– Но послушайте, – встревожился я, – если нельзя жить в Лондоне и вы не позволяете мне жить в Вудхаммере, то где, черт возьми, нам жить?
Я знал ответ, еще не закончив вопроса. Именно тогда впервые понял, что на самом деле значит фраза «испугаться до смерти».
– Конечно в Кашельмаре, – удивленно ответил кузен Джордж. – Где же еще?
Я открыл было рот, чтобы сказать «Никогда!», но тут же закрыл его. Лучше пока подыгрывать им. Сейчас был самый неподходящий момент заявлять, что никакие канаты в мире не могут снова привязать меня к Кашельмаре.
– Не стану притворяться, я бы лучше себя чувствовал в Вудхаммере, – заявил я после неприлично длинной паузы, – но если вы говорите, что я должен жить в Кашельмаре, вероятно, так тому и быть. Есть ли еще какие-то условия?
Роль спикера теперь взял на себя Дьюнеден:
– Ты должен дать нам слово, что не будешь участвовать ни в каких азартных играх ни сейчас, ни в течение ближайших двух лет.
– Хорошо. Знаю, что вел себя глупо. Я дам вам слово. Когда я смогу получить деньги?
– Есть еще одно условие, о котором мы пока не говорили.
– Да? – Я едва скрывал раздражение. – Какое?
– Мы категорически требуем, чтобы ты в будущем разорвал все контакты с Родериком Странаханом.
Последовала еще одна пауза. Лучи утреннего солнца наискосок падали на роскошный аксминстерский ковер[9], под открытым окном по Брутон-стрит в направлении Беркли-сквер прогрохотали два ландо.
Я встал. Наступает момент, когда мужчина должен встать, и хотя я знал за собой много недостатков, но знал еще и одну добродетель, которую никто никогда не подвергал сомнению.
Я всегда предан друзьям.
– В таком случае, джентльмены, – заявил я, – нам больше нечего обсуждать. Сохраните при себе ваши деньги. Я не торгую моей дружбой с Родериком Странаханом, какую бы цену мне ни предлагали, даже ту, которую хотели предложить вы.
Это потрясло их. Они уставились на меня, словно не могли поверить своим ушам, и, видя ошеломленное выражение на их лицах, я наслаждался местью за все их сование носа в мои дела, проповеди и диктаторские требования.
– Ты, конечно, говоришь это не всерьез, – выдавил наконец Дьюнеден.
– Ты не можешь себе позволить поступить иначе! – вскипел кузен Джордж, горячась на свой обычный манер.
Я не мог себе вообразить другого замечания, которое придало бы мне больше решимости отказаться от их денег.
Дьюнеден смотрел на меня глазами серыми, как озеро во время дождя в Кашельмаре. Внешне он ничуть не походил на моего отца, но все же очень напоминал его. И вдруг непонятно почему я вспомнил давний разговор с отцом, он тогда предупреждал меня об опасностях мира и об отталкивающих сторонах половых отношений. Каждый раз вспоминая этот разговор, я чувствовал себя больным, как и в тот миг, глядя в глаза Дьюнедена. В них я увидел скрытое выражение, которого поначалу не смог понять. Потом догадался, что он жалеет меня, и от этого так разозлился, что тут же перестал чувствовать себя больным. Возможно, я и запутался в своих финансовых делах, но ни один человек не имеет права смотреть на меня с жалостью или презрением, и уж никак не тот, кто предложил мне заем на таких чудовищных условиях и почти три недели превращал мою жизнь в ад.
– К чертям вас обоих! – бросил я, возвращая его презрение и позволяя себе роскошь сказать ему без обиняков, что́ он может делать со всеми своими грязными деньгами. Потом развернулся, вышел из дома и взял кеб до Темпл-Бара.
Полчаса спустя я сидел перед Ратбоном в его кабинете в Саржентс-Инн и давал ему указания заложить Вудхаммер-холл.
Глава 4
Когда дело было сделано, настроение у меня улучшилось, и я с облегчением понял, что в закладе имущества нет ничего такого уж страшного. Напротив, Ратбон был очень доволен и отметил, что я сделал большой шаг к выходу из моих трудностей, позволяющий консолидировать мои долги.
– Но тем не менее, милорд, – предупредил он меня, – вам категорически рекомендуется вести некоторое время скромный образ жизни, если вы не хотите оказаться перед необходимостью продавать ваше имущество.
– Да, конечно, – мягко ответил я. – Понимаю.
Я испытал такое облегчение, освободившись от кузена Джорджа и Дьюнедена, что меня не могла расстроить даже мысль о будущей скромной жизни. От Ратбона я поехал домой по залитым солнцем улицам, в тот же самый день вернулся в Вудхаммер и с радостью сообщил Саре, что наши неприятности на ближайшие месяцы преодолены.
– Значит, мы сможем прямо сейчас поехать за границу! – воскликнул я, с любовью целуя ее. Я так радовался тому, что не разочарую ее отказом от наших планов.
Мы прекрасно провели время на Континенте, хотя на севере бушевала Франко-прусская война, а поскольку Париж находился в осаде, у меня не осталось выбора – лишь держаться моего плана и плыть прямо в Италию.
– Если бы мы не откладывали нашу поездку столько раз! – Сара пыталась говорить с одним лишь сожалением, но скрыть обвинительной интонации ей не удалось. – Теперь я не увижу империю во всей ее славе. Все говорят, что Париж больше никогда не будет таким, как прежде.
