Упрашивать Аннабель не пришлось. Ситуация временно была спасена, но позднее, когда джентльмены присоединились к дамам в гостиной, я потихоньку сказала Эдварду:
– Дорогой, не могу тебе передать, как я счастлива, что ты настолько решил доверить Патрику. Он наверняка чувствует себя очень польщенным и довольным. Конечно, ему будет немного одиноко в Кашельмаре, в особенности когда мы уедем в Англию, но если у него какое-то время будет товарищ, то, я уверена, эта перспектива не покажется ему такой уж унылой. Может быть, ты позволишь Дерри погостить здесь недельку-другую? Дерри так хорошо преуспевает в Дублине, а ты никогда по-настоящему не винил его в той несчастной истории с Катерин, в которой я только одна и виновата. А теперь, когда Патрик вырос… ситуация стала совсем иная, он уже не тот мальчишка, который легко вовлекается в любое озорство. Думаю, и Дерри уже утихомирился, он ведь теперь в коллегии адвокатов. Наверняка не будет вреда, если он поживет в Кашельмаре.
Муж, конечно, согласился. В этот вечер Эдвард был готов во всем соглашаться со мной, и я опять гордилась своим успешным вмешательством и думала, как же умно я улаживаю мои семейные дела.
Дерри приехал утром две недели спустя после отъезда Катерин и Дьюнедена. Маделин почти сразу же вернулась в свою больницу, а поскольку Эдвард непременно хотел присутствовать на заключительной сессии парламента, мы сами собирались вернуться в Лондон на следующей неделе. Однако я сомневалась, что супруг будет в состоянии ехать, потому что после приема у него так разыгрался артрит, что он даже не мог объехать имение. Патрик был вынужден объезжать имение только с Макгоуаном, а Эдвард расстроился, что не смог провести время с сыном, – ему так хотелось дать тому ценные указания.
Расстроило его и еще одно дело. Когда мы оставались одни, а боль становилась невыносимой, единственное, что он мог, так это принимать большие дозы настойки опия и ждать, когда боль стихнет.
– Ты на мой счет не беспокойся, – сказала я как-то раз, когда он пребывал в расстроенном состоянии.
– Но что мы будем делать? Как мы будем жить? Что произойдет с нашим браком?
Боль так ослабила его, что он уже не мог бороться с отчаянием.
– Пока ты полагаешься на меня, все будет хорошо, – ответила я. – Если ты любишь меня и готов довериться мне, я буду любить тебя так сильно, что переживу все сложности.
Он посмотрел на меня. Я видела циничное выражение в его глазах и борьбу его прагматизма с огромным желанием поверить мне, и вдруг я исполнилась ярости, какой не чувствовала со времени самых моих несчастных дней в Нью-Йорке, – ярости против судьбы, которая несправедливо отмерила нам так мало радости жизни. Будь Эдварду за семьдесят, я, возможно, смирилась бы с его состоянием, но ему до семидесяти было еще далеко, и разум у него оставался активным и молодым.
– Обещай мне… – требовательно сказала я ему, стараясь не думать о бесконечной череде сумеречных лет, ожидающих нас. – Обещай, что ты будешь полагаться на меня!
– Обещаю, – ответил он; настойка опия приглушила его голос до шепота, и он уснул, обхватив слегка мою руку.
На следующий же день прибыл Дерри Странахан. Обе дочери Аннабель чуть не упали в обморок при его появлении – ведь они вели уединенный образ жизни с бабушкой и дедушкой в Нортумберленде и никогда прежде не видели такого привлекательного молодого человека. Но Дерри хорошо выучил урок. Даже самый заклятый его враг не смог бы обвинить его в том, что он заигрывает с Кларой, чью красоту молодой человек явно заметил, но стоило ему перешагнуть порог дома, как его поведение стало безупречным.
Томас и Дэвид пришли в негодование, потому что Патрик теперь больше времени проводил в обществе Дерри, но я не могла сетовать на это, поскольку именно я своими руками и привела Дерри в Кашельмару, чтобы Патрику не было скучно. Я не жалела, что у Патрика на братьев даже получаса в день не остается, и, возможно, считала его привязанность к мальчикам обычной благодарностью. Естественно, ему было интереснее с Дерри, и я решила придержать язык на сей счет, пока тот две недели остается у нас.
Дни шли. Наша жизнь в Кашельмаре проходила без происшествий, пока как-то раз утром в начале июля на ведущей к дому дорожке в повозке, запряженной ослом, не появился Максвелл Драммонд и не свел на нет все мои мучительные старания привести семью к спокойной жизни.
Максвелл Драммонд, грубый и дерзкий, вошел в дом, нагло топая сапогами по мраморному полу. Я стояла наверху на галерее и оттуда услышала, как он просит встречи с Эдвардом. Я, глядя на него, вспомнила, что он не оправдал надежд Эдварда, отказавшись от возможностей, которые предоставлял ему Сельскохозяйственный колледж, и убежал из Дублина с дочерью учителя.
– Милорд неважно себя чувствует, – сдержанно ответил Хейс. – Он сегодня не принимает посетителей.
Я не напишу того слова, которое использовал Драммонд для описания сообщения Хейса. Сказать, что оно было грубым, было бы несправедливо по отношению к его непристойной вульгарности.
