ращаю вам старую одежду вашего сына, – сообщил он, кидая платьица на край коляски, потом развернулся, словно собираясь тут же запрыгнуть на свою тележку.
Ярость помогла мне обрести дар речи.
– Мистер Драммонд, – проговорила я, удивляясь твердости собственного голоса, – я послала платьица вашей жене в знак расположения к ней и не давала никаких оснований говорить со мной так, словно вещи годятся только на то, чтобы быть выкинутыми. На Джона их так редко надевали, и они почти новые.
– И такими же остались, – ответил он, прихлопывая блох на спине осла, – потому что нам они не понадобились.
– Но…
– Ребенок умер, – сказал он и развернулся лицом ко мне. – Эйлин была благодарна вам за ваш подарок, но решила, что должна его вернуть.
Я пришла в ужас от собственной нечуткости. Он, вероятно, подумал, что я безнадежно тупа! Я проглотила комок в горле и попыталась заговорить, но Драммонд опередил меня:
– Так оно лучше. Мне было бы трудно прокормить шестерых детишек зимой, и ребенок бы недоедал.
Я подумала об Эйлин и несчастном умершем младенце и чуть не задохнулась от ярости.
– Как вы можете говорить такое? – воскликнула я. – Младенцы так мало едят.
– Достаточно, чтобы остальные недоедали.
– Но…
– Вы ничего не знаете, – перебил он. – Вы не знаете, что такое голод, и если вы хотите сказать мне, что лучше видеть, как дети умирают постепенно, чем быстро и без страданий, то я попрошу вас помолчать и не совать нос в чужие дела.
– Мистер Драммонд…
– Да-да, я знаю, что вы собираетесь сказать! Вы думаете: «Не ему бы жаловаться – он обеспечен в десять раз лучше, чем все остальные в долине!» Но я в родстве с О’Мэлли, и в долине нет никого беднее их. И неужели вы думаете, что я буду сидеть в своем уютном маленьком домике, когда моя родня голодает? И не говорите мне, что я мог бы послать мою жену с детьми к родственникам в Дублин, потому что ее отец отказал ей в доме, когда она вышла за меня, поэтому Эйлин прикована к этому месту, как и мы. Но вы! Вам-то какая забота? Вы можете бежать в Англию. Клянусь, я уже слышу, как ваш муж организует эту прекрасную поездку! Он закроет дом, оставит без работы всех слуг, скажет Макгоуану организовать выселения, бросит тонущий корабль со скоростью стаи крыс…
– Замолчите! – крикнула я. Меня трясло от ярости, я была выведена из себя этим категорическим неуважением. – Замолчите!
Джон начал плакать в коляске.
– Вот что вы наделали! – воскликнула я, расстроенная до безумия, и разрыдалась.
– Пресвятая Богородица! – раздраженно произнес Драммонд. – Ну-ну, маленький.
Он погладил Джона по головке, а Джон посмотрел на него затуманенным взглядом, и тут я смогла взять себя в руки.
– Хватит, – сказала я своим самым резким и холодным тоном. – До свидания.
Я попыталась проехать мимо него, но колесо коляски застряло в рытвине, и мне было никак не вытащить его. Я беспомощно пыталась протолкнуть коляску, а Драммонд стоял и смотрел.
– Помогите мне – вы что, не видите? – Слезы опять готовы были хлынуть у меня из глаз. – Помогите же!
– Так вам помощь нужна? – усмехнулся Драммонд. – А разве леди всегда не добавляют «пожалуйста», когда о чем-то просят у джентльмена?
Когда я подняла руку, чтобы отвесить ему пощечину, он ухватил меня за запястье со смехом и сказал мягким голосом:
– Прошу прощения. – Драммонд улыбнулся, глядя мне прямо в глаза.
Джон в коляске снова начал плакать, но я даже не посмотрела на него.
Я боюсь подумать о том, что могло бы случиться дальше, если бы в этот момент не появился Макгоуан верхом на лошади. Он поскакал по дорожке, и Драммонд резко повернулся лицом к нему. Джон все еще плакал. Я подняла его из коляски, прижала к себе, и он улыбнулся мне из складок своего одеяльца.
– Убирай свою телегу, – резко сказал Макгоуан и, обращаясь ко мне, вежливо добавил: – Добрый день, миледи.
– Добрый день, мистер Макгоуан.
Макгоуан снова обратился к Драммонду:
– Что ты здесь делаешь?
– Это мое дело. – Он уже разворачивал свою тележку к воротам. – Если вы уберете клячу, на которой сидите, то я уйду. Всего доброго, леди де Салис.
– Всего доброго, мистер Драммонд, – отозвалась я, провожая его взглядом, – он вместе со своим осликом двинулся в сторону Клонарина.
Глава 3
– Маргарет, мне необходимо поговорить с тобой, – неровным голосом сказала я.
Мы сидели в гостиной ее дома на Сент-Джеймс-сквер в вечер нашего приезда в Лондон. Патрик с братьями остался в столовой, и хотя я знала, что они вскоре присоединятся к нам, но не могла больше сдерживаться – мне необходимо было поговорить с Маргарет. К счастью, Эдит, племянница Патрика, которая жила с Маргарет, уехала погостить к сестре Кларе. Та недавно вторично вышла замуж, и потому Маргарет была целиком в моем распоряжении.
– Мне просто необходимо поговорить с тобой, – повторила я, осознав неожиданно, что даже не знаю, как начать признание. И принялась выхаживать между диваном и камином.
За окном фонарщик зажигал огни на площади, но, хотя обычно я задерживаюсь у окна, чтобы понаблюдать за этим чарующим свидетельством цивилизации, сейчас я пребывала в жутком состоянии и даже не отдавала себе отчета в том, что уже несколько лет не встречала фонарщика.
