— Не знаю, долго ли я выдержу, Эолейр. — Изорн появился из пурги, борода его заиндевела. — Я был вынужден поехать на охоту, только для того чтобы не слышать, но этот звук преследует меня повсюду, где бы я ни был. — Он бросил у костра убитого зайца. Кровь текла из раны, оставляя на снегу красные пятна. — Добрый день, леди, — сказал молодой риммер Мегвин. Она перестала петь, но не ответила. Казалось, она не в состоянии видеть ничего, кроме прыгающего пламени.
Эолейр перехватил задумчивый взгляд Изорна и пожал плечами.
— Не такой уж страшный звук.
Риммер поднял брови.
— Нет, Эолейр, наоборот, он в чем-то даже прекрасен. Но слишком прекрасен для меня, слишком силен, слишком странен. Он причиняет мне боль.
Граф нахмурился:
— Знаю. Мои люди тоже не находят себе места. Больше того — многие напуганы.
— Но зачем они это делают? Они же жизнями рискуют! Вчера двоих убили! Если это какой-то обряд, который им обязательно нужно выполнить, почему они не могут петь за пределами досягаемости стрел?
Эолейр беспомощно покачал головой:
— Не знаю. Убей меня Багба, я не знаю, Изорн.
Немолкнущие, как шум океана, голоса ситхи омывали лагерь.
Джирики пришел перед рассветом. Розоватый отсвет тлеющих углей выхватил из темноты его острые черты.
— Этим утром, — произнес он и сел на корточки, неподвижно глядя на угли. — До полудня.
Эолейр протер глаза, стараясь окончательно проснуться. Он спал урывками, но ему казалось, что сна давно уже не было.
— Этим… этим утром? Что ты имеешь в виду?
— Начнется битва. — Во взгляде Джирики, обращенном к Эолейру, было что-то, что можно было бы принять за сожаление, если бы это лицо принадлежало смертному. — Это будет страшная битва.
— Почему ты думаешь, что она начнется именно сегодня?
— Потому что мы готовы начать ее. Мы не можем осаждать крепость — нас слишком мало. Тех, кого вы называете норнами, еще меньше, но они скрыты в огромной каменной раковине, а у нас нет ни машин смертных, созданных для штурма, ни времени, чтобы их построить. Поэтому мы идем нашим путем.
— Это как-то связано с пением?
Джирики кивнул со странной торжественностью.
— Да. Подготовь своих людей. И объясни им следующее: что бы они ни увидели, что бы ни думали, наши враги в крепости — живые существа. Хикедайя такие же, как мы, и такие же, как вы, — из плоти и крови. Они тоже умирают. — Его спокойные золотые глаза не мигая смотрели на Эолейра. — Ты скажешь им это?
— Скажу. — Эолейр поежился и пододвинулся ближе к огню, протянув руки к остывающим углям. — Утром?
Джирики снова кивнул и встал.
— Если удача улыбнется нам, это закончится до темноты.
Эолейр не мог себе представить, как можно взять Наглимунд за такое короткое время.
— А если не закончится? Что тогда?
— Тогда будет… тяжело. — Джирики отступил на шаг и исчез в пурге.
Эолейр посидел еще немного перед остывшими углями, стискивая зубы, чтобы они не стучали. Когда он понял, что одному ему не справиться, он встал и пошел будить Изорна.
Под ударами ветра серый и красный шатры, оседлавшие вершину холма, казались парусниками, поднятыми взметнувшейся волной. Еще несколько шатров расположились чуть ниже, множество других теснились по всему склону и заполняли долину. За ними лежало озеро Клоду — широкое сине-зеленое зеркало.
Тиамак стоял перед шатром и медлил входить, несмотря на холодный ветер. Сколько людей, сколько движения, сколько шума! Страшно было смотреть на это людское море, страшно чувствовать себя так близко к жерновам истории, но убежать нельзя. Его собственная маленькая история была поглощена величественным эпосом, завладевшим Светлым Ардом. Иногда казалось, что его кладовые, полные дивных мечтаний и ночных грез, теперь опустошились. Собственные мелкие надежды, страхи и свершения Тиамака теперь утратили свое значение, и это было для них лучшим исходом. Второй, не менее вероятной возможностью было то, что все это жестоко растопчут в самом ближайшем будущем.
Поколебавшись еще мгновение, он наконец приподнял край шатра и вошел.
Это не был военный совет, чего так боялся Тиамак с того самого момента, как Джеремия принес ему приглашение принца. Такие вещи заставляли его остро чувствовать свою беспомощность и бесполезность. Его ждали только несколько человек: Джошуа, сир Камарис и Изгримнур сидели на скамьях, Воршева полулежала в постели, рядом с ней на полу, скрестив ноги, устроилась Адиту, женщина-ситхи. Кроме них в шатре присутствовал только юный Джеремия, которому, очевидно, пришлось попотеть этим утром. Сейчас он стоял рядом с Джошуа, пытаясь выглядеть готовым к дальнейшим поручениям, в то же время стараясь восстановить дыхание.
— Спасибо за поспешность, Джеремия, — сказал Джошуа. — Я понимаю, ты устал. Но пожалуйста, пойди и попроси отца Стренгъярда прийти, как только он сможет. После этого будешь свободен.
— Да, ваше высочество. — Джеремия поклонился и направился к выходу.
Тиамак, по-прежнему стоявший в дверях, улыбнулся подошедшему юноше.