К счастью и к моему большому облегчению, итальянское общество открыло нам свои двери, стоило только ступить на итальянскую землю. Когда же нас забросали приглашениями в загородные имения, городские особняки, оперы, театры и салоны, Сара быстро отошла от своего разочарования. Жена пользовалась большим успехом; к поездке она обновила гардероб, и, хотя я немного устал от утомительной светской жизни в Риме, Венеции и во Флоренции, но гордился, когда видел, какое Сара производит впечатление на итальянцев своим изяществом. Нам все же удалось урвать пару спокойных дней у северных озер, и я написал несколько восхитительно ярких акварелей озер Комо и Маджоре. Я был бы счастлив рисовать целыми днями, но Сара сетовала на мое пренебрежение, а ее беспокойство напоминало мне, что еще предстоит объяснять ей, какую жизнь нам придется вести в будущем.
Я сообщил ей эту новость на пыхтевшем пароходике, который перевозил нас через Ла-Манш, рассекая бурлящее декабрьское море на пути к Дувру. Домой мы ехали через Швейцарию и новое государство Германия, в обход несчастного голодающего Парижа (должен признаться, что в тот момент я был настроен антипрусски не менее, чем принц Уэльский), а на пароход сели в Остенде.
– Сара, дорогая, – осторожно сказал я, – нам в течение нескольких месяцев придется экономить, пока мои дела не поправятся. Знаю, это ужасно грустно, но теперь, когда Вудхаммер в закладе, я просто должен быть осторожен. Ты меня понимаешь?
– Да, конечно, – ответила Сара. – Я сокращу список приглашенных на новогодний бал.
Мне стало нехорошо.
– Сара, нам лучше отменить наши планы устроить бал в этом году. Дело в том…
– Отменить бал?! – Она посмотрела на меня как на сумасшедшего. – Но каким образом? Люди ждут, что мы повторим прошлогодний успех!
– Поделать с этим ничего нельзя. Нам, к сожалению, придется уехать в Вудхаммер и какое-то время пожить тихой сельской жизнью. Более того, я собираюсь сдать городской дом на год.
– Сдать городской дом?!
Если бы я предложил ей проехать голой по Курзон-стрит, это напугало бы ее меньше.
– Может быть, еще не буду сдавать, – поспешил успокоить я жену. Мне ужасно не хотелось ее огорчать. – Но мы должны ограничить наше пребывание в Лондоне, потому что оно стоит нам кучу денег.
– Да прекрати ты говорить о деньгах! – взорвалась Сара, которая уже дошла до белого каления. – Я не приучена считать гроши и не понимаю, почему должна учиться этому теперь только из-за того, что ты напиваешься с Дерри Странаханом и проигрываешь кучу денег!
– Это не имеет никакого отношения к Дерри.
– Имеет! И еще какое! – кипела она. Мы стояли у окна на закрытой палубе, а под ногами у нас покачивалась палуба, такая же неустойчивая, как наш брак. Глаза Сары порыжели, губы растянулись в жесткую сердитую линию. – И я тебе вот еще что скажу, – добавила она. – Я не собираюсь жить в Вудхаммере, пока он обитает за рекой в Бингхам-Чейзе. И в Лондоне я не останусь, пока он живет за углом на Кларджес-стрит. Я его ненавижу и презираю. Всегда так к нему относилась и всегда буду, и, если бы я до свадьбы знала, что ты каждый день собираешься встречаться с ним, можешь не сомневаться, я разорвала бы обручение и осталась в Америке.
– Бог ты мой, жаль, что не осталась! – в ярости воскликнул я и отвернулся от нее.
Мы оба так разозлились, что не разговаривали до конца путешествия, пока не прибыли в Лондон. А когда наконец добрались до Курзон-стрит, я улегся спать в своей гардеробной, как делал это, когда она была не в настроении.
На следующее утро я сказал ей, что в конце недели мы уезжаем в Вудхаммер.
– Ты можешь делать, что тебе угодно, – отрезала Сара. – Но я тебя уже предупредила, что не поеду в Вудхаммер, пока Дерри в Бингхам-Чейзе. Если ты уезжаешь из Лондона, я отправлюсь на Сент-Джеймс-сквер и останусь с Маргарет. Пока это позволит избежать нежелательных слухов.
Она меня так разозлила, что я чуть не крикнул ей: «Валяй – мне наплевать!» – но у меня, как и у всякого мужчины, была своя гордость, и я знал, что ни один муж не должен робко выслушивать, как жена диктует ему свои планы.
– Ты в Лондоне не останешься, – решительно заявил я.
– Попробуй этому помешать, – ответила Сара.
Мы оба прибыли к дому Маргарет почти одновременно. Я выбежал из дома и взял кеб, пока Сара ждала, когда к двери подадут карету, так что у меня, к счастью, был десятиминутный выигрыш во времени. Мне удалось объяснить Маргарет, что Сара совершенно не понимает моей финансовой ситуации, и тут Ломакс доложил о приезде Сары.
– Боже мой! – застонал я.
– Жди здесь, – велела Маргарет, как всегда изобретательная. Мы разговаривали в гостиной. – Я приму ее внизу. А ты, Патрик, успокойся, проявляй терпение и, что бы ни случилось, не смей нас прерывать.