Саймон тихо рассмеялся, потом протянул руку и погладил ее. Она выгнула спину под его рукой, но не подошла ближе. Кошка устроилась рядом с Гутвульфом, и сразу же движения слепого стали менее тревожными, а дыхание заметно выровнялось. Казалось, присутствие кошки его успокоило. Да и сам Саймон почувствовал себя не таким одиноким и решил вести себя осторожно, чтобы не напугать маленького зверька. Он взял оставшийся кусок хлеба и предложил немного кошке – та осторожно его понюхала, но есть не стала. Саймон съел несколько маленьких кусочков, а потом попытался найти удобное положение для сна.
Саймон проснулся от мысли: что-то произошло. В темноте было невозможно увидеть какие-то изменения, но у него возникло уверенное ощущение, что ситуация стала другой, и он внезапно оказался в незнакомом месте, не имея ни малейшего представления о том, как туда попал. Однако тряпки по-прежнему валялись на полу, дыхание Гутвульфа пусть и стало ровнее, но оставалось тяжелым и хриплым. Саймон подполз к графу, осторожно отодвинул в сторону теплую, мурчавшую кошку и с облегчением обнаружил, что конечности графа перестали быть такими же напряженными, как прежде. Возможно, он приходил в себя после лихорадки. Быть может, кошка и раньше была его спутником, и ее присутствие вернуло ему немного разума. Так или иначе, но Гутвульф перестал бредить. И Саймон позволил кошке вновь забраться к нему на плечо, думая о том, как это странно – не слышать голоса графа.
Когда лихорадка только начиналась, граф короткие промежутки времени оставался в сознании, хотя голоса продолжали его преследовать, как и долгое одиночество, и Саймону было трудно отличать правду от наводившего на графа ужас сна. Он говорил о том, как ползал в темноте, отчаянно пытаясь отыскать Сияющий Коготь – хотя, как ни странно, не думал о нем как о мече – для него он являлся сущностью, которая его призывала. Саймон вспомнил, какую тревогу у него вызывал своей живой силой Шип, и подумал, что немного понимает то, что говорил граф.
Ему было трудно что-то понять из слов полубезумного слепца, но, когда Гутвульф говорил, Саймон представлял, как граф идет по коридорам и его зовет голос, на который он не мог не обращать внимания. Казалось, Гутвульф ушел далеко за границу обычного восприятия мира, слышал и чувствовал множество ужасных вещей. В конце он уже полз, а в тех случаях, когда туннель становился слишком узким, копал руками, пробиваясь сквозь последние слои земли, отделявшие его от предмета, что так настойчиво притягивал его к себе.
Так он попал в склеп Джона, – понял Саймон и содрогнулся. – Как слепой крот, ищущий морковку, он копал, копал…
Гутвульф забрал свою находку и каким-то образом отыскал обратный путь в свое гнездо, однако даже радость обладания вещью, которую он так искал, оказалась недостаточной, чтобы он оставался в своем убежище. По какой-то причине он выбирался из него, быть может, чтобы воровать еду в кузнице – откуда еще могли взяться хлеб и вода? – но нельзя исключать, что на то имелась какая-то другая, более сложная причина.
Почему он пришел ко мне? – размышлял Саймон. – Почему рискнул быть пойманным Инчем? Он снова подумал о Шипе, о том, как клинок, казалось, сам выбирал, куда ему двигаться. Может быть, Сияющий Коготь хотел найти… меня.
Эта мысль показалась Саймону пугающе соблазнительной. Если Сияющий Коготь влекло к предстоящему великому конфликту, тогда, возможно, он знал, что Гутвульф никогда снова не пойдет добровольно к свету. Шип выбрал Саймона и его друзей, чтобы они забрали его из пещеры в Урмшейме и отдали Камарису, так и Сияющий Коготь мог решить, что Саймон должен отнести его в Башню Зеленого Ангела, чтобы сразиться с Королем Бурь.
И тут у него возникло другое смутное воспоминание. Во сне Лелет сказала, что меч является частью моей истории. Возможно, она имела в виду именно это? Детали сна оставались странно туманными, но он не забыл мужчину с печальным лицом, который сидел, положив клинок поперек колен, и чего-то ждал. Дракона?
Пальцы Саймона переместились со спины кошки по руке Гутвульфа, пока не нащупали Сияющий Коготь. Граф застонал, но не стал сопротивляться, когда Саймон осторожно высвободил оружие, потом с благоговением провел пальцем от рукояти Когтя к клинку, дотронулся до Гвоздя. Того самого, с Дерева Казни святого Усириса, реликвии Святого Эльстана, запечатанной внутри пустой рукояти, насколько он помнил. Меч Престера Джона. Поразительно, кто мог представить, что бывший поваренок сможет к нему прикоснуться!
Саймон сжал рукоять. И ему показалось… что она ему в самый раз. Меч лежал в руке так, словно его выковали именно для него. Все остальные мысли о клинке и Гутвульфе разом исчезли. Саймон сидел в темноте и чувствовал, что меч стал продолжением его руки, его самого. Он встал, не обращая внимания на нывшие мышцы, и нанес удар по пустоте перед собой. Через мгновение его охватил ужас, когда он представил, что мог случайно задеть Сияющим Когтем каменную стену и затупить лезвие; Саймон сел, отполз в свой угол пещеры и улегся на камне, словно ребенка, прижимая меч к груди. Там, где металл касался кожи, он был холодным, а лезвие острым, но Саймон не хотел его выпускать. Спавший Гутвульф что-то недовольно бормотал.
