– Добро пожаловать домой, лорд де Салис. – Говорил он с акцентом не менее густым, чем сметана, но слова выбирал, как англичанин. – Надеюсь, вы приехали сюда, чтобы привести свой дом в порядок. – При этом он посмотрел на Дерри таким пренебрежительным взглядом, что я удивился, как тот не выпрыгнул из седла и не принялся мутузить его.
Но Дерри был слишком галантен, чтобы опускаться до такой пошлости. Он только зевнул, сделал вид, что разглядывает облако, потом неторопливо сказал мне:
– Нам лучше поспешить, Патрик, если мы хотим добраться в Клонах-корт до дождя.
– Надеюсь, Господь прольет достаточно дождя, чтобы утопить тебя, ублюдка, – бросил Драммонд, – потому что в этой долине не будет мира, пока Он этого не сделает. Всего доброго, лорд де Салис, – добавил он, хлестнув вожжами осла, и тот потащил повозку мимо нас по краю дороги.
– Минутку! – сердито крикнул я. Нельзя было допустить, чтобы ему сошло с рук оскорбление моего друга. – Если вы считаете, что мистер Странахан взялся за неблагодарную работу управления моими делами в этой долине по собственному желанию, то вы ошибаетесь! У него есть занятия получше, чем допекать таких, как вы. Он в конце недели уезжает со мной в Англию и…
– Да благословит вас Господь, лорд де Салис! – воскликнул Драммонд, обрывая меня от переполнявшей его радости. – Я знал, что вы увидите правду и удалите этого негодяя из Кашельмары сразу же по возвращении! Ни один сын вашего великого и могущественного отца, пусть Господь его благословит и сохранит память о нем, не смог бы поступить иначе. Желаю вам хорошо провести время в Англии, Дерри Странахан. Что до меня, то скорее отправлюсь в чистилище, чем ступлю хоть краем носка на саксонскую землю.
Осел рванулся вперед рысцой. Повозку чуть занесло в луже, и грязь брызнула на одежду Дерри, а я выкрикнул ругательства вслед Драммонду, но он, к сожалению, их не услышал.
– Экая наглость! – завопил я.
Даже моя лошадь танцевала от ярости.
– Патрик, забудь ты о нем! Пусть катится ко всем чертям и будет проклят, он не стоит твоего гнева! – Дерри уже презрительно улыбался, а когда я попытался возразить, он просто ссутулился, опустил уголки губ и сказал с акцентом Драммонда: – Уж он-то точно будет гореть в аду, этот мошенник, и ни одна душа не закажет для него мессу у священника.
Тут я тоже улыбнулся – он так умело подражал разным людям, – и на минуту ничто не имело значения, потому что мы скакали вместе, и светило солнце, и жизнь была прекрасна.
– Правда, жизнь великая вещь? – спросил Дерри.
И только тогда я подумал о смерти – он всегда наводил меня на такие мысли, когда жизнь казалась особенно прекрасной; моя тревога еще усилилась, когда мы подъехали к воротам Клонах-корта.
Дом стоял на юго-восточном берегу озера, в полумиле от умирающего поселения Клонарин. На восточной оконечности долины есть большая низина – разрыв в кольце гор. Разрыв этот не виден ни из Кашельмары, ни с западного перевала, ведущего в долину, – этому мешают горные хребты на юге, но долина тянется за Клонарин до берегов Лох-Маска и маленьких городков – Леттертурка, Клонбура и Конга. Клонах-корт, вдовий дом, построенный моим отцом для своей матери, стоял фасадом к долине на возвышении в тени горы, называющейся Бенкоррах. Моя бабушка специально выбрала такой вид, потому что, прожив много лет в Кашельмаре, она заявила, что устала смотреть на озеро и на горы.
На выгулах перед домом мирно паслись лошади. Я подумал – с какой из них упала Аннабель? – и вдруг расстроился донельзя, потому что Аннабель была такой веселой, и хотя я ее не очень хорошо знал (она выросла, когда я еще из детской не выходил), но любил больше, чем двух других своих сестер, Маделин и Катерин. Думаю, она меня тоже любила. Она даже как-то раз сказала, что я гораздо лучше нашего брата Луиса, а это было смелое заявление, потому что о Луисе иначе как о маленьком святом никто не говорил. Но Аннабель не стала бы нянькаться со святошами. Она для этого была слишком честная и благоразумная.
Добравшись до дома, я привязал лошадь к ближайшему дереву и разогнал с полдюжины собак, яростно лаявших у моих ног. Парадная дверь стояла открытой – она в Клонах-корте всегда открыта, – и я увидел Альфреда Смита, он уже спешил навстречу. На нем была залатанная куртка, грязные ездовые бриджи, а о галстуке и говорить не приходилось. Его короткие темные волосы стояли дыбом и напоминали мне щетку.
– Господи боже, – пробормотал он. – Чертовски рад видеть вас. Входите.
– Она…
– Нет, она жива, но что-то себе ужасно повредила. Миссис О’Шонесси, Дэнни, Милли и я – мы уложили ее как могли поудобнее, но ей нужен кто-то еще, чтобы посмотрел, и как, черт побери, я найду доктора, когда тут за тысячу миль ни одной амбулатории? Миссис О’Шонесси и Милли не могут уехать, у Дэнни такой ревматизм, что он и в седло не может сесть, если его не поднимать на веревках, а я не хочу ехать, потому что должен оставаться с Аннабель. Господи боже, вы должны ее увидеть, она там лежит, белая, как лилия, – добавил Альфред, неожиданно переходя на поэтический язык. – Просто смотреть не могу, когда она такая неподвижная и ни на что не откликается.
