Пользуясь случаем, Жека узнал то, из чего помнил только смутные обрывки давних рассказов матери: о своих прадеде и прапрадеде, простых крестьянских мужиках, и об их таких же простых крестьянских жёнах. Ещё Жека послушал о своём деде (по материнской, естественно, линии), умершем, когда Жеке было два года. Дед работал в колхозной кузнице, потом пошёл на войну, попал в плен, бежал, был пойман и бежал снова, партизанил, потом снова воевал, вернулся — и никогда не любил ни о чём этом рассказывать. Послушал о бабушке, что поднимала, пока дедушка воевал, двух сыновей, будущих Жекиных дядей — дядю Васю и дядю Егора.
Разговор не обошёл вниманием и тёти-Олиного супруга, дядю Диму, чей фотографический портрет улыбался со стены в зале. Рассказывала о нём тётя Оля с тщательно скрываемой обидой и горечью, уверенная, что юный её собеседник мало что в откровенных этих словах понимает. Жека всё, конечно же, понимал — и старательно притворялся, что не понимает, хотя делать это было совсем не просто. Всё там было понятно. Как будто перед глазами возникла картина похорон, где старые дяди-Димины друзья растерянно переглядывались среди хмельной оравы новых, прилепившихся к их ушедшему товарищу месяц-два назад.
Кто был дядя Дима, безответственная загульная скотина или раздавленный хмельным недугом неплохой, но слабый человек, Жека так для себя и не решил. Дядя не только скомкал и выбросил свою бестолковую жизнь, он сделал куда хуже — сломал судьбу любившей его чудесной женщине. Могло ли сложиться по-другому? Как знать.
— Ох, Женя, а ты уже совсем большой, — печально проговорила тётя Оля, когда уставшее за день солнце начало свой путь к крышам домов. — Так незаметно вырос… Вообще, так быстро всё… происходит…
Жека задумчиво и согласно кивал, а сам чувствовал, что ещё немного, и он разревётся, как маленькая девочка. Пора, пора было уходить, и Жека поднялся и ступил из кухни. И каждый шаг как будто отдалял его от тёти на годы. Он знал, что скорее всего сюда уже не вернётся — вместо него прибежит тринадцатилетний Женя Барсуков, настоящий и бестолковый. Оно, конечно, и к лучшему. Тётя глядела на него, стоя у кухонной двери. Хотелось подойти, обнять её, но Жека знал, что тогда уж точно разрыдается, а это было ни к чему.
Он вывалился в подъезд и застучал сандалиями по лестнице. Горло проглатывало один за одним большие горьковатые комки.
Улица встретила Жеку шумом. В крайнем подъезде высовывалась с балкона растрёпанная старуха в пижаме, что-то кричала, грозила кому-то кулачком. Из-за угла выглядывала малышня, на лицах сияли ужас и восторг. Жека помнил эту сумасшедшую бабку, она всегда была в пижаме и всегда кричала на детей с балкона. «Зачем ты кричишь, старушка, — печально подумал Жека. — Перестань. Тебя давно уже нет».
***
Красный набухший солнечный шар висел над морем, раздумывая, булькнуться туда прямо сейчас или ещё повременить. Цикады замолчали, и вместо них с крыши санатория кричали дурными голосами чайки. Лёгкий ветер трепал плавки и полотенца на балконах.
Жека просидел недалеко от санаторных ворот час с лишним, и вот Гена наконец появился. Издалека Жека его и не узнал, на том была новая рубаха в светлых кремовых оттенках. На плече болталась небольшая спортивная сумка.
Гена энергичным шагом потопал в направлении городского центра, и Жека поспешил следом.
У памятника революционному матросу, что со зверским лицом тащил куда-то пулемёт, Гена остановился. Вместе с притаившимся за уже не работающим киоском «Соки-воды» Жекой он стал чего-то ждать. Скоро выяснилось — ждали они Снежану. Платье на ней было сегодня жёлтое в крупный ромашковидный цветочек. Парочка пошла гулять по вечернему городу.
Вдоль залитых электрическим светом улиц и площадей высились, тянулись в тёмное уже небо кипарисы. Удушливо пахло какими-то неизвестными терпкими цветами. Иногда над крышами куда-то целенаправленно пролетали чайки, такие белые на фоне небесной черноты.
Парочка гуляла, Жека таскался за ними на некотором отдалении, гадая, что же будет дальше — всё как обычно.
И тут случилось ужасное.
Геннадий, что последние минут десять стал отчего-то вертеть головой по сторонам, вдруг шагнул с тротуара на проезжую часть и вскинул руку. Гена вскинул руку, и рядом с ним затормозила светлая «Волга» с зелёным огоньком у лобового стекла — такси.
В этот момент Жека понял, что всё пропало. Гена не терял времени и, похоже, что-то предпринял. Может, снял-таки где-нибудь в прибрежном селе флигель, комнату у глуховатой бабули, да хоть бы собачью конуру, лишь бы там можно было совершить наконец-то понятно что — и никакие метатели камней по стёклам или орущие из темноты всякие гадости жуткие дети им не помешают. Или просто разведал у местных, где тут есть дикие далёкие пляжи: днём на них могут повстречаться удивительные обитатели — подпольные советские нудисты, а по ночам наверняка нет вообще никого.