– Я, как тебя увидела, сразу поняла, что ты попала в шторм, – заметила Маргарет, усаживаясь в свое любимое кресло и кладя крохотные ноги на скамейку с расшитой подушечкой, – но думала, что ты взволнована возвращением в Лондон после столь долгого отсутствия. Сара, я надеюсь, ты будешь вести себя рассудительно? Имею в виду, будучи в Лондоне. Я очень хочу, чтобы вы с Патриком уехали прямо в новый дом, как мы и планировали с самого начала, но мистер Ратбон говорит, что оборудование дома удобствами всегда нескорое дело, и…
– Маргарет, ты когда-нибудь видела Максвелла Драммонда?
– Драммонда? Фермера? Да, видела. Он какое-то время был протеже Эдварда.
– И что ты о нем думаешь?
Выражение глаз Маргарет изменилось.
– А почему ты спрашиваешь? Я считала, что он довольно опасен, – сказала она после паузы. – И слишком высокого о себе мнения.
– Да, понимаю.
– А что? Он тебе нравится?
– Да что ты! – поспешила отмахнуться я. – Я его терпеть не могу. Но и из головы он у меня не выходит. Это что-то необычное и особенное. Оно лишено всякого смысла, но каждый раз, когда я его вижу…
– Понимаю, – проговорила Маргарет, убрав всякое выражение с лица. Ее голубые глаза из-за пенсне пристально разглядывали меня.
– Ведь его и красивым-то назвать нельзя. Он, вообще-то, довольно уродлив и очень груб на язык. Я говорила с ним только раз, но…
– Понимаю, – снова отозвалась Маргарет. – Всего раз.
– Но видела я его тогда в пятый раз. – Я рассказала о первой встрече в амбулатории, двух мимолетных пересечениях в Клонарине, встрече в доме отца Донала и, наконец, о разговоре на дорожке в Кашельмаре. Говорила очень быстро, не останавливаясь, чтобы набрать воздуха, и имя Драммонда звучало снова и снова, пока не стало казаться, что сам воздух гудит им. – И каждый раз, когда я его встречаю…
– Хватит! – оборвала Маргарет.
– Я просто не могу понять. Будь он какой красавец…
– Такие вещи часто никак не связаны с красотой.
– Если бы он был человеком моего круга…
– Тогда это было бы проще, – закончила Маргарет. – Ты могла бы завести с ним роман и очень быстро выздоровела бы.
– Маргарет!
– Моя дорогая Сара, не надо делать такие большие глаза! Мы обе знаем, что происходит в мире, и я не вижу никаких причин, почему мы должны притворяться, будто пребываем в неведении.
– Я бы и представить себе такого не могла…
– Не могла? – спросила Маргарет. – Тогда ты, вероятно, не настолько влюблена, как тебе кажется. Не бери в голову, наш разговор беспредметен, поскольку ты все равно не можешь завести роман с человеком, который считай что крестьянин. Даже любовные романы имеют свои условности.
– Но что мне делать? Я как увидела его, так все время о нем думаю!
– Ты попробуй относиться к своей безрассудной страсти как к тому, что она и есть безрассудная страсть. Ты думаешь, что его внешность не способна вызывать у тебя страсть, но на самом деле именно его внешность и очаровывает тебя. Ты его едва знаешь, а потому не можешь питать страсть к его благородной душе, если только она у него есть, в чем я сомневаюсь.
– Но…
– Господи боже, Сара, у тебя ведь и прежде бывали случаи безрассудной страсти. Ты ведь писала мне, что в четырнадцать лет была страстно влюблена в своего учителя танцев.
– Это другое, – только и смогла ответить я.
– Боюсь, что нет, моя дорогая.
– Нет, ты не понимаешь. – Я слышала упрямую нотку в своем голосе, и она тоже услышала ее, потому что поспешила добавить:
– Нет-нет, думаю, что понимаю! У меня, видишь ли, тоже бывали случаи безрассудной страсти, и довольно мучительные, но рано или поздно я приходила в себя. Нужно проявлять терпение и ждать, когда они умрут естественной смертью.
– Я впервые увидела Драммонда четыре года назад, – сказала я. – Если это безрассудная страсть, то разве не должна она была бы уже давно умереть?
– Она длится так долго, потому что ты редко его видишь. Близкое знакомство рождает презрение. Если бы ты видела его каждый день, то скоро стала бы спрашивать себя: да чего же я в нем нашла? Сара…
– Да?
– Он знает о твоих чувствах?
Я ответила молчанием.
– Силы небесные, Сара, не могла же ты в здравом уме намекнуть ему…
– В этом не было нужды, – прошептала я. – Он всегда знал, как и я.
– Как такое возможно?! Ты драматизируешь ситуацию, делаешь из нее романтическую историю.
– Я ничего не могу с собой поделать, если так оно и есть, – выдавила я и вдруг поняла, что плачу.
– Ну-ну… извини. – Голос Маргарет звучал встревоженно и расстроенно. – Не хотела тебя обижать, но… Сара, ты должна проявить благоразумие, непременно! Знаю, с Патриком ты не так счастлива, как тебе хотелось бы. Тебя, вероятно, искушает желание попробовать с другими мужчинами, но, Сара, только не с такими, как Драммонд! Для тебя это кончится катастрофой, неужели ты не понимаешь? Патрик в тот же день уйдет от тебя. Ты можешь не надеяться ни на какое снисхождение с его стороны или даже на его попытку скрыть твою измену, что было бы возможно, заведи ты роман с человеком своего класса. Он с тобой разведется, ты будешь опозорена, станешь социальным изгоем. Дети… – (Издалека из коридора донесся смех Патрика и звук шагов по лестнице.) – Детей ты никогда не увидишь. Никогда.