маделин считает, что мы должны остаться.
– Судья почти наверняка не позволит этого. Из-за прелюбодеяния. И я не ходила в церковь. Не смогла стать для вас примером религиозного поведения. А потом, не отправила тебя в надлежащую школу и позволила дружить с крестьянскими детьми.
– Господи боже! – воскликнул я, настолько пораженный, что забыл о своих страхах. – Какие глупости у людей в голове!
– Я должна остановить твоего отца, – заявила она, не слыша меня. – Мне нужно убедить его. Сегодня же возвращаюсь в Кашельмару, а потом еду в Клонах-корт.
– Мама, ты сегодня не сможешь вернуться – сорок миль! Это невозможно. Переночуй в отеле. Пожалуйста.
– Но завтра мне необходимо уехать чуть свет. Не могу терять время. – Глаза у нее горели, словно в лихорадке. Она заламывала руки. – Я должна его увидеть. Должна!
– Позволь мне поехать с тобой.
– Нет! – категорически отрезала она, а потом добавила более мягким, нормальным голосом: – Останься здесь и присмотри за маленькими. Пожалуйста, Нед. Для меня это очень важно.
И я остался. Три дня играл с братом и сестрами на берегу или в отеле, и наконец на третий вечер приехал Максвелл Драммонд и сообщил, что ему нужно поговорить со мной наедине.
Мы прошли в мою спальню, маленькую узкую комнату. Из-за обоев с громадными розами она казалась еще меньше. Здесь помещались стул и рукомойник, комод и железная кровать.
– Что случилось? – вполголоса спросил я.
Он опустился на стул. Я никогда не думал о нем как о молодом или старом, но сегодня Драммонд выглядел на все свои сорок пять лет. Глаза распухли от усталости, в уголках рта морщины. Он смотрел на меня пустым взглядом:
– Сядь, Нед.
Я присел на край кровати. Мне стало нехорошо. Охватило ужасное предчувствие, что скоро станет еще хуже.
– Твоя мать поехала поговорить с твоим отцом в Клонах-корт, – сказал он. – Она была готова к дружеской беседе, даже привезла ему подарки от детей, но твой отец ничего не хотел слушать, и они разругались. Она уехала. Патрик напился до бесчувствия. На следующее утро ему стало так плохо, что твоя кузина Эдит послала за Маделин, а та сообщила, что твой отец страдает от болезни, которая называется цирроз печени. Эта болезнь распространена среди пьяниц, и у твоего отца и прежде случались приступы. Ему было очень плохо целые сутки, а потом он впал в кому. – Драммонд замолчал.
Я молчал. Над нами помаргивал газовый рожок, а с улицы в стекло бился дождь.
– Он умер, – закончил Драммонд.
И снова молчание.
– Это случилось сегодня утром… Твоя тетка приехала в Кашельмару сообщить твоей матери, и я поговорил с ней. «Цирроз печени», – объяснила она, и я попросил ее повторить еще два-три раза, чтобы я запомнил правильно.
Он снова умолк. Я цеплялся за край кровати, боясь, что мир снова начнет кружиться, но ничего не случилось. Костяшки моих пальцев побелели.
– Нед, мне очень жаль. Я знаю, ты когда-то его любил и для тебя это потрясение.
Я вдруг понял, что стою у окна, смотрю на улицу. Дождь лил как из ведра.
– Пожалуйста, попросите Нэнни сказать Джону и девочкам, – произнес я.
Он ждал, что я скажу что-то еще, а когда не дождался, ответил:
– Хорошо. Хочешь, побуду с тобой?
Я отрицательно покачал головой.
Но Драммонд не ушел. После долгого молчания пробормотал:
– Если ты думаешь… – но не закончил. Потом добавил: – Я буду в пятнадцатом номере, если понадоблюсь. – После чего вышел и тихо закрыл за собой дверь.
Я сел на край кровати и принялся думать о циррозе печени. Не знаю, сколько времени прошло, но вдруг мелькнула мысль: конечно, все нужно было устроить так, чтобы на теле не осталось никаких следов. Иначе слишком опасно. Умно придумана болезнь, от которой обычно умирают пьяницы. Доктор Кагилл не задумываясь подпишет свидетельство о смерти. Никакого вскрытия не будет.
Попытался представить, как это сделали. Все знали, что мой отец опять запил. Возможно, что-то добавили в потин. Слуга? У кузины Эдит наверняка были кухарка и слуга. Да, точно – Шеймас О’Мэлли на днях говорил мне, что его дядя служит сторожем в Клонах-корте. О’Мэлли. Родственник Драммонда. Конечно.
