Я сказал, что Драммонд опозорил мою мать, уничтожил ее, утащил за собой в сточную канаву, так что даже собственный брат назвал ее шлюхой. Сказал, что их поведение омерзительно, что я их презираю. Даже вспомнил, какое у меня вызывала отвращение скрипящая кровать. Я заявил, что не хочу иметь ничего общего с этой грязью до самой смерти, что никогда никого не полюблю – ни мужчину, ни женщину.
Выпалив все это, замолчал, потому что не хотел, чтобы Керри узнала про моего отца, но когда повернулся, чтобы увидеть выражение ее лица, то ее не оказалось рядом.
Я подбежал к двери домика, оглядывая склон, но ее нигде не было. Керри сидела внутри. Сжалась в уголке, плакала, прижав руки к лицу.
– Керри… – Я опять остановился в беспомощности, в ужасе от ее боли, не понимая, что мне делать. Прикоснулся пальцем к ее руке, а когда она уронила руки, открыв лицо, поймал их в свои и задержал.
Наконец Керри спросила дрожащим голосом:
– Но я тебе нравлюсь хоть немного?
– Ах, Керри, конечно ты мне нравишься! Очень!
– Я не против, если буду нравиться тебе хотя бы немного. Я это быстро преодолею, вот увидишь. И больше не буду говорить тебе об этом.
– Я не хотел… Извини.
– Это я виновата, – возразила она. – Знаю. Нед, пожалуйста, скажи, что ты попытаешься простить меня. Простить, что я так тебя расстроила.
Я уставился на нее. В глазах у нее стояли слезы, они оттеняли ресницы, отчего те казались очень длинными. Ни с того ни с сего я прикоснулся к ее щеке пальцем – ее кожа, мягкая, сдобная и гладкая, была мягче кожи моей матери. Мой палец опустился ниже, потрогал ее губы, провел по линии шеи и бесшумно опустился к груди. Я замер, потом очертил пальцем линию ее груди и снова замер. В домике было светло. Солнце снаружи поблескивало на глади озера далеко внизу, а за дверью на слабом ветерке с гор лениво покачивался побег вереска.
Я уперся левой рукой в стену над ее головой, соскользнул правой к ее талии, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
Потом вдруг понял, что целую ее в губы. Ее руки обхватили меня за шею, тело прижалось к моему.
Я закрыл глаза и забыл о матери и Драммонде, забыл о скрипящей кровати и горечи моего отвращения. Наконец-то я оказался вне пределов досягаемости прошлого, не чувствовал ничего, кроме сильнейшего жара, словно шел вброд по теплой роскошной воде, чтобы поплыть по сверкающему манящему морю. Море уже было совсем рядом, я хотел выйти на глубину и плыть, чтобы волны накрывали меня с головой, но Керри отталкивала меня. Я чувствовал, как ее руки упираются мне в грудь, но, когда открыл глаза, увидел ее лучистую улыбку.
Мы помолчали немного. Потом она сказала, рассмеявшись робким, настороженным смехом, совсем несвойственным ей:
– Нед, скажи мне правду. Я, случайно, еще не потеряла девственность?
На ее лице появилось такое забавное встревоженное выражение, что мне и в голову не пришло поддразнить ее.
– Нет, – ответил я.
– Слава богу! – облегченно воскликнула она. – Монахини в воскресной школе говорили, что ничего хуже этого с девушкой не может случиться, а виноваты всегда мужчины.
Я улыбнулся. Она захихикала, и вдруг мы снова стали друзьями, и сверкающая вода манящего моря превратилась всего лишь в пятнышко света, пляшущего где-то на заднем плане моих мыслей.
Я вспомнил о Драммонде гораздо позднее, когда увидел его за ужином. Потом мы выпили по бокалу портвейна, и он спросил, как у меня дела с Керри.
– Прекрасно, спасибо, сэр, – ответил я, улыбаясь ему и думая: как же мне дождаться совершеннолетия, когда я вышвырну его из моего дома в свиной навоз, где ему самое место?
Глава 5
Вскоре после того, как мне стало известно о его сделке с Финесом Галахером, образ жизни Драммонда начал меняться. Он передал дом старика Макгоуана патриарху семейства О’Мэлли, а сам переехал в Кашельмару и стал открыто жить с моей матерью.
Сперва я думал, что лучше промолчать, но неделю спустя понял: что-то должно быть сказано.
– Мама, – заговорил я, когда у меня появилась возможность остаться с ней наедине, – пожалуйста, пойми меня правильно. Я не хочу осуждать тебя, но тебе не кажется, что было бы лучше, если бы мистер Драммонд и дальше делал вид, что живет в собственном доме?
– Конечно, – согласилась мать. – Он собирается переехать в Клонах-корт. Это временная мера, дорогой.
– Понимаю. Но возможно, было бы лучше, если бы он переехал в гостевые комнаты в западном крыле? А то уже слуги судачат о том, что он делит с тобой комнату.
– Нед, не обращай внимания на болтовню слуг. Я не в ответе перед ними.
Я попробовал еще раз:
– Мама, дело не в том, что возражаю я… – Это была ложь, но я хотел проявить тактичность. – Но Нэнни очень расстроена, и мисс Камерон говорит, что, возможно, вернется в Шотландию. И мне очень жаль, что Элеонора и Джейн не могут общаться со своими ровесницами из других семей.
