– Позднее, дорогой, немного позднее. Когда наступит весна.
– А мы тогда сможем с ней гулять?
– О да, потому что маленькие любят солнышко. Тогда она будет часто улыбаться и смеяться, ты увидишь.
Я снова попыталась шить и сделала для нее платьице, когда она станет постарше. Материал был миленький, розовый шелк со слоями белого муслина, а по кайме я вышила розочки. Потратила на них не один час. Сидела у ее колыбельки с шитьем и дивилась своей новообретенной склонности к рукоделию. Быстро приближался лондонский сезон, но у меня пропал всякий интерес к светским мероприятиям, и на время я оставила всякую благотворительную деятельность.
– Я вернусь к этому позднее, – объяснила я Эдварду. – Когда Нелл станет покрепче, я буду опять выходить.
Я заказала новую коляску – не хотела, чтобы у нее было что-то старое. Коляска, которой пользовались Томас и Дэвид, теперь казалась слишком потрепанной, как и все их первые игрушки, которые лежали у меня на чердаке в корзине. Я купила ей красивую куклу. С таким удовольствием выбирала ее. Думала о том, как это прекрасно – прийти в магазин игрушек и выбирать куклу, а не бесконечных шерстяных животных и оловянных солдатиков.
Наступила весна. Нелл совсем пришла в норму. Она теперь не плакала, и я всем говорила, какая она умница.
– Но она все еще не улыбается, – заметил Томас.
– Нет-нет, улыбается, – ответила я. – Я часто вижу, как она улыбается.
– Мне кажется, у бедняжки кашель ухудшился, миледи, – сказала няня. – Сегодня утром…
– Нет, – возразила я, – с кашлем у нее лучше. Я только вчера говорила доктору Ивсу, что с кашлем у нее намного лучше.
И в конце, когда лужайка перед домом покрылась множеством розовых бутонов, а весеннее солнце заглядывало в окна детской, освещая игрушки, которых она никогда не увидит, я только сказала:
– Как это замечательно – иметь дочь! Нам будет так хорошо вместе, когда она вырастет.
Час спустя она умерла.
Я ушла в свою комнату и долго оттуда не выходила. Дом погрузился в тишину, обездвижел. Один раз я услышала громкий голос Томаса, но Нэнни шикнула на него, и дом снова погрузился в тишину. Я решила, что она обоих мальчиков увела на прогулку. Подошла к окну, но, когда не увидела их, посмотрела на розовые бутоны и зеленую листву, подумала, как красив парк весной. День стоял прекрасный.
Я переоделась. Надела черное платье и села перед зеркалом. Все веснушки с переносицы исчезли, но я ведь так мало выходила из дому в последнее время.
Эдвард постучал в дверь. Вошел и сообщил:
– Я не знал, хочешь ли ты все еще оставаться одна.
Я пожала плечами, потому что тоже не знала. Мысли путались, и я не находила слов.
Он сел на кровать рядом со мной, взял за руку:
– Маргарет, я… я знаю, никакие слова не могут изменить случившегося, но…
– Да?
– По крайней мере, это не мальчики. Понимаешь…
Я вскочила на ноги. От ярости в голове у меня помутилось. Комната передо мной погрузилась в туман.
– Не смей мне говорить такие вещи! – крикнула я ему. – Не смей говорить со мной так, будто я вторая Элеонора, которой, так же как и тебе, было все равно, что происходит с нелюбимыми дочерьми!
– Я только хотел сказать…
– Нелюбимыми! – прокричала я ему. – Нелюбимыми! Неудивительно, что я не желала дочерей, видя, в каких женщин превратились твои. Катерин, которая считает любовь подарком за хорошее поведение; Аннабель, которая предпочитает ссориться с тобой, только чтобы ее замечали; Маделин, которая превратилась в твою подвинутую на религии старуху-мать, потому что тебя не было с ней, когда она в тебе нуждалась… Ты и твои дочери! Да я удивляюсь, что решилась иметь сыновей, видя, как ты иногда относишься к Патрику.
Его лицо посерело. Он проговорил слабым голосом, так непохожим на его:
– Я уверен, что всегда пытался исполнять свой отцовский долг.
– Твой долг! – в ярости прокричала я. – Твой долг! Эдвард, когда дело касается детей, недостаточно просто исполнять свой долг! Ты считаешь себя незаслуженно обиженным, потому что они не оправдали твоих надежд, но на самом деле обижены они, потому что это ты не оправдал их надежд!
Голос сорвался, и наступила гробовая тишина, но я не стала ее слушать – выбежала из комнаты, хлопнула дверью так, что звук разнесся по всему дому, и бросилась вверх по лестнице в детскую. Нэнни и нянька все еще гуляли с мальчиками, дверь в комнату Нелл была закрыта. Я вошла, взяла малышку на руки и заплакала. Спустя какое-то время осознала, что она умерла. В потрясении оттого, что потревожила, я ее поцеловала, осторожно положила в колыбельку, снова задернула занавеску. В панике подумала, что схожу с ума – провалы в памяти, замешательство, столько жестокостей в адрес Эдварда. Я покинула комнату Нелл, но уйти не успела – он поднимался по лестнице. Шел очень медленно, и я поняла, что артрит, вероятно, снова терзает его.
Зимой он мучительно страдал от артрита, и я чувствовала его облегчение, когда была так занята сначала своей беременностью, а потом короткой жизнью Нелл.
Добравшись до площадки, он остановился, чтобы отдохнуть. Я слышала его затрудненное дыхание, затем дверь детской открылась, и Эдвард вошел.
