– Погода! – ужасалась Сара. – Грязь!
– Да, знаю, – грустно согласился я. – Извини, дорогая, за такое жуткое путешествие, но в Голуэе будет лучше, я тебе обещаю. Там у вокзала есть довольно неплохой отель.
Да, отель был неплохой по ирландским стандартам, но по нью-йоркским он оставлял желать лучшего.
– Еда! – простонала Сара после первой ложки за обедом, а потом спросила: – Патрик, это у вас называется кофе?
– Я могу заказать чай.
– Я не выношу чай, – отрезала Сара, которая уже начала горько жалеть себя, и я знал: ей бы хотелось вернуться в Нью-Йорк.
Отвратительное путешествие понемногу продолжалось. Наемный экипаж без происшествий доставил нас из Голуэя в Утерард, но из Утерарда мы с каждой милей углублялись в более суровый, темный мир. Я прежде не обращал внимания на глинобитные хижины или канавы, в которых обитали самые неимущие обитатели графства Голуэй, но теперь так остро ощущал ужас Сары, что мне казалось, будто вижу все это в первый раз. Я поймал себя на том, что молюсь: Господи, пожалуйста, не надо больше хижин из глины, но за следующим поворотом мы встречали еще – да не одну хижину, а две, с привычной группкой полуголых детей, роющихся в навозе, с вонью свиного навоза, смешанной с торфяным дымком.
– Но почему Ирландия такая? – в отчаянии спросила Сара. – Почему никто ничего с этим не делает?
– Понимаешь, англичане пытаются, – сочувственно объяснял я. – Но ирландцы предпочитают жить так. Они безнадежны. Вся страна безнадежна. Нет, ты посмотри на эту страну. Только посмотри на нее.
Сару пробрала дрожь.
Зрелище и вправду было не из лучших. Громадные горы, лысые как яйца, поднимались над болотами и вересковыми пустошами, а по мере нашего приближения к их затененным долинам запущенность разворачивала перед нами свои удушающие складки.
– Патрик, я не хочу ехать дальше. – Теперь Сара бурно разрыдалась от испуга.
– Дорогая, прошу тебя… – Я обнял ее, поцеловал. – Смотри, – пробормотал я с отвратительно фальшивой улыбкой, – солнце наконец-то появляется! И мы почти приехали. Вот перевалим за следующий холм – и дома.
Мне каким-то образом удалось ее успокоить, но она все еще закрывала глаза, чтобы не видеть того, что за окном. Мы уже съехали с главной дороги и теперь поднимались к перевалу по склону в узкой расщелине. Слабое солнце и в самом деле появилось на две минуты, но исчезло, как только экипаж добрался до вершины перевала и перед нами открылась долина внизу.
– Вон там озеро, – весело описывал я Саре. – Оно называется Лох-Нафуи, что означает озеро Веящих Ветров. А вон там Кашельмара. Видишь белый дом среди деревьев?
Сара взглянула один раз на долину и снова закрыла глаза.
– Она вся заперта, – прошептала Сара. – Все эти горы образуют круг. Здесь все заперто.
– Когда мы доберемся до дому, горы будут выглядеть не так устрашающе. А дом у нас очень хорош. – Я старался, чтобы мой голос звучал не слишком мрачно, но, говоря по правде, уже начал уставать от испуганного выражения Сары, и мне хотелось, чтобы она чуточку приободрилась и перестала балансировать на грани истерики.
Я ведь тоже не очень любил эти лысые горы, но в конечном счете в Америке немало диких мест. Ирландия – не единственное место на земле, где можно проехать много миль и не увидеть следов цивилизации.
Вероятно, Сара услышала ноту раздражения в моем голосе, потому что сделала над собой усилие. Она высморкалась, отерла слезы и пробормотала, что пейзаж, в общем, и не такой уж пугающий.
– Просто он не похож на все, что я видела прежде, – пояснила она с дрожью в голосе, и я понял, что жена вспоминает суету Пятой авеню и все повозки, несущиеся по Бродвею.
Наш экипаж, выписывая зигзаги серпантина, спустился к основанию долины, пересек каменный мост через реку Фуи и проехал по кромке болота, окаймлявшего западный берег озера. Теперь мы ясно видели Кашельмару на склоне холма, и я вдруг понял, что, несмотря на все тяжести путешествия, испытываю радость. Меня больше не пугали ни дождь, ни туман, ни влага. Я забыл про уродливый ландшафт и усталость после долгого пути, о суровом испытании под названием Ирландия. Обняв Сару за талию, я встал как мог в тесном пространстве экипажа и высунулся в окно посмотреть, не увижу ли каких-нибудь признаков королевской встречи, которая ждет нас.
Экипаж доехал до ворот Кашельмары и устремился через лесок вверх по длинной петляющей дорожке.
Я увидел его, как только мы сделали последний поворот. Он стоял на верхней ступеньке, парадная дверь за его спиной была открыта; увидев карету, лениво помахал и стал неспешно спускаться по ступеням к дорожке. На нем были брюки в крупную клетку и куртка а-ля принц Уэльский, и выглядел он как очень важная персона.
– Уррра! – закричал я вне себя от радости, что снова вижу его, и, повинуясь порыву, распахнул дверь экипажа, выпрыгнул на землю и побежал к нему по дорожке.
Он засмеялся. Мой друг всегда был таким легкомысленным, таким жизнерадостным.
– Дерри! – закричал я. – Дерри, ах ты, старый сукин сын!
Он снова помахал, по-прежнему неторопливыми движениями.
– Сам ты сукин сын! – услышал я его медлительный голос.