– Я сразу же поскачу в амбулаторию, – предложил я, радуясь тому, что могу хоть что-то сделать.
– Знаю, у вас медовый месяц, но, может, вы могли бы послать кого-нибудь… А еще девочки. Клара и Эдит. Они в таком состоянии, бедняжки. Если бы вы могли подбодрить их хоть словечком – они были бы рады вас видеть, я уверен.
Как говорят, нет худа без добра. Я побеседовал с племянницами, потом дал мой носовой платок Кларе и предложил им обеим провести день-другой в Кашельмаре в обществе моей жены.
– Но мы не можем оставить бедную мамочку! – воскликнула Клара, она была такая хорошая и добросердечная девочка.
– Почему нет? – возразила Эдит, которая была полной противоположностью сестре и всегда, казалось, зла на весь мир. – Она вон на сколько лет нас оставила. Почему мы не можем оставить ее на день-другой? И потом, мама же не умирает, а сейчас и вообще не знает, здесь мы или нет.
– Ты такая жестокая, Эдит! – укоризненно посетовала Клара, но, когда я упомянул, что у ворот ждет мой друг мистер Странахан, который проводит их в Кашельмару, Клара быстро побежала наверх следом за Эдит собираться.
Мне не пришлось упрашивать Дерри выступить в роли сопровождающего. Девочки вместе со старой няней, которая по-прежнему занималась их одеждой, поскакали в двуколке, а Дерри поехал рядом с ними с выражением, которое подошло бы респектабельному коту, перед которым поставили миску со сметаной.
После их отъезда я мог заняться поисками доктора. Никто, казалось, не знал, где находится ближайшая амбулатория, впрочем экономка предположила, что доктор, вероятно, есть в Конге. Это было ближе, чем Уэстпорт или Голуэй, но все же в тринадцати милях, и я в итоге остановился в Клонбуре, чтобы уточнить у местного мелкого землевладельца Уилла Нокса.
Должен сказать, что Уилл Нокс оказался очень любезным человеком. Как только он узнал о том, что случилось, то предложил свои услуги: он был готов сам привезти доктора в Леттертурк. Поскольку я мог не сомневаться в том, что Нокс по дороге не заглянет в кабак и не забудет, куда и зачем едет (на что были горазды многие ирландские слуги), я принял его предложение и вернулся, чтобы успокоить Альфреда: помощь уже в пути. Я посмотрел на Аннабель, но она все еще оставалась без сознания, лежала с жутким белым цветом лица, что привело меня в сильное расстройство.
– Я вернусь позднее, – сообщил я Альфреду, – а пока от меня будет больше пользы, если я отправлюсь в Кашельмару и помогу девочкам устроиться.
– Хотелось бы мне, чтобы здесь была ваша сестра, – буркнул Альфред. – Та, которая сестра милосердия, я имею в виду, а не леди из Дьюнеден-касла.
Мне это показалось неплохой идеей.
– Я напишу Маделин, – пообещал я. – Впрочем, когда письмо достигнет Лондона, Аннабель, возможно, будет уже на ногах.
– Либо на ногах, либо в гробу, – горько добавил Альфред и лягнул ножку стола, чтобы дать выход чувствам.
Помню, что тогда впервые проникся к нему симпатией, потому что прежде думал, как и все остальные, что этот человек женился на Аннабель из-за ее денег, а теперь увидел, что он, вероятно, все же любил ее.
Я уже чуть не умирал от голода, когда добрался до Кашельмары, и думал, что могу выпить галлон пива, чтобы утолить жажду, но, к моему ужасу, меня ждал неприятный прием. Сара пребывала на грани истерики, потому что девочки свалились на нее без всякого предупреждения. Макгоуан сидел, кипя, в холле – ждал меня, чтобы сообщить о том, что намерен покинуть работу, и, наконец, пожалуй, самое неприятное: мой кузен Джордж де Салис выхаживал туда-сюда по гостиной, как индюк, и требовал немедленного разговора со мной.
С Джорджем пришлось разбираться первым – выбора у меня не было. Я оказался в гостиной, и бежать оттуда было поздно.
– Ты, конечно, попросишь Странахана убраться отсюда, – потребовал он, как только мы оказались вдвоем. – Он не должен оставаться под одной крышей с твоими племянницами.
– Бога ради, Джордж! – возразил я. – За девочками приглядывает их старая нянька, а кроме того, тут есть и Сара. Не думаешь же ты, что тут может произойти что-то непотребное.
К сожалению, именно так он и думал.
– Случилось так, что я точно знаю: у Странахана были планы относительно Клары.
– Но ты же не думаешь, что он собирается ее соблазнить!
– С него все станется, – мрачно изрек Джордж. – Послушай, Патрик, у тебя нет выбора. Этот мошенник должен убраться.
– Не смей мне диктовать, что я должен делать! – завопил я. Обычно я спокойный, уравновешенный человек, но сегодня к половине третьего я еще оставался без ланча, а моя любимая сестра, возможно, умирала, и я никак не был расположен для подобных бесед с кузеном Джорджем. – Ты мне не отец, поэтому прекрати говорить со мной отцовским тоном и не лезь не в свои дела, старый осел!