И все же я полагала, что Патрик останется с Макгоуаном, но ошибалась. Он вернулся. Патрик тем вечером приехал домой из Линона с конем Макгоуана и отказался видеть кого бы то ни было до следующего дня. Он мог бы сидеть взаперти и дольше, если бы не приехали Драммонд с Майклом Джойсом, новым патриархом самого влиятельного семейства в долине. Они хотели выставить какие-то требования, а Джордж, который все еще оставался в Кашельмаре, отказался принимать их от имени Патрика.
Я Драммонда не видела. Отдыхала в будуаре и узнала о его приезде в Кашельмару, только когда Джордж поднялся проконсультироваться с Маделин, которая сидела со мной.
– Патрику придется встретиться с ними, – взволнованно сказал он. – Если мы отошлем их сегодня, они придут завтра. Подумать только, что О’Мэлли и Джойсы выступают заодно. Сколько помню, они всегда были готовы перегрызть друг другу глотки! Что ж, по крайней мере, Макгоуан если и не принес мира в долину, то принес единение.
– Я позову Патрика, – решила Маделин, откладывая шитье. – Сару нельзя этим беспокоить.
Она вышла из будуара, прошла через мою спальню к двери в комнату Патрика. Я не разобрала, как он ответил на стук в дверь, но, когда Маделин вошла в его комнату, я услышала ее слова: «Как отвратительно! Как ты позволяешь себе пить виски с самого утра?» А Патрик заорал на нее в ответ.
– Боже мой! – воскликнул Джордж и побежал на выручку Маделин.
Ссора началась нешуточная.
– Я не собираюсь встречаться с этим ублюдком Драммондом! – вскричал Патрик.
– Дьявольски дурацкие слова! – завопил в ответ Джордж. – Извини мой язык, Маделин, но в самом деле…
– Прошу тебя, Джордж, – отрезала Маделин, – сейчас вряд ли походящее время для светских изысканностей. Патрик, ты должен поговорить с Драммондом и Джойсом. Ты не в том положении, чтобы уклоняться от встречи. А если ты этого не понимаешь, то ты еще глупее, чем я думала.
– Закрой свой поганый рот, – прошипел Патрик.
В этот момент я и поняла, насколько он пьян, потому что обычно он никогда так не обращался с женщинами.
– Не закрою! – с напором воскликнула Маделин. – Я слишком долго держала его закрытым из-за тебя, а теперь, думаю, пришло время объяснить тебе кое-что. Ты должен взять себя в руки. Ты стал абсолютным позором, запойным пьяницей. Бросил беременную жену, обожествляешь этого Макгоуана на такой унизительный для тебя манер…
– Не читай мне проповедей! Убирайся!
– Нет, я буду читать тебе проповеди! Это мой моральный долг как твоей сестры и христианки. Что бы сказал папа, увидев тебя сейчас?!
– Да что вспоминать про дядюшку Эдварда, – практично заметил Джордж. – Слава богу, что он мертв и не видит этого позора. Теперь имеет значение то, что говорят другие люди, и я должен заявить тебе, Патрик: твоя частная жизнь становится предметом самых бесстыдных слухов отсюда до Дублина… и до Лондона тоже, насколько мне известно.
– Бога ради, какое это имеет значение теперь? Хью уехал, разве нет? Я здесь с моей беременной женой, так? Так, я спрашиваю?
– Ты должен дать нам слово, что Макгоуан никогда не вернется. Именно этого хотят Драммонд и Джойс, а если ты не согласишься, то я не ручаюсь за последствия.
– Патрик, у тебя обязанности перед Сарой, перед детьми, перед твоим нерожденным ребенком…
– Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу работать у себя в саду. Хочу, чтобы вернулись дети.
– Тогда…
– Да скажите вы Драммонду и Джойсу то, что хотите. Какая мне разница? Только оставьте меня в покое!
– Он, конечно, был отвратительно пьян, – передала мне Маделин, когда Джордж ушел вниз беседовать с Джойсом и Драммондом. – Я бы сказала ему и побольше, но, когда он в таком состоянии, говорить с ним бесполезно.
– Абсолютно, – согласилась я.
Патрика я увидела только два дня спустя. Маделин в это время уже вернулась в амбулаторию, а Джордж, пообещав Драммонду и Джойсу, что будет найден новый, умеренный управляющий вместо Макгоуана, в полном изнеможении уехал в Леттертурк. Поскольку в долине установилось спокойствие, я решила обсудить с Патриком возвращение детей.
– Я их уже вызвал, – сообщил он. – Вчера написал Нэнни.
– Почему ты мне ничего не сказал? – сердито спросила я после проведенной бессонной ночи, когда с беспокойством думала, уже пора или еще рано отправлять письмо в их отель в Солтхилле.
– Не хотел с тобой говорить.
– Да, но… – Мое внимание привлекла мрачность, несвойственная ему. – Патрик, ты должен сделать над собой усилие, непременно, иначе дети заподозрят, что наши отношения вовсе не такие, как кажутся.
Произнеся эти слова, я осознала: когда родится ребенок, я уйду от него. Заберу детей и уеду в Дублин – или в Лондон – искать юридической помощи. Теперь, когда Макгоуан уехал, я больше могу не бояться побега.
