[122] — заперт в переносной тюрьме своей слепоты…»[123] [курсив мой. — Д. К.].
Отсутствие в скрупулезно перечисленных предшественниках-сыщиках самого первого в шеренге, так сказать, правофлангового — аббата Фариа — представляется мне куда более важным, чем ежели бы его имя в этот список внесли. Борхес и Касарес — старые и хитрые игроки, они играют во всё — в том числе, и в незнание (ни дать ни взять — отец Браун о двух головах!). Кстати сказать, список — и предисловие — они приписали тому самому Гервасио Монтенегро — с него и спрос…
Чтобы закончить с Борхесом — во всяком случае, в этом очерке, — я приведу его суждение о детективе: «Поскольку этот род искусства основывается на полном вымысле, преступление здесь тоже раскрывается благодаря работе отвлеченного ума, а не доносу или промаху преступника. По ясно понимал, что изобретенное им не имеет ни малейшего отношения к реальности (курсив мой. — Д. К.), почему и перенес место действия в Париж, а сыщиком сделал аристократа, но не полицию, над которой герой подтрунивает»[124].
III. ЗРЯЧИЕ СЛЕПЦЫ, СВЯЩЕННЫЕ БЕЗУМЦЫ
Нельзя сказать, что современные авторы детективных романов не догадываются о темном происхождении (или родстве) своих героев. Конечно, догадываются. И не просто догадываются — в полной мере пользуются этим знанием, которое позволяет логическую цепочку Загадки легко погрузить в зыбкую, туманную атмосферу Тайны.
В детективной трилогии американского писателя Роберта Зиммермана («В смертельном трансе», «В кровавом трансе», «В красном трансе»)[125] действует детективная пара — Алекс и Мэдди Филлипс, брат и сестра, совместно расследующие преступления. Необычен тут метод, которым они пользуются, — да и сами герои весьма необычны.
Мэдди Филлипс — «…красивая, мудрая, любящая, удивительная — сидела в кресле-каталке. На коленях — светло-коричневый плед, половину лица скрывали большие темные очки. Она сидела в кресле, потому что была парализована, ощупывала мое лицо и волосы длинными нежными пальцами, потому что была слепа»[126]. Мэдди ослепла в юности, а парализована после автокатастрофы, в которой выжила чудом. Автобусная компания, по вине которой она стала инвалидом, выплатила героине огромную компенсацию (несколько миллионов долларов). Мэдди на эти деньги купила остров, выстроила там огромный дворец и живет здесь в одиночестве (не считая двух неслышных и невидимых слуг), наслаждаясь покоем и редкими встречами с горячо любимым братом.
Главная же способность Мэдди — умение вводить своего брата в гипнотический транс и его глазами видеть обстоятельства того или иного происшествия. Именно эта способность, вкупе со способностью брата фактически превращаться в глаза и уши (а затем в руки и ноги) собственной сестры, помогает Алексу и Мэдди (вернее будет все-таки поставить на первое место Мэдди) раскрывать загадочные преступления, перед которыми пасуют профессиональные полицейские.
Даже в этом кратком пересказе читатель может видеть, насколько сильны мифологические корни детективной трилогии Зиммермана. Мэдди, утратившая зрение, но получившая вместо этого, подобно Тиресию, по сути, дар провидицы. Мэдди, фактически погибшая в результате катастрофы и воскрешенная вновь, но уже лишь частично, — превращается в своего рода Персефону, прикованную не только к трону (инвалидной коляске), но и к загробному царству (уединенному необитаемому острову, по сути — ипостаси Островов Забвения). Алекс, погружаемый в транс своей «божественной» сестрой и в состоянии этого транса, подобно пифии, бессвязно излагающий свои видения, в которых Мэдди, уже в качестве жреца — интерпретатора пророчеств, вычитывает разгадку преступлений. Если проводить параллель с Дельфийским оракулом, тут можно было бы и еще одну деталь усмотреть не как случайность, а как сознательное указание: шофер автобуса, сбившего Мэдди, был вдребезги пьян. В системе координат античного мифа девушка пострадала от Диониса, чьим служителем выступает пьяный водитель, — и получает в награду пророческий дар и власть над Дельфами...
И конечно же убийства, обставленные не просто как криминальный акт, но обретающие черты жертвоприношения, инициирующего пробуждение подземного божества. Гипнос и Танатос, Сон и Смерть, вернее, их воплощения в этой трилогии, связаны родственными связями, как и положено мифологическим существам, — это близнецы, брат и сестра (нет, формально они не близнецы, но их связь выглядит именно как связь божественных близнецов), Алекс и Мэдди. И идиллический, усыпляющий, расслабляющий покой, разлитый по идиллическому острову, на котором Мэдди живет постоянно, а Алекс время от времени, «одну шестидесятую часть смерти», — это покой потусторонний, покой закатного мира, в котором обитают Гипнос и Танатос.
