Что за глупости приходят тебе в голову? – отругал себя Саймон, ему в любом случае требовалось спуститься за факелом.
Саймон сел, свесив ноги над далекими ступеньками, и вытащил из кармана полоску сушеного мяса. Оторвав маленький кусочек, он принялся задумчиво его сосать, глядя вниз. Свет факела показал, что ступеньки вырубили с прямыми углами, но неизвестные строители не завершили работу, впрочем, лестницей можно было пользоваться, а больше ничего и не нужно. Саймон смотрел на нее, но ему никак не удавалось понять, ведет ли она куда-нибудь.
Он жевал и смотрел. Его рот наполнился слюной, он наслаждался соленым, дымным вкусом. Как чудесно жевать что-то съедобное!
Саймон встал, повернулся и пошел обратно по коридору, касаясь рукой стены, пока не отыскал место, где рос мох, оторвал несколько пригоршней и засунул липкую массу в карман. Вернувшись к лестнице, он долго выбирал удобное место для приземления, потом спустил ноги, повернулся и стал медленно сползать вниз, царапая живот и грудь. Наконец, он разжал пальцы и полетел в пустоту.
Внизу его, словно гадюка, поджидал кусок камня, возможно, обломок ступеньки. Саймон почувствовал, как одна нога коснулась камня раньше другой, а потом у него подвернулась щиколотка, и ногу пронзила боль.
Некоторое время Саймон со слезами на глазах лежал на верхней ступеньке, проклиная свое невезение, потом сел, протянул руку к факелу, положил его рядом с собой и снял сапог, чтобы осмотреть поврежденную лодыжку.
Она продолжала его слушаться, но любое движение вызывало боль. Саймон решил, что она не сломана – а что он смог бы сделать, если бы получил перелом? Он снял рубашку, оторвал еще одну полосу и снова надел то немногое, что от нее осталось. Затем завязал лодыжку так туго, как только мог, надел сапог и встал. Он мог идти, но понимал, что каждый шаг будет причинять ему боль.
Значит, буду идти дальше. Что еще мне остается?
И он, хромая, начал спуск.
Саймон надеялся, что ступени приведут его к какому-то более осмысленному месту, чем бесконечные, пустые туннели. Но чем более реальным становился окружавший его мир, тем более странным он казался Саймону.
После того как Саймон, стараясь не обращать внимания на боль, преодолел несколько десятков ступеней, он оказался в другом коридоре, который существенно отличался от тех, по которым он прошел раньше. Стены здесь заросли гирляндами мха, почти черного от грязи прошедших столетий, тем не менее их вырубили очень тщательно; более того, во многих местах украсили резьбой. Но если он принимался ее разглядывать, хотя бы несколько мгновений, они начинали мерцать и шевелиться, словно были вовсе не отметинами на камне, а фигурками из пергамента, тонкими, как нитки. Стены и пол также казались неустойчивыми: стоило Саймону на миг отвести взгляд в сторону, его тут же привлекало движение в другом месте, или вдруг факел мерцал сильнее обычного, и все сразу менялось. Длинный прямой коридор внезапно поднимался вверх или сужался. Но, когда он смотрел в ту сторону, все становилось прежним.
Но это странное место не ограничивалось только такими шутками. Шум, который он начал слышать раньше, вернулся, голоса и звуки льющейся воды, только теперь их сопровождала необычная отвлеченная музыка, призрачная и лишенная источника. Его окутали неожиданные запахи, сладкие цветочные ароматы быстро сменились сырой пустотой, чтобы еще через несколько мгновений превратиться в резкий запах дыма.
Это было уже слишком. Саймону хотелось лечь и заснуть – и чтобы после пробуждения все снова стало привычным и неизменным. Даже монотонность туннелей над ним стала казаться ему желаннее. С тем же успехом он мог шагать по дну моря, где течения и неровный свет заставляли все вокруг танцевать и мерцать.
Интересно, как долго ты сможешь разгуливать под землей, прежде чем сойдешь с ума, Олух?
Я не схожу с ума, – сказал он себе. – Я просто устал. Устал и хочу пить. Если бы не постоянное журчание воды… От него становится еще хуже.
Саймон вытащил из кармана кусочек мха и принялся его жевать, заставляя себя глотать отвратительную дрянь.
Теперь у него уже не осталось сомнений, что он оказался там, где люди… где кто-то… однажды жил. Потолок стал выше, пол был ровным под слоем мусора и пыли, а входы в коридоры, пересекавшие туннель, по которому он двигался, почти все заваленные камнем и землей, украшали арки, грязные, но тщательно обработанные.
Саймон остановился возле одного из таких входов. Пока он стоял, давая нывшей лодыжке немного отдохнуть и глядя на гору камней и земли, ему вдруг показалось, что она темнеет и становится черной. Вдруг в ней расцвел маленький огонек, и Саймон внезапно почувствовал, что смотрит сквозь дверной проем. Он сделал шаг вперед и в темноте увидел тускло светившуюся сферу, а рядом с ней… лицо, купавшееся в ее слабом сиянии.
Саймон ахнул. Лицо поднялось, словно сидевшее в коридоре существо услышало его, но раскосые глаза не встретились с его глазами, они смотрели куда-то в сторону. Это был ситхи, или так Саймону показалось, и на его сиявшем лице Саймон увидел целый мир боли и тревоги. Губы ситхи шевелились, он произносил какие-то слова, брови вопросительно поднимались. Затем темнота стала расплываться, свет исчез, и Саймон оказался перед дверным проемом, заваленным мусором.