Я опять обратила внимание, как он постарел. Муж теперь всегда волочил ноги, и только гордость не давала ему ходить по дому и на улице с тростью. Волосы его окончательно побелели, но это лишь добавляло ему благородства. Даже он не возражал против этого.
Он сначала просто стоял у двери – то ли еще не отдышался, то ли не мог найти нужных слов.
Наконец ему удалось проговорить:
– Ты меня неправильно поняла.
Я молчала.
– Когда я сказал: «По крайней мере, это не мальчики», я имел в виду, что потерю младенца легче вынести. Потеря ребенка всегда невыносима, но когда малыш перестает быть несмышленым и у тебя с ним связаны годы, а не месяцы драгоценных воспоминаний… Извини, я очень плохо выразил свою мысль.
– Да, плохо, – прошептала я. – Да.
– Но, Маргарет, я тоже был расстроен.
– Конечно, – согласилась я. – Уверена, по-своему ты был расстроен. Но ты никогда не думал, что она выживет. Никто по-настоящему не верил, что она выживет, правда? Знаю, что на меня смотрели как на идиотку, когда я купила куклу и новую коляску.
– Мы все восхищались твоим мужеством. Я убежден, что никто не предполагал…
– Я думала, что она выживет, если я буду покупать ей вещи, – пробормотала я. – С моей стороны это было глупо. – Я подошла к окну. – Хочу, чтобы мальчики поскорей вернулись.
Он подошел ближе. Я обратила внимание, что его рука тряслась, когда он прикасался к моей.
– Может, ты хочешь уехать на время?.. Побыть месяц-другой на Континенте?
– Нет, спасибо, в этом нет нужды. Я не Элеонора и не собираюсь бежать от детей… или от тебя… из-за нервного срыва.
Он ничего не ответил. Молчание затягивалось.
Наконец я сказала:
– Эдвард, прости, я наговорила тебе всякого, но я не смогла сдержаться. Пожалуйста, прости меня.
– Ты пережила потрясение, я понимаю. – Он оперся рукой о комод и переступил с ноги на ногу.
Снова воцарилось молчание.
– Что я могу сделать? – спросил он наконец. – Могу я сделать что-нибудь?
Я осознала, Эдвард спрашивает не только о том, что он может сделать для меня, но и что он может сделать для своих детей.
– Я бы хотела уехать в Вудхаммер, – сказала я. – За городом так красиво весной. И, Эдвард, я хочу, чтобы все дети приехали к нам, а особенно хочу, чтобы ты простил Маделин, чтобы и она приехала и побыла с нами.
– Маделин ни за что не приедет. И Аннабель тоже.
– Они приедут. Маделин захочет увидеть мальчиков, а Аннабель – своих дочерей. Мы можем пригласить их из Нортумберленда. Ты давно видел своих внучек?
– Для тебя это будет слишком большая нагрузка – столько людей.
– Я не буду месяцами скорбеть о Нелл, – возразила я. – Я должна составить план какого-нибудь важного мероприятия и подготовиться к нему. Конечно же! – вдохновленно воскликнула я, представив вдруг, как могу хоть немного загладить мою вину перед ним за мои жестокие слова. – Мы соберем семью, чтобы отпраздновать годовщину нашей свадьбы. Но отпразднуем ее не в Вудхаммере. Мы поедем в Ирландию. Это будет лучший прием из всех, что я устраивала. И мы должны устроить его в Кашельмаре.
Глава 6
Мы наконец-то добрались до Кашельмары, до этой неземной красоты, смешанной с воспоминаниями о смерти и разложении, до дикой неземной твердыни Джойс-кантри, где родился Эдвард. Стоял май. Сочная трава зеленела после зимних дождей, от земли исходил чистый, свежий запах, полный обещания. После темных зимних месяцев в Лондоне я почувствовала, как улучшается мое настроение, и, как только мы устроились, я принялась готовиться к семейному приему по случаю годовщины нашей свадьбы.
Первым приехал Патрик. Я не видела его больше года, потому что для него Вудхаммер был закрыт, а я до и после рождения Нелл безвыездно сидела в Лондоне. К моему облегчению, Эдвард отказался от мысли о военной карьере для него, но по-прежнему не хотел наделять сына какой-либо ответственностью. Патрик был вынужден занимать себя целиком и полностью своими художественными делами. Это, естественно, вполне его устраивало, и он время от времени писал мне, сообщая, как счастлив. Я подозревала, что он ничуть не хотел ехать в Кашельмару, но покорно появился неделю спустя после нашего прибытия, и Томас с Дэвидом с радостью набросились на него. Видя, как Патрик рад снова встретиться с ними, я вспомнила о моем проекте женить его. Когда же от Фрэнсиса пришло письмо с фотографией моей племянницы Сары, я не смогла противиться и погрузилась в самые приятные размышления.
Сара… Ей теперь было семнадцать, и, если ее фотография не обманывала, она обещала стать царицей всех будущих балов. Я прежде не видела ее со взрослой прической – со взбитыми волосами, вид у нее был чрезвычайно изысканный. Ее сходство с Фрэнсисом дразнило меня. Она унаследовала его необыкновенную красоту, и я, глядя на фотографию, изнемогала от желания заново открыть племянницу, оставленную в Нью-Йорке семь лет назад. Мое желание увидеть Сару было тем острее, что она напоминала не только Фрэнсиса, но и Бланш, а сестры, к моему горю, больше не было в живых. Прошлым летом я получила весточку