– И то, что мы несли его по лестнице, могло представлять опасность? – Мириамель хотела понять, но слишком долго испытывала ужас, к тому же на нее навалилась усталость. – Как такое возможно?
– Мы объясним, если сумеем. Многие вещи меняются. Равновесие остается неустойчивым. Красный камень в небе говорит с камнями земли, и мы, тинукеда’я, слышим их голоса.
– И они сказали, что вам следует похищать людей с лестницы? – Силы Мириамель подходили к концу. Ей было трудно оставаться вежливой.
– Мы не хотели сюда приходить, – мрачно ответил Йис-фидри. – Кое-что случилось в нашем доме и в других местах, и нам пришлось отправиться на юг, но, когда мы добрались к этому месту по старым туннелям, мы поняли, что здесь угроза еще сильнее. Мы не можем идти вперед и не можем вернуться. Но должны понять, что происходит, чтобы знать, как лучше всего избежать опасности.
– Вы намерены сбежать? – спросила Мириамель. – Вот почему вы все это делаете? Чтобы у вас появился шанс бежать?
– Мы не воины. Путь Детей Океана всегда оставался неизменным: уцелеть, выжить.
Мириамель разочарованно тряхнула головой. Они схватили ее, оторвали от друга – только для того, чтобы иметь возможность спастись от опасности, которой она не понимала.
– Отпустите меня, – попросила она.
– Мы не можем, Мириамель. Мы сожалеем.
– Тогда дайте мне поспать. – Он отползла к стене пещеры и завернулась в плащ.
Дварры ей не мешали, они снова начали между собой переговариваться. Их голоса, мелодичные и непонятные, точно стрекот сверчков, стали для нее колыбельной.
48. Спящий дракон
О, пожалуйста, Бог, сделай так, чтобы он не ушел!
Колесо поднимало Саймона вверх. Возможно, Гутвульф продолжал что-то говорить в темноте, но Саймон его не слышал из-за скрипа колеса и звона тяжелых цепей.
Гутвульф! Неужели тот самый придворный с жестоким лицом, которого Саймон видел мельком, Рука Верховного короля? Он участвовал в осаде Наглимунда и являлся одним из самых могущественных друзей короля Элиаса. Что он здесь делает? Должно быть, это кто-то другой. И все же кем бы он ни был, он обладал человеческим голосом.
– Ты меня слышишь? – прокаркал Саймон, когда колесо опустило его вниз.
Кровь, как вечерний прилив, снова хлынула ему в голову.
– Да, – прошипел Гутвульф. – Не говори так громко. Я слышал здесь других, думаю, они могут причинить мне вред и забрать все, что у меня осталось.
Саймон уже видел его тусклую, сгорбленную фигуру – но, несмотря на это, такую же высокую, как у широкоплечего Руки короля. Он как-то странно держал голову, словно она у него болела.
– Можно… мне еще воды?
Гутвульф погрузил руки в желоб, по которому текла вода; а когда голова Саймона оказалась достаточно близко, вылил ее на лицо Саймона. Тот ахнул и попросил еще. Гутвульф трижды опускал ладони в воду, прежде чем Саймон снова оказался наверху.
– Так ты на… на колесе? – спросил мужчина, словно не до конца мог в такое поверить.
Теперь, когда впервые за долгие дни Саймон утолил жажду, он задумался над его вопросом. Неужели этот человек глуп? Как мог тот, кто обладает зрением, задать такой вопрос?
Неожиданно Саймон понял, почему Гутвульф так странно трогал его голову. Слепой. Конечно. Вот почему он ощупывал лицо Саймона.
– Так ты… граф Гутвульф? – спросил Саймон, когда колесо пошло вниз. – Граф Утаниата?
Вспомнив слова Гутвульфа, Саймон старался понизить голос. Ему пришлось повторить вопрос, когда расстояние между ними уменьшилось.
– Я… думаю, да, я был графом. – Руки Гутвульфа безжизненно висели вдоль тела. – До того как лишился глаз. Пока меня не забрал меч…
Меч? Неужели он ослеп во время сражения? Или на дуэли? Саймон отбросил эти мысли: сейчас ему следовало думать о более важных вещах. В животе у него плескалась вода, но больше там ничего не было.
– Ты можешь принести мне еды? Нет, можешь освободить? Меня мучают, пытают! – Слишком много слов для отчаянно болевшего горла, и у Саймона начался приступ кашля.
– Освободить тебя?.. – Гутвульф был явно потрясен. – Но… ты не хочешь здесь находиться? Извини, теперь… все так изменилось. Я многое забываю.
Он безумен. Единственный человек, способный мне помочь, сошел с ума!
– Пожалуйста. Я страдаю, – тем не менее сказал Саймон. – Если ты мне не поможешь, я здесь умру. – Он не смог сдержать рыданий. Произнесенные вслух слова сделали его конец реальным. – Я не хочу умирать!
Колесо снова стало поднимать его вверх.
– Я… не могу. Голоса не позволяют мне ничего делать, – прошептал Гутвульф. – Они говорят, что я должен уйти и спрятаться, или кто-то заберет у меня все. – Его голос стал печальным. – Но я услышал тебя, услышал твое дыхание. Я понял, что ты настоящий, и хотел услышать твой голос. Я так долго ни с кем не говорил. – Его слова стали совсем тихими – колесо уносило Саймона вверх. – Это ты оставлял мне еду?
