И не вернешься к своим друзьям? Не исполнишь свой долг?
Но Асу’а был таким прекрасным. В те мгновения, когда мерцавшие образы представали перед глазами Саймона, он видел розы и другие ослепительно-яркие цветы, что взбирались по стенам, чтобы насладиться солнцем, отражавшимся в высоких окнах. Он видел ситхи, людей из сна, которые здесь жили, грациозных и диковинных, точно птицы с разноцветным оперением. Саймон смотрел на времена перед появлением людей, уничтоживших величайший дом ситхи. Бессмертные наверняка с радостью примут заблудившегося путешественника… О, Мать милосердия, будут ли они рады тому, кто придет к ним из темноты?..
Слабый и измученный, Саймон споткнулся о камень на мощеном полу и упал на четвереньки. Сердце колотилось у него в груди, точно молот по наковальне. Он больше не мог двигаться, не мог сделать ни единого шага. Любой кошмар лучше, чем безумное одиночество!
Широкая комната перед ним пульсировала, но не исчезала. Из смутного облака двигавшихся фигур одна начала обретать более четкие очертания – женщина ситхи с золотой кожей, сиявшей в солнечном свете, волосы черной вуалью окутывали плечи. Она стояла между двумя сросшимися деревьями, ветви которых клонились к земле под тяжестью серебристых плодов, и ее взгляд медленно обратился к Саймону. Она замерла. На лице появилось странное выражение, словно она услышала голос, произнесший ее имя там, где никого нет.
– Вы можете… меня видеть? – воскликнул Саймон.
Он на четвереньках пополз к ней. Она продолжала смотреть на то место, где он находился до этого.
Саймона охватил ужас. Он ее потерял! Руки и ноги отказались ему служить, и он упал на живот. За спиной черноволосой женщины мерцала вода фонтана, и капли искрились в косых лучах солнца, падавшего из окна, точно самоцветы. Женщина закрыла глаза, и Саймон почувствовал слабое прикосновение к своему разуму. Она находилась всего в нескольких шагах, но сейчас казалась такой же далекой, как звезда на небе.
– Вы можете меня видеть? – простонал он. – Я хочу войти! Впустите меня!
Она стояла неподвижно, точно статуя, сложив руки на груди. В комнате с высокими окнами стало темнеть, и вскоре лишь ее фигура осталась освещенной. Что-то коснулось мыслей Саймона, легкое, словно шаг паука, нежное, как дыхание бабочки.
Возвращайся назад, малыш. Возвращайся и живи.
Она открыла глаза и снова на него посмотрела. Ее глаза были полны столь безграничной мудрости и доброты, что Саймон почувствовал, как его подняли, обняли и познали. Но ее слова показались ему горькими.
Это не для тебя.
Она начала тускнеть, на миг стала одной из многих темных фигур в древнем параде диковинных очертаний. Потом красивая воздушная комната замелькала и исчезла, а Саймон остался лежать в пыли. Его факел продолжал гореть рядом, в полушаге от расставленных пальцев.
Ушла. Она оставила меня одного.
Саймон плакал до тех пор, пока его не оставили силы, он охрип, лицо горело. Однако он заставил себя подняться и побрел вперед.
Он почти забыл свое имя и совершенно точно не смог бы сказать, сколько раз засыпал и сколько принимался жевать уменьшавшиеся запасы горького мха, когда ему удалось найти огромную лестницу.
У него осталось всего несколько полосок ткани для факела, он подумал о том, что это значило, и понял, что зашел слишком далеко, чтобы отыскать дорогу обратно к водоему с Огнем Пердруина прежде, чем он окажется в полнейшей темноте. В этот момент он прошел в широкую дверь лабиринта под замком – и оказался на огромной лестничной площадке. Вверх и вниз, образуя круги в пустоте, шли широкие ступени лестницы, терявшиеся в темноте.
Ступеньки! В сознании Саймона вдруг зашевелились воспоминания, тусклые, как рыба в темном пруду… лестница Тан’джа? Доктор Моргенес говорил… он сказал…
Очень давно, в другой жизни, другому Саймону говорили, что следует искать такие лестницы – и они приведут к ночному воздуху, лунному свету и влажной зеленой траве.
Значит… если я буду подниматься вверх…
Его невероятно громкий смех эхом прокатился по лестнице. Где-то летучие мыши или незначительные печальные воспоминания упорхнули прочь, в темноту над ним, шурша, точно листы пергаментов. Саймон принялся подниматься по лестнице, в щиколотке пульсировала боль, его мучила жажда, но он почти забыл о своем ужасном одиночестве.
Я буду дышать воздухом. Я увижу небо. Я… я… Саймон. Я не стану призраком.
Он не успел пройти вверх и полусотни шагов, как обнаружил рухнувшую часть стены, которая выбила несколько ступенек, и сквозь брешь виднелась черная пустота. Остальную часть лестницы заблокировал упавший камень.
– Проклятое Дерево! – закричал он в ярости. – Проклятое, проклятое Дерево!
– …ево… – повторило эхо. – …ево…
Саймон принялся размахивать факелом над головой, бросая яростный вызов пустому воздуху, и пламя взметнулось вверх на фоне черного мрака. Наконец, признав поражение, он начал спускаться по широким ступеням.