— У меня не было возможности спросить тебя раньше. Как Лилит? Есть ли изменения?
Джеремия покачал головой. Он старался говорить спокойно, но в его голосе слышалась боль:
— Все как прежде. Она не просыпается. Пьет воду, но ничего не ест. — Он сердито потер глаза. — Никто ничего не может сделать.
— Мне очень жаль, — мягко сказал Тиамак.
— Вы тут ни при чем. — Джеремия неловко переминался с ноги на ногу. — Мне нужно идти и привести отца Стренгъярда.
— Конечно.
Тиамак сделал шаг в сторону. Юноша проскользнул мимо него и исчез.
— Тиамак, — позвал принц, — прошу тебя, подойди и присоединись к нам.
Когда вранн сел, Джошуа оглядел собравшихся и заговорил.
— Это очень трудно. Я собираюсь сделать одну ужасную вещь и в первую очередь хочу попросить прощения за это. Ничто не может послужить мне оправданием, только крайняя необходимость. — Он повернулся к Камарису: — Друг мой, умоляю, прости меня. Если бы я мог сделать это как-то по-другому… Адиту считает, что нам следует знать, был ли ты в городе ситхи, Джао э-Тинукай, и что ты там делал, если был.
Камарис устало посмотрел на Джошуа.
— Могут ли быть у человека секреты, которые он не хочет предавать гласности? — тяжело спросил он. — Я заверяю тебя, мой принц, что это не имеет никакого отношения к Королю Бурь, клянусь моей рыцарской честью.
— Но тот, кому не известна долгая история нашего народа — а Инелуки был одним из нас когда-то, — может и не понять истинного смысла событий, порожденных узами крови и старинными легендами. — Адиту, в отличие от Джошуа, говорила без стеснения, спокойно и твердо. — Все здесь знают, что ты честнейший из смертных, Камарис, но ты ведь просто не знаешь, что из того, что ты видел или слышал, может оказаться полезным.
— Не мог бы ты рассказать это хотя бы мне, Камарис? — спросил Джошуа. — Ты знаешь, я ставлю твою честь так же высоко, как свою. Разумеется, никто не заставляет тебя выдавать твои секреты в комнате, полной народа, даже если все это твои друзья и союзники.
Камарис пристально посмотрел на него. В какой-то момент его взгляд смягчился, словно он боролся с внутренним порывом, но потом он яростно замотал головой.
— Нет, простите, принц Джошуа, но, к моему стыду, я не могу. Там есть такие вещи, рассказать которые я не мог бы даже под давлением Рыцарского канона.
Изгримнур стиснул огромные руки, явно болезненно переживая за старого друга. Тиамак не видел риммера таким несчастным с тех пор, как они покинули Кванитупул.
— А мне, Камарис? — спросил герцог. — Я знаю тебя дольше, чем кто-либо из присутствующих. Оба мы служили старому королю. Если твоя тайна как-то связана с Престером Джоном, ты можешь разделить ее со мной.
Камарис выпрямился, казалось, он сопротивлялся чему-то, давившему на него изнутри.
— Я не могу, Изгримнур. Это ляжет непосильным бременем на нашу дружбу. Пожалуйста, не проси меня.
Тиамак почувствовал, как растет общее напряжение. Старый рыцарь казался пойманным в ловушку, которую не видел никто, кроме него самого.
— Неужели вы не можете оставить его в покое? — жалобно спросила Воршева. Она положила руки на живот, как бы защищая ребенка от непостижимой жестокости большого мира.
Зачем я здесь? — изумлялся Тиамак. Я путешествовал с ним, когда память еще не вернулась к нему, и я носитель свитка. Но какое унылое сборище представляет собой Орден теперь, когда умерла Джулой и ушел Бинабик. И где, собственно, Стренгъярд?
Неожиданно ему пришла в голову мысль.
— Принц Джошуа?
Принц посмотрел на него.
— Да, Тиамак.
— Прости меня, если я ошибусь. Это не моя страна, и я не знаю всех ваших обычаев… — Он колебался. — Но мне кажется, у вас, эйдонитов, существует обряд исповеди?
Джошуа кивнул:
— Да.
Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, взмолился Тиамак, проведи меня верным путем!
Вранн повернулся к Камарису. Старый рыцарь, образец изысканнейших манер, сейчас был похож на раненого зверя.
— Не могли бы вы рассказать вашу историю священнику, — сказал вранн, — может быть отцу Стренгъярду, если он действительно святой человек? Тогда, если я правильно понимаю, все это останется между вами и Богом. Но Стренгъярд знает о Великих Мечах и нашей борьбе больше, чем любой смертный. Он сможет, по крайней мере, сказать остальным, нужно ли нам продолжать поиски ответов на вопросы.
Джошуа хлопнул рукой по колену.
— Ты истинный носитель свитка, Тиамак. У тебя острый ум.
Тиамак отложил комплимент Джошуа, решив, что оценит его позже, и сосредоточился на старом рыцаре.
Камарис задумчиво смотрел вдаль.
— Не знаю, — медленно сказал он. — Я никому не рассказывал этого, даже на исповеди. Это, безусловно, часть моего позора, но не самая большая часть.
— У всех есть чего стыдиться, все мы ошибались. — Изгримнур явно нервничал. — Мы не собираемся это из тебя вытаскивать. Мы только хотим знать, не могут ли твои дела с ситхи как-то ответить на наши вопросы. Черт возьми! — добавил он в заключение.