Саймон не понимал, о чем говорил слепой, но видел, что им овладели сомнения, его тревожила боль Саймона.
– Да, я! Я приносил тебе еду!
Пожалуйста, пусть он все еще будет здесь, когда я опущусь вниз, – молился Саймон. – Пожалуйста, пусть он останется. Пожалуйста.
Когда Саймон стал снова приближаться к нижней точке, Гутвульф протянул руку и провел пальцами по его лицу.
– Ты меня кормил. Я не знаю. Я боюсь. – Он тряхнул лохматой головой. – Я не могу думать. Голоса стали такими громкими! – Внезапно он повернулся и побрел прочь и вскоре исчез в тенях.
– Гутвульф! – закричал Саймон. – Не бросай меня!
Но слепец ушел.
Прикосновение человеческой руки, звук голоса вернули ужасную, нечеловеческую боль. Часы, или дни, или недели – Саймон давно перестал пытаться следить за временем – начали превращаться в постепенно расширявшуюся пустоту, он парил в тумане, медленно дрейфуя все дальше от огней дома. А теперь вернулся и снова страдал.
Колесо повернулось. В те моменты, когда горели все факелы в пещере, Саймон видел почерневших от сажи людей в масках, но никто никогда с ним не заговаривал. Помощники Инча мучительно редко приносили воду, но не тратили на него слова. Несколько раз Саймон видел огромного надсмотрщика, который молча наблюдал за вращавшимся колесом. Как ни странно, Инч не злорадствовал: он приходил для того, чтобы понаблюдать за страданиями Саймона, так хозяин дома между другими делами навещает огород, чтобы проверить, как растут овощи.
Боль в руках, ногах и животе стала такой постоянной, что Саймон уже не помнил, бывает ли иначе. Она перетекала по его телу, словно оно превратилось в мешок, который перебрасывали с рук на руки равнодушные рабочие. С каждым поворотом колеса боль бросалась Саймону в голову, и ему казалось, что она сейчас лопнет, потом атаковала пустой желудок и снова отправлялась к ногам – ему чудилось, будто он стоит на раскаленных углях.
Голод никуда не исчезал. Он был не таким жестоким спутником, как боль, но тупые рези внутри не прекращались. Саймон чувствовал, что с каждым поворотом колеса будто усыхает – в нем остается меньше человеческого, меньше реального, меньше желания быть Саймоном. Лишь тусклое пламя мести и еще более тусклая искра надежды когда-нибудь вернуться домой, к друзьям, заставляли его продолжать цепляться за жизнь.
Я Саймон, – повторял он себе, пока ему не стало трудно вспоминать, что значат два странных слова. – Я не позволю им отнять у меня это. Я Саймон.
Колесо поворачивалось, и Саймон вместе с ним.
Гутвульф не возвращался, чтобы снова с ним поговорить. Однажды, когда Саймон дрейфовал в тумане боли, он почувствовал, как человек, который давал ему воду, коснулся его лица, но не смог пошевелить губами и что-нибудь сказать. И, если это был слепец, он не остался.
По мере того как Саймон ощущал, что он становится все меньше, пещера кузницы увеличивалась в размерах. Как в видении, которое показала ему искра, она открывалась всему миру – точнее, казалось, будто мир обрушился на литейный цех, и у Саймона возникало ощущение, что он одновременно находится сразу во многих местах.
Он чувствовал, что оказался в ловушке в пустых заснеженных горах и горел от драконьей крови. Шрам у него на лице стал источником обжигающей боли. Что-то коснулось его в том месте и изменило. Он знал, что больше никогда не будет прежним.
Под кузницей, но также и внутри Саймона зашевелился Асу’а. Раскрошенный камень дрожал и расцветал заново, сияя, точно стены рая. Шепчущие тени превратились в смеявшихся призраков с золотыми глазами, а те, в свою очередь, в ситхи, полных жизни. Музыка, изящная и прекрасная, точно паутина в росе, заполняла пространство между возрожденными стенами.
В небе над Башней Зеленого Ангела вспыхнула огромная красная полоса, и остальные звезды казались лишь робкими свидетелями.
С севера пришла грандиозная буря, круговорот мрака, который изрыгал ветер и молнии и превращал все вокруг в лед, оставляя за собой безмолвных мертвецов.
Точно человек, попавший в водоворот, Саймон чувствовал, что оказался в центре могучих течений, но не мог ничего изменить. Он был узником колеса. Мир поворачивался в сторону мощных гибельных перемен, а ему даже не удавалось поднять руки к горевшему лицу.
– Саймон…
Его окружала серая пелена, такая густая, что он ничего не видел. Кто его позвал? Разве они не видят, что он нуждается в сне? Если он подождет, голос уйдет. Все уходили, если он ждал достаточно долго.
– Саймон. – Голос оказался настойчивым.
Он больше не хотел слышать голоса, он ничего не хотел, кроме одного: снова заснуть, погрузиться в бесконечный сон без сновидений…
– Саймон, посмотри на меня.
Что-то двигалось в серой мгле. Ему было все равно. Почему голос не оставит его в покое?
– Уходи.
– Посмотри на меня, Саймон. Увидь меня, Саймон. Ты должен ко мне потянуться.