Жека позаглядывал в тетради сидящих ниже ярусом. Конспект писали многие, но число никто из них не обозначил. Тогда Жека вспомнил, что на руке у него болтались часы «Монтана» — он и спал, не снимая их, а когда умывался, снял и куда-то сунул. Блин, не на раковине ли оставил? Но нет, «Монтана» обнаружилась в кармане джинсов, и квадратные её цифры сообщили, что сегодня двадцать третье ноября, а маленький штришок сверху экрана показал на краткое английское обозначение вторника.
Кто не помнит часы «Монтана»? С музыкой, шестнадцать мелодий. Свои Жека обрёл ещё в школе, родители подарили, и тогда это было неимоверно круто. Он их почти никогда не снимал, и летом на загорелой его руке появлялась на запястье белая полоска. Жека протаскал их до нового тысячелетия и тогда уже трагически кокнул, ремонтируя свой первый жигуль. В студенческие годы, правда, часы те выглядели уже несколько дряхловато. А как-то Рюха прямо на паре утащил их втихаря, раскрыл и между стеклом и экраном сунул бумажку с надписью «Тяжёлое время, товарищ» — как на рисунке карикатуриста Васи Дубова. Это было смешно.
Тогда было смешно, а теперь что-то не очень. Надо было думать и вспоминать. Обхвативши ладонями свою больную голову — чтобы не треснула от натуги, — Жека запустил центрифугу памяти на полную мощность. И неимоверное это усилие дало плоды: Жека вспомнил.
Уезжал он тогда домой из общежития не просто так, а на день рождения. Конец ноября был в их домашней компании порой именин. А компания была большая, плюс ещё всякие левые периодически прилипали. Двадцать пятого ноября, в четверг, был день рождения у Бонда, Коляна Бондаренко, и Жека там пил-гулял, он и в пятницу на занятия не поехал, да по пятницам и было всего-то две пары, после которых все разъезжались по домам на выходные. Теперь Колян на своём дне рождения Жеки видимо, недосчитается — ну да и хрен с ним. Колян был так себе человечишка — что называется, с говнецом. Тогда, по молодости, это не очень принимали во внимание, мало ли кто там рядом, компания большая. Но, повзрослев, Жека понял, что держать такое у себя в друзьях вообще ни к чему.
Итак, в четверг, а это послезавтра, состоится стычка, и забросило Жеку прямо накануне едва ли случайно. Место её известно, примерное время тоже. Также известен приблизительный численный состав противника и его главное боевое, а скорее стратегическое орудие: уголовный человек Помидор.
Теперь надо придумать, как изменить ход и результат события и перевернуть всё в свою пользу.
***
Вторая пара была тоже лекция, политология, и там Жека, укрывшись от строгой и теперь уже безымянной преподавательской тётки за спинами более радивых студентов, продолжил свои размышления. Но ничего путного наразмышлять ему не удалось.
Третьей парой шла практика по высшей математике, и туда Жека уже не пошёл, слинял в общежитие.
Рюху Жека застал всё в той же позиции, тот спал беспробудным младенческим сном. Этого Жека в общем-то и ожидал. С похмельем каждый боролся по-своему: железный Ростик мог с утра выйти на пробежку, кто-то поднимался чуть позже обычного и приходил ко второй паре, кто-то, не желающий прогуливать занятия, пил таблетки.
Часто беда выпадала на пятницу, тогда некоторые (и Жека в их числе) брали с собой на лекцию бутылку пивка и медленно цедили его через трубочку, пригнувшись над партой — тогда тяжесть из головы постепенно уходила, и вокруг остановилось тепло и светло. У Рюхи же имелся свой персональный способ борьбы с похмельем, который подойдёт не всякому. На следующий день после трудных возлияний Рюха ультимативно дрых до двух или трёх часов дня, а то и до самого вечера. Потом, проснувшись, он безразлично поедал что-то из отысканного в холодильнике, а если там ничего отыскать не получалось, брал кусок хлеба, мазал на него обильный слой майонеза — и тем довольствовался. (Он, кстати, подсадил на майонезное потребление и Жеку, и тот долгие годы не мыслил обеда без такого своеобразного бутерброда, и лишь недавно решил, что организм не казённый и лучше от подобной диеты отказаться). Дальше Рюха забирался обратно в кровать, брал какую-нибудь книгу (не учебник) и хмуро читал её часов до двух ночи, потом засыпал снова. Он просто как бы удалял этот неприятный, нежелательный день из жизни, совершал своего рода временной скачок.
У Жеки было по-другому. Как правило, последствия вчерашнего веселья он просто перетерпевал: ну похмелье и похмелье, эка невидаль. А когда эта неприятность заставала его не в общежитии, а дома, то зачастую его мозг, вместо чтоб комфортно пересидеть нехорошее время во сне, зачем-то подрывал Жеку ни свет ни заря, часов в пять тридцать утра. Тогда Жека, поворочавшись и поняв, что заснуть уже не выйдет, брёл из спальни в пустой зал, тихо, чтобы никого не разбудить, притягивал поплотнее дверь и тащил из коробки брательникову игровую приставку «Денди». Игры на ней были простые, графика неказистая, это не «Сега» и тем более не PlayStation, которой тогда, наверное, ещё и в помине не было. Но одна на этой «Денди» игра очень подходила Жеке именно под его похмельное состояние. Управляемый джойстиком эскимос в характерной куртке с отороченным мехом капюшоном бегал по ледовым дорожкам, пробивал себе путь наверх, с яруса на ярус, большой кувалдой, этой же кувалдой забавно лупил по башке своих противников-тюленей; потом, забравшись достаточно высоко, скакал уже по проезжающим облакам, собирая по пути цветные овощи-бонусы, а в самом конце, если успевал, взмывал в высоком прыжке наверх экрана, чтобы ухватить за хвост специальную большую птицу и улететь на следующий уровень.