Прошло некоторое время, но Саймон не знал, спал он или нет, когда внезапно почувствовал, что чего-то не хватает: он больше не слышал дыхания графа. На миг, пока он полз по пещере, у него возникла дикая надежда, что графу стало лучше и он выбрался наружу, но присутствие Сияющего Когтя, рукоять которого он продолжал сжимать, убедило его, что такой вариант маловероятен: слепой граф не мог допустить, чтобы его мечом владел кто-то другой.
Когда Саймон добрался до Гутвульфа, он обнаружил, что его кожа стала холодной, как речная глина.
Саймон не заплакал, но ощущение потери было огромным. Он скорбел не о Гутвульфе, которого, за исключением последних фантастических часов и дней, все знали как наводившего страх человека, а по себе, ведь он вновь остался один.
Почти один. Что-то ткнулось в его щиколотку. Казалось, кошка пыталась привлечь его внимание. Он не сомневался, что она скучала об умершем Гутвульфе. Возможно, думала, что Саймон сумеет его разбудить, раз не вышло у нее.
– Извини, – прошептал он, погладив ее по спине и слегка коснувшись хвоста. – Он ушел в другое место. И мне, как и тебе, одиноко.
Чувствуя себя опустошенным, Саймон некоторое время сидел и размышлял. Теперь у него не осталось выбора, он должен был рискнуть и попытаться найти выход из лабиринта без проводника. Он уже дважды блуждал по жуткому подземелью и чудом избегал смерти; вряд ли он мог рассчитывать на такую удачу и в третий раз. Башня Зеленого Ангела находилась где-то наверху, и ему следовало отнести туда Сияющий Коготь. Если Джошуа и остальные не пришли туда с Шипом, он сделает то, что в его силах, хотя почти наверняка потерпит поражение. Но он говорил себе, что обязан так поступить ради тех, кто отдал свои жизни за его свободу.
Ему было трудно положить Сияющий Коготь на пол – он уже ощущал нечто, похожее на связь Гутвульфа с мечом, хотя в маленькой пещере ничто не могло ему угрожать – но едва ли он мог сделать что-то полезное, сжимая оружие в руке. Прислонив меч к стене, Саймон приступил к неприятной процедуре раздевания графа. Сняв с него потрепанную одежду, Саймон собрал все тряпки – получилась не слишком удачная имитация действий священников из Дома Последних приготовлений, готовящих тело к погребению.
Какая-то часть сознания находила смешными его усилия, ведь Гутвульфа при жизни не особенно любили, и он останется лежать непогребенным, в темноте и полном одиночестве, но Саймон ощущал упрямое желание отплатить слепцу за доброту. Моргенес и Мегвин отдали за него жизнь, но им не поставили памятников, не отдали последних почестей, любовь к ним хранилась лишь в сердце Саймона. Он не хотел, чтобы Гутвульф ушел в последние поля незаметно.
Когда Саймон закончил, он встал.
– Да защитит тебя Наш Господь… – начал он, вспомнив слова Молитвы о Мертвых,
– И пусть Усирис, Его единственный сын, поднимет тебя.
Пусть он понесет тебя в зеленые долины своих владений,
Где души добрых и праведных поют на вершинах гор,
А на деревьях сидят ангелы,
Говорящие о радости голосом Бога…
– Спасибо тебе, Гутвульф, – сказал он, закончив молитву. – Я сожалею, что мне пришлось забрать у тебя меч, но я попытаюсь сделать то, что следует.
Он сотворил знак Дерева, надеясь, что Господь, несмотря на темноту, увидит и обратит внимание на Гутвульфа, когда граф, наконец, перед ним предстанет, а потом надел тряпье Гутвульфа и его сапоги. Еще год назад Саймон сильно бы подумал, прежде чем взять одежду мертвеца, но он так близко прошел рядом со смертью, что теперь понимал, что это разумно. В пещере было тепло и безопасно, но, кто знает, какие холодные ветра и острые камни ждали его впереди?
Когда он выпил последние капли из чаши, кошка снова принялась тереться о его ноги.
– Ты можешь пойти со мной или остаться здесь, – сказал он ей. – Твой выбор.
Саймон взял Сияющий Коготь, завернул лезвие в тряпки и обвязал ремень графа без пряжки вокруг пояса, чтобы он удерживал меч, а руки у него оставались свободными.
Когда Саймон направился к выходу из пещеры, кошка снова оказалась у его ног, между щиколотками.
– Перестань, я могу упасть, – сказал он.
Он зашагал по туннелю вперед, но кошка снова оказалась возле его ног, и Саймон споткнулся. Он наклонился, чтобы схватить ее, и тут же глухо рассмеялся – глупо ловить кошку в кромешной темноте. Она легко ушла от его руки и ускользнула в противоположном направлении. Саймон остановился.
– Значит, туда, а не сюда? – сказал он вслух.
Потом пожал плечами и снова рассмеялся. Несмотря на весь ужас, что остался позади и ждал впереди, он вдруг почувствовал диковинную свободу.
– Хорошо, пожалуй, я некоторое время пойду за тобой. Из чего следует, что, возможно, скоро я окажусь возле самой большой крысиной норы во всем Светлом Арде.