Сухой. Сухой. Мертвый. Мертвый.
Из его горла вырвалось рыдание. Он вернулся в длинный коридор.
Саймон не знал, как долго он смотрел на пламя своего факела. Оно колебалось перед ним, вселенная желтого света. Ему пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы отвести от него взгляд.
И тут стены по обе стороны от него обратились в воду.
Саймон остановился, охваченный благоговением. Каким-то образом пол туннеля стал узкой дорожкой над бескрайним мраком, ведущим в темноту, стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и по ним стекали мощные потоки воды. Саймон слышал, как она с шумом падала в пустоту, видел в ней неровное отражение света факела.
Саймон приблизился к краю дорожки и выставил перед собой руку, но не смог дотянуться до воды. Он чувствовал лишь едва заметную росу на кончиках пальцев, а когда поднес руку ко рту, ощутил слабый вкус сладкой влаги. Он снова наклонился над темнотой, но вновь не сумел прикоснуться к воде, даже кончиками пальцев. Саймон яростно выругался. Будь у него миска, чашка или ложка!..
Думай, Олух! Используй голову!
После недолгих размышлений он положил факел на пол и стянул рубашку через голову. Затем, опустившись на колени, взялся за рукав и забросил ее как можно дальше в сторону стены воды. Она коснулась потока, и ее потащило вниз. Саймон рванул рубашку к себе, и сердце у него забилось быстрее, когда он почувствовал, как она потяжелела. Он закинул голову назад и поднес влажную ткань ко рту. Первые капли на языке были подобны меду…
Свет замерцал, все в длинном коридоре накренилось в одну сторону, шум воды стал громче, а потом наступила тишина.
Рот Саймона был полон пыли.
Он начал давиться и отплевываться, упал на пол, охваченный яростью и паникой, рычал и дергался, точно животное, в бок которого впился шип. Когда он поднял глаза, он снова увидел стены и щель между ними и дорожкой, на которой лежал, – они были реальными, – но вода исчезла, остался лишь более светлый след на стене в том месте, куда попала рубашка, которая смела копившуюся веками грязь.
Саймона трясло от рыданий без слез, пока он стирал грязь с лица и очищал распухший язык. Он попытался съесть немного мха, чтобы избавиться от вкуса пыли, но тот оказался таким отвратительным, что Саймон сплюнул зеленую массу в пропасть.
Что за проклятое, полное призраков место? Где я? Я совсем один, один.
Продолжая дрожать, он поднялся на ноги и принялся искать подходящее место, чтобы хотя бы немного поспать. Ты должен уйти отсюда, – повторял он себе. – Здесь нет воды. Воды нет нигде. И везде опасность.
Слабые голоса в тени высокого потолка пропели слова, которые он не понял. Ветер, которого он не чувствовал, заставлял дрожать пламя факела.
Я все еще жив?
Да, жив. Я Саймон, я жив и не сдамся. Я не призрак.
Саймон спал еще дважды и сжевал достаточное количество мха, чтобы двигаться после отдыха вперед. Он использовал более половины лент из рубашки, чтобы факел продолжал гореть, и теперь уже с трудом вспоминал время, когда мир не представлял бы собой бесконечные в дрожавшем свете факела каменные коридоры, наполненные шептавшимися, лишенными тел голосами. Он чувствовал, что его собственная сущность начала растворяться и исчезать, словно он сам превращался в щебечущую тень.
Я Саймон, – напоминал он себе. – Я встретил дракона и получил в подарок Белую Стрелу. Я настоящий.
Саймон двигался по залам и коридорам огромного замка, как во сне. В краткие моменты просветления, подобные вспышкам молнии, он видел бурлившую там жизнь, залы, полные золотых лиц, сияющие камни, отражавшие цвета неба. Это было удивительное место, ему никогда не доводилось видеть ничего подобного, здесь потоки воды, заключенные в каменные берега, неслись из одной комнаты в другую, а вниз по стенам устремлялись пенные водопады. Но, несмотря на постоянный плеск, здесь не было настоящей воды. Всякий раз, когда он протягивал к ней руки, обещание превращалось в пыль и песок; стены темнели и покрывались грязью, свет тускнел, прекрасные лепные украшения исчезали, и Саймон вновь смотрел на пустые стены – бездомный призрак в огромной гробнице.
Здесь жили ситхи, – сказал он себе. – Здесь находился Асу’а, сияющий Асу’а. И они все еще тут остаются… словно сам камень видит сны о прежних временах.
Ядовитая, обольстительная идея начала расцветать в его сознании. Амерасу Рожденная на корабле сказала ему, что он находится ближе к Дороге Снов, чем другие, – он видел Прощание Семей во время своего рыцарского бдения на вершине Сесуад’ры, разве не так? Быть может, если он найдет правильный способ, он сумеет… переступить… войдет в сон, будет жить в прекрасном Асу’а, сможет погрузить лицо в живые потоки воды, что текут в этих удивительных местах – и они не превратятся в пыль. Он останется в Асу’а и никогда не вернется в темноту, в призрачный мир разрушавшихся теней…