Гена раскрыл перед своей подругой дверцу с шашечками, а Жека запаниковал. Сейчас вот уедут — и тогда всё, капут, миссия провалена. Поди поймай тут ещё одно такси: вокруг, как назло, не было не то что такси, не было машин вообще. Жека помнил, что в те времена автотранспорта было совсем мало, они с друзьями спокойно играли на дороге возле дома — зимой в хоккей, летом в волейбол или в бадминтон, лишь раз в десять-пятнадцать минут убегая на тротуар, чтобы пропустить машину. Ещё он помнил, что ловля такси была в те времена занятием нелёгким и малоблагодарным.
Но теперь вспоминать всё это было, конечно, не время — «Волга» с Геной и Снежаной внутри выехала с обочины на дорогу и встала, одинокая, на светофоре.
И тут за дальним перекрёстком запрыгал по асфальту свет фар, и скоро показался он: жигуль-«копейка», новенький, блестящий, красный в свете фонарей, с буквой «У» в углу стекла. И Жека понёсся поскорее к ближайшему столбу с фонарём, что бросал на проезжую часть широкий круг света, и там выскочил с поднятыми руками «копейке» наперерез. Он старался, чтобы водитель заметил его заранее, но всё равно появление ребёнка на дороге стало для того полной неожиданностью. Неопытный автомобилист дал с перепугу со всех сил по тормозам, и «копейка» замерла как вкопанная метров за десять от Жеки, а сам водитель стукнулся лбом о стекло, что так и называется — лобовое.
Жека поскакал к машине, а водитель выпрыгнул наружу и пошёл, потирая голову, на Жеку. Когда они сошлись, водитель расставил руки и поймал Жеку, потом схватил того за шиворот.
— Ты что бегаешь по дороге?! — заорал он перепуганным и высоким голосом. — Жить надоело?
— Дядя, дядя! — закричал и себе Жека. — Помогите!
Услышав «помогите», автолюбитель перестал орать, отпустил Жекин шиворот и обратился в слух.
— Там, в такси, — продолжал своё выступление Жека, — там мой батя, батя мой! Поехали, дядь, поехали! Надо его догнать!
Жека побежал к жигулю, дёрнул дверцу и забрался на переднее сиденье. Внутри царил особенный и неповторимый жигулёвский запах. Автолюбитель растерянно на это посмотрел, подошёл и уселся за руль. Он завёл заглохшую машину, стал трогаться, заглох снова, завёлся, и жигуль, подёргавшись, поехал. Красные огоньки «Волги» мелькали совсем далеко — хорошо, она никуда не свернула.
— Там в такси мой батя, — звенел без умолку Жека, — и он там с какой-то бабой. Надо догнать, пожалуйста! У него, когда он бухой, часто вот такое, понимаете? А мамка… мамка сказала: ещё раз, и она повесится!.. Да, да… Или утопится.
Автомобилист молчал, бросая время от времени на Жеку полные ужаса взгляды.
— Пожалуйста, дядь, — не замолкал Жека. — Он всегда заявляется, просит прощения, рыдает, валяется у мамки в ногах… Но в этот раз мамка сказала… Пожалуйста, дядь… Пожалуйста, переключите уже на третью передачу, — не выдержал Жека мучительного рёва жигулёвского двигателя.
Между тем «Волга» впереди ехала-ехала, а тут вильнула и остановилась. Под фонарём, возле темнеющего стёклами киоска «Союзпечати», примостилась на табуретке толстая тётка в косынке, перед ней лезли из вёдер белые пушистые цветы. Рядом стоял и рылся в карманах Гена Баранов.
— Тормозите, тормозите! — крикнул Жека, и автолюбитель неловко завернул к обочине, запрыгнул одним колесом на бордюр и снова заглох.
Жека выскочил из машины и пошагал к Гене. Что делать дальше, он совсем не представлял.
Но Гена, увидев Жеку и что-то такое, видимо, всё же припомнив, ничего сделать ему и не дал. Он бросил суетящуюся цветочницу и рванул прямо к Жеке. Подбежал, сгрёб его за шею, но тут же опомнился, отпустил — ребёнок всё-таки. Вскричал со страданием в голосе:
— Ты зачем за мной таскаешься, маленький ты гадёныш?! Сколько можно? Ты…
Но он не договорил. Так-то у него, конечно, было много что Жеке сказать. Он просто не успел. А не успел он оттого, что подскочивший автомобилист развернул Геннадия к себе, и его возмущённая только что увиденным и услышанным быстрая нога впечаталась Геннадию в то самое место, которым Геннадий рассчитывал сегодня получить совсем другие ощущения, нежели те, что теперь вот пришлось получить. Гена глухо ойкнул и согнулся.
— Э, Вовчик, ты чего? — возник рядом с ними таксист, что оказался, видимо, автолюбителя знакомым, в маленьких городках местные все друг друга знают.
А возле Жеки вдруг возникла Снежана. Возникла и схватила его. Сегодня Жеку все взяли моду хватать, но у Снежаны это получилось куда неприятнее других. Она больно впилась Жеке в участок между плечом и шеей своими яркими маникюрами и поволокла в сторону — так хищник волочет пойманную жертву.
Растерянный Жека опешил от такого поворота и безвольно болтался у неё в когтях. А что ему было делать? Не драться же с ней. А Снежана тем временем шипела змеёй прямо Жеке в ухо:
— Слышь, мелкий говнюк! Не лезь, не лезь к нам, сопля, чмо малолетнее!
Лицо её искажалось гримасами, ярость придала неженской силы. Жеку пронзило острыми ногтями до самого скелета, он дёрнулся, но куда там, вырваться было невозможно.
— Всё равно я заберу его себе, — неслись, обдавали Жеку приторными парфюмами быстрые, не желающие себя сдерживать слова. — Жена не стена, отодвинем. Есть дочь — ну, ничего, заплатим алименты.