Затем подумала: без Макгоуана жизнь в Кашельмаре более или менее сносная. Я никогда не прощу Патрика, как никогда не прощу и Макгоуана, но, хотя ненавижу и презираю его, я определенно смогу так устроить жизнь, чтобы мы почти не общались друг с другом. А ради детей я должна избегать скандала, не разводиться. Если это возможно, нужно попытаться сохранить семью. И к тому же… разве Драммонд не обещал найти меня, когда я снова встану на ноги?
– Патрик… – начала я рассудительным голосом, но он оборвал меня:
– Я устал лгать. – Он опять пил. В одиннадцать утра Патрик уже выпил содовой с бренди – Фланниган привез из Голуэя. – Я устал беспокоиться о том, что скажут другие.
– Но ты должен беспокоиться о том, что скажут твои дети! Ты подумай о Неде – ему уже девять! Если он когда-нибудь узнает правду…
– Узнает. Когда-нибудь узнает.
– Но он не должен узнать! Как ты можешь говорить об этом так спокойно?
– Могу. Потому что мои ценности отличаются от твоих. Потому что не хочу, чтобы мой сын сказал обо мне когда-нибудь: «Мой отец был великолепным лжецом и превосходным актером, я его совершенно не знал». Я хочу, чтобы он мог сказать обо мне: «Мой отец любил меня и был честным со мной, а больше ничто не имеет значения».
– Ты снова пьян! – в ярости вскричала я. Но поскольку изгнание Макгоуана придало мне мужества и теперь мне требовалось сотрудничество Патрика, я подавила в себе гнев и презрение и сделала еще одну попытку воззвать к его разуму. – Мы должны соблюдать внешние приличия, – резонно напомнила я, используя выражение, которое он нередко обращал ко мне. – Если мы поставим на этом крест сейчас, то все наши прошлые усилия были потрачены впустую. Обещай мне, что сделаешь еще одну попытку – ради детей.
– Я обещаю тебе что угодно, – буркнул он, – только оставь меня в покое.
К счастью, настроение в доме улучшилось после возвращения детей, но долгие запои оставили свой отпечаток на его внешности. Патрик выглядел старше своих лет, его покрытое пятнами лицо бороздили морщины. С исчезновением Макгоуана он потерял интерес к саду, а в отсутствие физических занятий набрал вес, и если прежде был замечательно сложен, то теперь обрюзг, появились первые признаки увядания. Он все еще сохранял самоуверенность, которую придал ему Макгоуан, но без цели в жизни Патрик, казалось, все глубже погружался в апатию, а без детей становился мрачным и враждебным. Когда они вернулись, он попытался быть таким, как прежде, и я, видя это, с облегчением думала, что, возможно, позор и унижение развода обойдут их.
Родился ребенок.
Я плохо перенесла роды, которые, в отличие от предыдущих, были затяжными и трудными, а крови я потеряла так много, что несколько часов оставалась без сознания. Никто долго не решался говорить мне об опухолях, а когда доктор Кагилл гораздо позднее и рассказал, он тут же принялся заверять меня, что они не раковые, и я так ничего и не поняла. Никто не ждал, что я выживу. Доктору Кагиллу пришлось воспользоваться скальпелем. Не будь он молодым прогрессивным врачом, не учись в Лондоне, а потом в Дублине, то я бы наверняка не выжила. Несмотря на все его современные знания, я получила какую-то инфекцию и в течение нескольких дней чувствовала только жар и боль. Но наконец как-то утром мне стало лучше, и я вспомнила, что когда-то давно родила ребенка.
– Маленькую девочку, – подтвердила Маделин, которая все это время преданно ухаживала за мной. – Очень хорошенькую. Темноволосую, как ты, и ничуть не похожую на Патрика.
Я спросила, выживет ли она, и не поверила своим ушам, когда Маделин сказала: да, выживет.
– Ты говоришь это, чтобы пощадить меня, – предположила я, но, когда мне показали ребенка, я увидела здоровый, розовый цвет кожи. – Какое счастье, – только и пробормотала я, опускаясь на подушку. – Мне всегда везет. – Но больше я ничего не могла сказать, потому что была слишком слаба.
Несколько недель спустя Маделин сообщила, что я теперь не смогу иметь детей. Она объяснила это на медицинском языке, но я никогда толком не разбиралась в женской анатомии, так что только кивала и старалась делать заинтересованное лицо. Поначалу ничуть не расстроилась, потому что не имела ни малейших намерений рожать еще одного ребенка от Патрика, но спустя время факт моего бесплодия тяжелым грузом лег на мое сознание и не раз вызывал у меня слезы, когда я оставалась одна в своей комнате. Я твердила себе, что не имею права жаловаться, родив четырех прекрасных детей, но все же мысль о том, что я перестала быть полноценной женщиной, иногда терзала меня, и на сердце свинцовым грузом ложилась великая печаль.
Чтобы поднять себе настроение, я думала о Драммонде. Но меня ожидало долгое выздоровление, и я понятия не имела, когда снова увижу его.
Ребенка крестили на Рождество, когда я уже могла ходить. Патрик, естественно, возражал против имени Камилла, а я, разумеется, противилась имени Луиза, и за час до прибытия священника ситуация сложилась безвыходная.
– Попробуйте что-нибудь простое, – предложила Маделин, взяв на себя роль миротворца, которую прежде исполняла Маргарет. – Может быть, Джейн или Джоан.
– Только не Джоан, – сказали мы одновременно с Патриком в редком согласии, и девочку назвали Джейн, к большому разочарованию других детей, которые сочли имя слишком уж простецким.