Тогда Жека ни о чём таком не думал, но потом, вспоминая, стал видеть в той игре, она называлась английскими словами «Ice Climber», много символичного и отчасти понял, чем она ему такими похмельными утрами помогала. Там в игре было полно льда, и хоть он был просто пикселами на экране, воспринимался, наверное, всё же как нечто осязаемое, холодненькое, что можно приложить к вискам. Сам персонаж-эскимос, он же чукча, подсознательно воспринимался Жекой с его пустой и звенящей с похмелья головой как ментальный коллега, брат по разуму. Когда у получившего по балде тюленя начинали летать вокруг головы мультяшные звёздочки, то больной голове самого Жеки каким-то неочевидным образом становилось от этого чуть-чуть полегче. Само махание кувалдой подразумевало физическую нагрузку, к чему Жека, наверное, тоже подсознательно стремился, но сейчас было не то состояние. Когда персонаж собирал рисованные морковки и баклажаны, циферки вверху экрана росли, и Жека радовался: ну хоть чукча не бедствует. А если персонажу удавалось, обогнав таймер обратного отчета, удачно прыгнуть и схватить-таки за хвост пролетающую птицу удачи, подсознание испытывало некоторое удовлетворение, своего рода микро-эйфорию: ну пусть хоть кто-то улетит отсюда к чёртовой бабушке из окружающей нищеты и беспросветности. Улетали, правда, только для того, чтобы продолжить махать кувалдой на нижнем ярусе следующего уровня, но то было уже не важно.
Тем временем Рюха всё спал и спал, расчётливо приближая для себя завтрашний день, где не будет ни тошноты, ни головной боли. В холодильнике обнаружилась вполне съедобного вида сарделька, и больше ничего, что можно съесть сразу. Видимо, посиделки вчера были значительные, с гостями, раз смогли умять всё привезённое из дому после выходных. Жека по-честному разделил сардельку напополам и употребил с хлебом и — по методу Рюхи — майонезом. Потом он и себе забрался на кровать, но не чтобы спать, а чтобы думать.
Итак, стал рассуждать Жека, что мы имеем. Послезавтра в коридоре будет столкновение в формате примерно восемь на восемь. По сравнению с тем, что случилось тогда, здесь у Жеки и компании станет на одного человека больше — на самого Жеку. Но что толку считать людей, если у одной из сторон имеется фактор Помидора. Он ведь как оружие массового поражения. Допустим, Жеке удастся собрать ещё людей и даже убедить их не бздеть от вида румяной помидорной рожи, а драться. Допустим, они даже ввалят противнику. Ну что им тогда делать с Помидором? Едва ли он станет просто так смотреть, как возят мордой по общажному полу его корешей-шестёрок. Даже если отморозок и не выхватит ствол и не начнёт валить всех налево и направо, он может пырнуть кого-то ножом. Его за это потом, не исключено, что и посадят, но порезанному будет от того не легче. Но даже если ничего такого не случится, а Жека с друзьями радостно наваляют не только крысам Короля, но и самому Помидору, ни к чему хорошему это не приведёт. И даже совсем наоборот. Король это фигня, и тьфу бы на него, но Помидор и его уголовные кореша не дадут Жекиным друзьям — и самому молодому и не догоняющему, как же он в такое вляпался, Жеке — жизни вообще. Тогда, в то время, эти люди были здесь, на низовом, так сказать, уровне, реальной властью. В большинстве они тогда же и полегли в войне сами с собой, и туда им в основном и дорога — жаль только, что и непричастного народа они тоже успели прихватить немало.
Потом Жека ясно представил себе, как Помидор ходит, раскачиваясь, вдоль шеренги деморализованных и подавленных пацанов, тычет им пальцем в грудь и раздельно цедит сквозь зубы:
— С каждого. По пятьдесят. Баксов.
Нет, такого допустить было никак нельзя.
Помидора этого Жека видел два или три раза в жизни, и лица его не помнил, поэтому в сцене этой тот сильно смахивал на актёра Леонова в образе уголовника Доцента: «Пасть порву! Моргала выколю!» Но веселее от этого не становилось.
Да, Помидору надо как-то противодействовать заранее, и у Жеки даже имелись в этом отношении кое-какие зачатки идей. Но для этого нужно будет добраться до телефона. Пока же он решил подсчитать силы сторон.
У Короля, кроме основной тройки — его самого, Барбоса и мелкого Петюни (Жека считал их за два с половиной, Петюня был не боец, но потом подумал, что Барбос, несмотря на свою тупость, боец выше среднего, так что ладно, пусть будет трое) — так вот, кроме них троих были близнецы и ещё пятеро мутных оболтусов, что жили в дальнем отсеке. На занятиях они почти не появлялись, и Жека помнил их фрагментарно, но они точно есть и на разборку обязательно припрутся, не пропустят. Итого десять человек, а то как бы ещё не больше — и плюс, мать бы его за ногу, Помидор.