– Если у Нэнни и мисс Камерон есть какие-то поводы для недовольства, они могут обратиться ко мне, а заботы об Элеоноре и Джейн предоставь мне.
Я не знал, что сказать дальше. И просто уточнил:
– А когда мистер Драммонд переедет в Клонах-корт?
– Я не знаю точно, дорогой. В определенной степени это зависит от его сыновей.
Драммонд все еще пытался заманить сыновей в долину. Он уже перестроил свой старый дом, и, только когда они не купились на эту приманку, снова проснулся его интерес к Клонах-корту. Теперь его старый дом занимали другие О’Мэлли, а Клонах-корт активно обновлялся.
Я решил, что лучше не спрашивать, откуда берутся на это деньги. Очевидно, что Драммонд не мог бы позволить себе обновление на свой заработок, но жаловаться моим дядям было бесполезно – это только кончилось бы сложностями для матери. Бухгалтерские книги вела она.
– Если мистер Драммонд считает, что сможет вернуть сыновей в долину, предложив им дом побольше и получше, то он ошибается, – ровным голосом произнес я, вспоминая свои разговоры с Денисом. – Его сыновья считают, что он бесчестит их мать, и, пока это продолжается, они ни за что не вернутся.
– Почему бы нам не подождать – не посмотреть, что будет? – предложила мать.
Я принялся ждать и в конечном счете увидел, что оценивал ситуацию правильно. Сыновья Драммонда из Дублина не приехали, Клонах-корт стоял без обитателей, а Драммонд по-прежнему жил в Кашельмаре.
– Как твоя мать – леди – может вести себя подобным образом? – спросила наконец Керри. Она знала, что я не люблю слышать плохое о моей матери, но не могла сдержаться. Казалось, Керри скорее удивлена, чем потрясена.
– Она не отвечает за свои поступки. – Что я еще мог сказать? А когда Керри скептически посмотрела на меня, услышал свой голос: – Это как промысел Божий.
Эти слова странно прозвучали из моих уст. Воспоминания о старых ночных кошмарах проснулись во мне, но я усыпил их.
– Что такое ты имеешь в виду? – недоуменно поинтересовалась Керри, а когда я попытался объяснить, мысли смешались в какую-то невообразимую кучу.
– Давай не будем говорить о моей матери. Когда мне исполнится двадцать один, я все приведу в порядок. А пока я не хочу об этом думать.
У меня открылось исключительное умение зарывать голову в песок, но это объяснялось тем, что я нашел идеальный способ забывать все, что не желал помнить. Нам с Керри удавалось урывать несколько минут днем, чтобы побыть вдвоем. Хотя мать настаивала на том, чтобы по воскресеньям мы гуляли вместе с детьми, мне пришла в голову блестящая идея провожать Керри на мессу по воскресеньям. После приезда в Кашельмару Драммонд всегда сопровождал ее, когда она отправлялась в церковь в Клонарин. Нынешний же его образ жизни не позволял ему присутствовать на службе, а я знал, что это еженедельное путешествие для него утомительно. В конце августа, когда отец Донал пришел с регулярным визитом к Керри в Кашельмару, мне удалось пообщаться с ним несколько минут наедине.
– Отец, – обратился я к нему, – мне бы хотелось месяц-другой поприсутствовать на ваших службах. Пожалуйста, не могли бы вы попросить мою мать, чтобы она дала разрешение?
К счастью, моя мать была в долгу перед отцом Доналом, и я знал – ей будет трудно ему отказать. Он не только помог ей освободить Драммонда из тюрьмы, но и поддерживал ее в то время, когда она жила пленницей в Кашельмаре.
– Нед, ты не собираешься стать католиком? – спросила у меня мать, встревоженная просьбой.
Словно чтобы загладить свою вину за жизнь с Драммондом, она стала очень консервативной во всех других вопросах, и, с ее точки зрения, было недопустимо, чтобы молодой барон, вроде меня, обращался в католичество.
– Я не знаю, хочу ли быть католиком или нет, – правдиво ответил я. – Именно это я и желаю выяснить.
Но моя мать продолжала относиться к этой идее неодобрительно. Мне даже пришлось просить помощи у тети Маделин, которая, конечно же, с фанатизмом крестоносца бросилась из своей амбулатории в Кашельмару и заявила матери, что та должна радоваться появлению хоть какого-то религиозного интереса с моей стороны.
– Мальчика следует поощрить, – провозгласила моя тетушка, улыбаясь своей самой любящей улыбкой, и на следующее воскресенье мама смиренно дала мне разрешение сходить на мессу.
Спустя какое-то неопределенное время Керри в приступе отчаяния воскликнула:
– Нед, знаю, некоторые люди остаются целомудренными долгие годы, но я пребываю в этом состоянии вот уже целых шесть недель и чувствую, что могу взорваться в любую минуту! Что нам делать? Пожалуйста, Нед… помоги мне, или я просто пропаду, клянусь тебе!
Я был не в том состоянии, чтобы отвечать. Желая насладиться каждой минутой близости с ней, я разделся до пояса и принялся уговаривать Керри расстегнуть ее блузку. Дни, когда мы детьми хихикали вместе, никогда не казались такими невозвратно далекими.
– Нед, скажи что-нибудь! – Она оттолкнула мои пальцы, которые рассеянно исследовали ее корсет, и безуспешно попыталась отодвинуться подальше от меня. – Что мы будем делать?