Понимаете, он всегда был таким неэмоциональным, и я не ждал от него ничего, кроме этой неспешности, но вдруг он тоже бросился ко мне навстречу, и, когда мы наконец обнялись, Дерри пробормотал, все еще смеясь:
– Эх ты, глупый идиотина, что же ты так долго не приезжал?
И я с удивлением увидел влагу в его глазах.
Глава 2
Мы, вероятно, казались болтливыми, как пара кумушек, – стояли там и трепались без умолку, и мы были так рады встрече, что никто из нас не заметил, как экипаж со скрипом остановился у крыльца. И только когда Дерри стрельнул глазами мимо меня, я понял, что Сара наблюдает за нами. Кучер помог ей выйти, и она стояла совершенно неподвижно, лишь влажный ветерок слегка колыхал ее вуаль. Она выглядела не только красивой, но и экзотичной на сером темном фоне леса, и сердце мое чуть не разорвалось от гордости.
– Сара! – воскликнул я, радуясь тому, что теперь могу познакомить двух самых близких мне людей. – Позволь тебе представить моего друга Родерика Странахана! Дерри – моя жена.
Они посмотрели друг на друга, и взаимная неприязнь между ними стала для меня как пощечина. Это Дерри был виноват. Он оглядывал ее с головы до ног, словно она была одной из его шлюшек, а Сара ему отвечала надменным взглядом, словно от него несло сточной канавой. Эта сцена сразу же обернулась катастрофой, когда Сара повернулась к нему спиной с заученной дерзостью и высокомерно сказала мне:
– Патрик, дорогой, так ли уж нам необходимо оставаться здесь под дождем? Вам с мистером Странаханом, может быть, и нравится разговаривать, не думая о моих удобствах, а мне очень холодно, я ужасно устала и хочу немедленно пройти в дом.
– Конечно, – пробормотал я, покраснев до ушей от смущения. – Извини. Сюда, пожалуйста. – Я предложил ей руку, но она так разозлилась, что проигнорировала мое предложение, приподняла юбки и без посторонней помощи поднялась по ступеням.
В холле собрались все слуги, чтобы увидеть новую хозяйку. Двадцать пар круглых глаз еще более округлились, двадцать шей выворачивались с гибкостью, которая могла бы устыдить и стадо жирафов. Дворецкий Хейс, худой, стройный человек лет пятидесяти с гаком, начал произносить одну из своих знаменитых речей, но в разгар его экзальтированно-восторженного приветствия Сара капризно сказала мне:
– Патрик, у меня невыносимая головная боль, я должна немедленно лечь, иначе я сейчас упаду в обморок.
Рассердившись сначала на Дерри, я теперь начал сердиться и на нее. Хейс был старым занудой в том, что касалось речей, но, чтобы угодить ему, требовалась самая малость, и я полагал, что Сара по меньшей мере могла бы проявить вежливость и выслушать его до конца. Я смущенно проговорил:
– Хейс, простите нас, но моя жена устала после путешествия и должна отдохнуть. Мы оба от души благодарим вас за такой великолепный и трогательный прием.
Говоря с ирландцами, всегда нужно немного преувеличивать; ни одно преувеличение не покажется им чрезмерным.
Хейс выглядел разочарованным, но благородство помогло ему принять заботливое выражение. Мне сказали, что для нас все подготовлено, и после обильных благодарностей я повел Сару наверх в покои, выделенные для хозяина и хозяйки дома.
– Что? – воскликнула Сара. – Камин не горит? И комната не проветрена. Мне послышалось, дворецкий сказал, что для нас все подготовлено!
– Я вызову горничную, – поспешил сказать я и дернул шнурок звонка с такой силой, что чуть не оборвал его.
– И мне нужна горячая вода, – добавила Сара. – Немедленно. Я продрогла до костей.
Я вздохнул. Просить в Кашельмаре горячую воду немедленно – все равно что просить шампанское в постоялом дворе.
– Я, пожалуй, пока оставлю тебя, – неловко пробормотал я, когда отдал распоряжение насчет горячей воды, а горничная занялась камином.
Пришла собственная горничная Сары, слуги разгружали огромный американский багаж, заносили его наверх по круговой лестнице. Задержавшись в гардеробной, чтобы помыть руки и ополоснуть лицо холодной водой, я поспешил по галерее в гостиную, но Дерри там не оказалось, я спустился в нижнюю гостиную, но она тоже была пуста, потом прошел по коридору в библиотеку.
Здесь Дерри тоже не было, но я задержался, вспомнив отца. Здесь стоял громадный стол, занимавший немалую часть помещения, и я подумал о том, сколько раз заходил сюда и видел здесь папу: он сидел спиной к окну, погрузив локти в море бумаг. Теперь столешница выглядела странно пустой. Повинуясь порыву, я сел в отцовское кресло и оглядел библиотеку. Книги придавали ей мрачный вид, но тут был нравившийся мне камин итальянского мрамора, а над каминной полкой висел притягивающий взгляд портрет моей матери. Я посмотрел в ее темные глаза и подумал: как странно, что мы с ней связаны. Портрет был хорош. Я решил, что аккуратно заверну его и положу на один из чердаков, чтобы он не испортился во влажном ирландском воздухе. Я обдумывал картину, которую нарисую на замену этой, и тут взгляд упал на миниатюру моего брата Луиса, который смотрел на меня из-за чернильницы. Луис умер, когда мне было три месяца, но мой отец так часто говорил о нем во времена моего детства, что у меня возникло впечатление, будто я его хорошо знал. Подавшись вперед, я взял миниатюру большим и указательным пальцем и уверенно уложил ее в нижний ящик стола. Я очень давно хотел это сделать.