Я вырвал листок бумаги из тетради для сочинений, нашел огрызок карандаша и начал писать:
«Дорогие дядя Томас и дядя Дэвид, у меня есть основания предполагать…»
Я остановился. Постой. Думай. Будь осторожен. А что тогда случится с матерью? Если обвинение будет предъявлено Драммонду, то и она не останется в стороне. И она была в Клонах-корте в тот самый день, когда отец напился до бесчувствия. Может быть, мать ездила туда, не поставив в известность Драммонда. И тот, вероятно, впал в ужас, когда осознал, что она невольно подставила себя! Если в теле будет обнаружен яд, полиция тут же заподозрит мою мать, а Драммонд, возможно, останется безнаказанным.
Разорвав письмо в клочья, я сжег его в подносе для прикроватной свечи.
Спустя какое-то время подумал, что отец и в самом деле мог умереть от цирроза печени. Вполне вероятно. Я знал, что случалось с людьми, которые стояли на пути Драммонда, но ведь случаются и совпадения. Я испытывал эту теорию, опробовал ее. Моя мать находилась в ужасном состоянии, Драммонд был готов на все, чтобы только помочь ей. И тут случайно умирает мой отец.
Уж слишком кстати.
Я был совершенно спокоен. Боялся головокружения, смятения, но ничего такого не произошло. Убийство недопустимо, но куда хуже было бы, если бы мою мать осудили за преступление, которого она не совершала. Я не хотел защищать Драммонда, но не мог этого не делать, потому что иначе пострадает мать. Безвыходная ситуация. К тому же, если говорить честно, разве смерть моего отца не к лучшему? Он принес столько страданий матери в прошлом и умер, полный решимости принести еще. Я жалел его, конечно. Но случившееся было вполне логично, ведь, по существу, он никому не был нужен, и меньше всего – мне. Да, я когда-то любил его, но та любовь давно миновала. Вся моя тяга к нему была уничтожена его отвратительным поведением, и теперь нет нужды скорбеть или переживать о прошлом.
Я всю ночь лежал без сна, размышлял о нем.
Думал о книге, которую он мне подарил, – «Рыцари книжного стола». «Ах, папа, как хорошо ты смотрелся бы в рыцарских доспехах с крестом крестоносца на груди!» – воскликнул я, а он рассмеялся. «Я не герой, Нед», – сказал он. Я так ясно слышу эти его слова: я не герой.
Я после этого немного поплакал, не понимая почему. Это не имело смысла. Если бы я мог осознать… и я боялся уснуть – вдруг опять приснятся лампы Тиффани.
Мы вернулись в Кашельмару. Мать пребывала в жутком состоянии, и доктор Кагилл каждый день заглядывал к ней. После приезда моих дядей из Англии похороны назначили на конец недели, и я увидел двух людей, которые помогали отцу в саду, – они прошли по аллее азалий наверх копать могилу.
«Очень печально, – говорили все. – Вероятно, неизбежно для человека его привычек, но так трагично».
На рассвете дня похорон мне пришло в голову: возможно, есть какие-то свидетельства того, что Драммонд совершил убийство, а мама ничего не знала об этом. Вдруг он написал ей, набросал план в общих чертах, а когда мать в ужасе примчалась из Дублина, чтобы остановить его, было уже поздно – отец выпил отравленный потин. Эта теория объясняла, почему она так спешила увидеть моего отца и почему так вдруг ушла от него. Они вовсе не разругались: ему стало плохо в ее присутствии и мать бросилась прочь.
Если это письмо где-то еще существует – что казалось маловероятным, – то оно находится в письменном столе эпохи Регентства в будуаре матери.
Я тихо оделся, вышел из комнаты и, никого не встретив, осторожно прошел по галерее над холлом. Было еще слишком рано, и слуги спали, а мать, как я знал, никогда не поднималась раньше восьми, но мне приходилось действовать очень тихо, потому что будуар примыкал к ее спальне.
Стол, полированный и изящный, стоял в углу. Я на цыпочках подошел к нему, перебрал содержимое ящиков. Не найдя ничего, вспомнил о секретном ящике и потянулся к скрытой пружине. Мать показывала мне этот тайник, когда я был маленький, и позволяла мне прятать там всякие вещи.
Пружина щелкнула. Ящик открылся. Я уже был убежден, что не найду ничего полезного, а потому с большим удивлением обнаружил письма. Аккуратно сложенные и обвязанные красной ленточкой. Но то оказались не письма Драммонда моей матери, а письма отца, адресованные мне.
Я никогда не видел их. Все они были отосланы, пока я жил в Америке. Письма, которые мать не показывала мне, но по какой-то причине не уничтожила. Может быть, собиралась отдать их мне в день совершеннолетия, словно некое странное наследство. Но теперь это вряд ли имело значение.