В «Шести задачах для дона Исидро Пароди» упомянуты еще два персонажа, о которых я хочу рассказать чуть подробнее, прежде чем перейду к центральному персонажу этой главы: слепой сыщик Макс Каррадос из рассказов и повестей Эрнеста Брамы и князь Залесский — странный сыщик из трех повестей Мэтью Ф. Шила.
Макс Каррадос, первый слепой сыщик в мировой детективной литературе, был придуман английским писателем Эрнестом Брамой. При этом Брама даже пытался «научно» обосновать возможность появления такого детектива в реальной жизни. Правда, документальные истории о слепых сыщиках мне так и не попадались (хотя я не исключаю, что они могли быть)[127]. Видимо, поэтому, несмотря на авторское объяснение, я предпочитаю считать, что Макс Каррадос пришел в рассказы Э. Брамы вовсе не из повседневности, а из тех же мифов, из которых появились и аббат Фариа, и брат и сестра Филлипсы, и прочие плоды авторского воображения:
«— …Ты хочешь сказать, что действительно ослеп, буквально?
— Буквально… Дело было лет двенадцать назад, я ехал верхом по лесной тропинке вслед за другом. Он задел ветку дерева, и она спружинила прямо мне в лицо, такое может случиться с каждым. Удар ветки пришелся прямо по глазам — вот и вся история.
— И из-за этого ты ослеп?
— Да, абсолютно. Врачи называют это амавроз…»[128]
Так объясняет слепоту героя Эрнест Брама в первом рассказе о Каррадосе. Но «объяснения в детективе всегда ложны…», как мы уже неоднократно говорили. Итак, Макс Каррадос ослеп и одновременно обрел то, что можно назвать внутренним видением или даром прорицателя. Так же как мастерство парализованной Мэдди, блестящие способности Каррадоса — компенсация за физическое увечье. Добавим заодно — так же как у слепого прорицателя Тиресия из греческой мифологии. Правда, Тиресия ослепила богиня-девственница Афина-Паллада, а Каррадос, потеряв зрение в лесу, стал, скорее, жертвой богини-девственницы Артемиды. Или, что скорее, буйного Диониса, повелевающего стихийными силами природы.
При этом Тиресий сохранил свой дар провидца даже в царстве мертвых. Правда, чтобы получить от него ответ на вопрос-загадку или совет, надобно напоить его свежей кровью жертвенного животного.
А что это вообще за особенность в мифологии — награждать слепого даром пророчества? Как и почему? В. Пропп в книге «Исторические корни волшебной сказки», связывая слепоту такого фольклорного образа, как Баба-яга, с обрядом инициации, пишет: «Временная слепота также есть знак ухода в область смерти. После этого происходит обмывание от извести и вместе с тем прозрение — символ приобретения нового зрения, так же как посвящаемый приобретает новое имя. Это — последний этап всей церемонии, после этого неофит возвращается домой. Наряду с отверзанием уст… мы здесь имеем отверзание глаз...»[129] Иными словами, слепота мифологического героя — обратная сторона его провидческих способностей. И, добавим здесь же, обратная сторона искусства дедукции, которым владеют дальние потомки этого же героя — слепые сыщики из рассказов Эрнеста Брамы, романов Роберта Зиммермана, блистательной «Голливудской трилогии» Рэя Брэдбери или новелл израильского писателя Александра Рыбалки[130].
Интересно, что в разных вариантах фольклорных сказаний нечистая сила слепа — не видит живого человека. Вспомним повесть «Вий» Н.В. Гоголя. Чтобы увидеть несчастного Хому Брута, подземные гномы вызывают своего повелителя Вия, поднимают ему, по его приказу, веки, и Вий оказывается единственным, кто, ткнув пальцем в Хому Брута, громогласно возвещает: «Ты — тот человек!..» То есть, конечно, не так:
«— Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха»[131].
Но ведь и правда похожи эти сцены — разоблачение убийцы у Эдгара По (рассказ «Ты — тот человек») и обнаружение бурсака-философа в «Вие»; внезапно оживший труп, указавший пальцем на своего убийцу, и повелитель подземных гномов, который «уставил железный палец» на несчастного Брута?
Можно даже сказать, что, в сущности, Вий и есть сыщик. Только не для нас, не для нашего мира — для обитателей Преисподней. Все прочие — слепы, для них невидим Хома Брут (неизвестны и загадочны «преступник и преступление», если рассуждать в терминах детектива). Вий тоже слеп, но не так, как его «подданные», его слепота иная, временная, просто длинные, до земли, веки закрывают ему глаза. Но веки можно поднять, тем самым вернув Вию зрение. Тоже временно, на несколько мгновений. Но этого достаточно. Преступник (в данном случае — «философ», читающий псалмы) найден и наказан. Почему преступник? А кто же еще? С точки зрения «подземных гномов» — безусловный преступник. Убийца ведьмы-панночки. Она-то всего лишь полетать на нем хотела. А он ее так отходил, что красавица отдала черту душу. Вот за то приговорен бурсак и наказан. А Вий снова слепнет — веки его опускаются. До следующего раза.