Саймон вспомнил свое первое путешествие вверх по лестнице Тан’джа, почти год назад, сквозь внешнюю и внутреннюю тьму… но там определенно не было такого множества проклятых ступенек! Просто удивительно, невозможно поверить, что он так долго спускался, но не добрался до самых глубин Ада.
Спуск занял, как ему показалось, по меньшей мере целый день. Он не мог сойти с лестницы: арки на площадках вели к балюстраде и дальше в пустоту… кто знает куда? Когда он, наконец, остановился, чтобы поспать на одной из пыльных площадок, Саймон уже жалел, что вообще связался с этой лестницей, но мысль о том, чтобы снова начать бесконечный подъем вверх, вызывала у него ужас. Нет, у него оставался только один путь – вниз. Рано или поздно чудовищная лестница где-то закончится! Саймон улегся поудобнее и забылся сном.
Ему приснился поразительный и совершенно непонятный сон – три болезненно ярких образа: молодой светловолосый мужчина с факелом и копьем в руках шел по спускавшемуся вниз туннелю; пожилой мужчина в роскошных одеяниях и короне, с мечом, лежавшим поперек колен, поверх которого он держал раскрытую книгу; и высокая фигура с прямой спиной, скрытая в тени, посреди странно двигавшегося пола. Видения возникали снова и снова, слегка меняясь, каждый раз показывая немного больше, но ничего не объясняя. Седовласый мужчина поднимал голову и отрывался от чтения, словно услышал внезапный шум, сияние красного света заполняло черноту, отчего черты волевого лица становились алыми. Тень повернулась, в руке у нее появился меч, а на лбу – что-то вроде рогов…
Саймон проснулся со стоном, на лбу у него выступил холодный пот, руки и ноги дрожали. Нет, это был не обычный сон: он попал в ревущий поток стремительных видений, и его несло, словно кусок коры, который беспомощно вращается в водовороте. Саймон сел и потер глаза, однако он по-прежнему находился на широкой лестничной площадке и дрейфовал в океане ступеней.
Сны и голоса, – с отчаянием подумал он. – Мне нужно убраться от них подальше. Если они не оставят меня в покое, я умру.
Он уже намотал предпоследнюю полоску на факел. Время заканчивалось. Если он не найдет выхода, если не отыщет воздух, солнце и луну, то останется в темноте один, с тенями ушедшего времени.
Саймон ускорил шаг и продолжил спускаться по ступенькам.
Лестница Тан’джа превратилась в размытое пятно, а сам Саймон стал треснутым мельничным колесом, его ноги поднимались и опускались, вниз, вверх, вниз, вверх, каждый следующий шаг причинял острую боль, когда ему приходилось переносить вес тела на поврежденную лодыжку, неровное дыхание с хрипом вырывалось из пересохшего горла. Он говорил себе, что, если не сошел с ума раньше, безумие наверняка заберет его теперь. Ступеньки казались ему зубами чудовища, собиравшегося его проглотить, но как бы он ни спешил вниз, падая и поднимаясь и почти не чувствуя боли, ему не удавалось от него спастись. Зубы были всюду, новые, белые, ровные зубы…
Голоса, так долго молчавшие, вновь его окружили, точно хор монахов в часовне Хейхолта. Саймон не обращал на них внимания, он делал один шаг за другим. Что-то в воздухе изменилось, но он не мог позволить себе остановиться, чтобы решить, что это означало: голоса преследовали его, зубы дразнили и мечтали сомкнуться.
Там, где должна была находиться следующая ступенька, неожиданно возникло плоское белое пространство… чего-то. Саймон, прыгнул, попытался остановиться, но полетел вниз и больно ударился локтями о камень. Некоторое время он лежал и тихонько стонал, так крепко сжимая факел, что костяшки пальцев начали пульсировать. Он медленно поднял голову. Воздух был… в воздухе пахло… влагой.
Перед ним раскинулось широкое плоское пространство, уходившее в темноту. Ступенек больше не было, во всяком случае он их не видел. Продолжая стонать, Саймон пополз вперед, к темноте. Когда он оказался рядом с ней, он наклонился вперед и протянул руку – его пальцы коснулись пыли и гравия за краем.
Кап, кап, кап. Он услышал, как в воду падают мелкие камушки, и тут же звучит тихий плеск.
Задыхаясь, Саймон наклонился, держа факел как можно выше над темнотой, и всего в нескольких локтях ниже увидел отражение – колеблющееся пятно света. У него появилась надежда, а это было хуже, чем любая боль.
Новый обман, – скорбно подумал он. – Еще один фокус. Это пыль… пыль… пыль…
И все же он пополз вдоль края лестничной площадки, пытаясь найти спуск. Когда он обнаружил маленькую изящную лесенку, он задом, как краб, сполз по ней на коленях и руках. Лестничный колодец заканчивался круглой площадкой и каменной белой отмелью, уходившей в темноту. Свет факела не позволял оценить, как далеко она тянулась, но Саймон видел края водоема, исчезавшие в тенях по обеим сторонам. Он оказался огромным – почти небольшое озеро.
Саймон опустился на живот, протянул руку и замер, принюхиваясь. Если громадное озеро наполнено жидким Огнем Пердруина, а он поднесет факел слишком близко, от него останется лишь горстка пепла. Однако он не уловил маслянистого запаха. Он опустил руку и почувствовал, как вокруг нее смыкается вода, холодная и мокрая, такая, какой должна быть. Саймон пососал пальцы, почувствовав легкий металлический привкус – но это была вода.