– Это правда, хочешь верь, хочешь нет! – возмущенно ответил Хейс.
– …эту правду, – сказал Драммонд. – Я останусь здесь, пока лорд де Салис не примет меня, Роберт Хейс, и ты лучше скажи ему, что я здесь, прежде чем этот ублюдок Дерри Странахан пройдет по этому залу, иначе тут совершится убийство, и да простит меня Господь, если я вру.
Я вдруг поняла, что стою на верхней площадке лестницы. Хейс посмотрел в мою сторону, и я увидела облегчение в его глазах.
– Миледи…
– Я поговорю с мистером Драммондом, Хейс.
Драммонд смерил Хейса самодовольным взглядом и низко поклонился мне:
– Храни вас Господь, миледи.
– Доброе утро, мистер Драммонд, – проговорила я ледяным тоном и пошла впереди него в маленькую голубую столовую, которая использовалась для приема людей низкого положения.
В комнате было влажно и прохладно. Снаружи в долину с гор сползал туман, тянулся липкими пальцами к озеру.
– Мистер Драммонд, мой муж неважно себя чувствует, – объяснила я, когда мы остались одни. – Но возможно, я могу вам помочь. Насколько я поняла, вы жалуетесь на мистера Странахана.
– Его самого, миледи, – ответил Драммонд. – Я мирный человек, миледи, я имею образование и могу принять любую ситуацию, если она справедливая и обоснованная, и лорд де Салис, несомненно, самый справедливый землевладелец к западу от Шаннона, вот почему я думаю, что на сей раз произошла какая-то ошибка. Я многое могу вынести от Иэна Макгоуана, этого подлого шотландского ублюдка, потому что в душе он честный человек и только старается как можно лучше делать свою работу, но чтобы этот сукин сын Родерик Странахан помыкал мной – этого я не потерплю. Вот мое последнее слово.
– Мистер Драммонд, если вы будете так любезны и объясните мне, в чем дело, я вам буду крайне благодарна…
– Напускает на себя – боже мой! Делает вид, что он такой джентльмен, а все помнят, как он тут бегал босиком перед лачугой дальше по дороге от моего дома… и все знают отсюда и до самого Клонарина, что его папочка был худший пьяница и игрок…
– Мистер Драммонд…
– Миледи, это правда, что лорд де Салис отдал мистеру Патрику всю землю на северном берегу и сказал: делай с ней что хочешь?
Я смотрела на него и не отвечала.
– Это правда, что Дерри Странахан не вернется в Дублин, потому что мистер Патрик передал землю ему в полное управление?
Я услышала какой-то шум и повернулась. Никто из нас не слышал, что дверь открылась, но, когда скрипнула половица, я увидела, что мы не одни. На пороге, тяжело опираясь на трость, стоял Эдвард, и мне одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять: он вне себя от ярости.
– Оставь нас, Маргарет, – проговорил Эдвард, и я вышла.
Я побежала по коридору, увидела Хейса, который выходил из столовой:
– Хейс, вы не знаете, где мистер Патрик?
– Знаю, миледи, он только что скакал по дорожке к конюшне.
Я бросилась к боковой двери, побежала под дождем к конюшне. Патрика там не оказалось, но когда я собралась было бежать назад, то увидела его – он въезжал во двор вместе с Дерри. Они помахали, заметив меня, но, когда подъехали поближе, выражение их лиц изменилось.
Патрик быстро выпрыгнул из седла:
– Маргарет! Бога ради, что случилось?
Меня переполняла злость, к тому же и сердце слишком сильно болело, чтобы выбирать слова.
– Ты дурак! – прокричала я ему дрожащим голосом. – Непроходимый дурак! Как ты смеешь перекладывать свои новые обязанности на Дерри! Твой отец щедрым жестом отдал эту землю тебе, демонстрируя свое доверие. Как ты смеешь умывать руки и швырять эту землю назад ему в лицо!
– Леди де Салис, – ровным голосом сказал Дерри, пока Патрик в оцепенении смотрел на меня, – у вас в Америке, вероятно, примитивное правосудие, если вы обвиняете человека, даже не дав ему шанса высказаться.
– Я слышала достаточно, чтобы понять, что это ваша вина! – крикнула я ему, взбешенная его спокойствием и критиканством.
– Значит, вы слышали недостаточно, – возразил Дерри, по-прежнему совершенно спокойный, – потому что это ваша вина, а не моя.
– Как вы смеете говорить…
– Вашими стараниями я оказался здесь. Вы дали мне понять, что я нужен для помощи Патрику.
– Ничего я вам не давала понять! Я просто хотела, чтобы у Патрика была компания, потому что…
– Как это трогательно, что вы всегда озабочены благополучием Патрика! – сказал Дерри, и я, увидев злобный огонек в его глазах, была потрясена… я словно подняла драгоценный камень и увидела, как из-под него выползает гадюка. – Хорошо, что ваш муж слишком стар и не видит ваших самых тайных филантропических наклонностей, не правда ли, леди де Салис?
Я уставилась на него. На мгновение передо мной мелькнула истина, которая лежала далеко за границами его наглости, а потом она исчезла, прежде чем я успела понять ее, и гнев снова обуял меня.