Недаром к Шерлоку Холмсу со всего света стекаются люди, ошеломленные каким-нибудь загадочным, необычайным событием, которое они не в силах понять. Они уверены, что Шерлок Холмс обладает почти чудодейственной мыслительной силой, что при помощи своей могучей аналитической мысли он разъяснит и распутает все, что заурядным умам представляется безнадежно запутанным.
Шерлок Холмс — чуть ли не единственный из персонажей детской мировой литературы, главное занятие которого — мышление, логика»[10].
Тут, как мне кажется, есть две серьезные ошибки: во-первых, рассказы о Шерлоке Холмсе — вовсе не детская литература, а во-вторых, он отнюдь не единственный литературный герой, чьим главным занятием является интеллектуальная деятельность (профессор Челленджер у того же Конана Дойла, все герои раннего Уэллса и т.д.).
Отнюдь не одно лишь литературное мастерство Конана Дойла (действительно замечательного писателя) и не род занятий Шерлока Холмса превратили последнего в культовую фигуру, объект почти религиозного поклонения. Хочу обратить внимание на то, что игры, связанные с литературой (и кинематографом — тот же «Звездный путь», например), действительно происходят достаточно регулярно и захватывают десятки тысяч участников во всем мире. Но все эти явления имеют принципиально иной характер, нежели «игра в Шерлока Холмса». Например, поклонники творчества Толкина играют в мир, им придуманный, преображаясь в эльфов, гоблинов и прочих существ, описанных писателей. Подростки берут в руки шпаги и перевоплощаются в д’Артаньяна и Атоса.
Участники же «игры в Холмса» и в мыслях не имеют вообразить себя Великим Сыщиком. Нет, они чувствуют себя именно его поклонниками, его адептами, его верными рыцарями — и клиентами, если хотите (см. выше о письме нью-йоркского полицейского). Его дом становится храмом, сам он — оракулом. Поклонники героя сэра Артура Конана Дойла играют в присутствие Шерлока Холмса, в его бессмертие — истинное, а не культурное.
Михаил Тименчик в предисловии к биографии Конана Дойла, написанной Джоном Д. Карром, замечает: «…его (Шерлока Холмса. — Д.К.) фигура столь мифогенна и, если можно так выразиться, «мифогенична», что, порождая бесчисленные стереотипные сюжеты и обрастая подробностями, она ширится, достигает гигантских размеров и накрывает мощной тенью, “орлиным профилем” своего создателя»[11].
Если мы внимательно присмотримся к ситуации, то обнаружим, что все, происходящее с Шерлоком Холмсом после смерти Конана Дойла (хотя начало было положено еще при жизни писателя), несет явную окраску квазирелигиозного культа. И неслучайно я использовал несколько выше слова «культовая фигура», «религиозное поклонение». Разумеется, «квази» — не настоящего, это игра в некую религию, игра в храм-оракул сродни древнегреческому дельфийскому. Словом, произведения о Великом Сыщике и его собственный образ явно восходят к мифу.
И коль скоро это так, значит, в самих произведениях должны присутствовать черты, способствующие возникновению такой игры. Но, тщательно рассмотрев творчество одного лишь Артура Конана Дойла, легко убедиться в том, что такой потенциал присутствует только в рассказах о Шерлоке Холмсе. Несмотря на столь же (а в чем-то и более) талантливые романы о профессоре Челленджере, искрящиеся остроумием новеллы о подвигах бригадира Жерара, нет в них чего-то, позволяющего свершиться преображению, подобному преображению Холмса.
Логично будет предположить, что указанные черты связаны не только с талантом конкретного писателя, но и с жанром как таковым — с жанром классического детектива. Вот из такого предположения, из желания проанализировать жанр под таким углом, попытаться рассмотреть его особенности и родилась, в конце концов, книга, которую я предлагаю вашему вниманию. Многие авторы (Кестхейи, Честертон, Симонс и др.) — пишут о родстве детектива со сказкой, называют классический детектив современной городской сказкой. Венгерский писатель (и не он один), констатируя факт родства детектива и сказки (факт бесспорный), ограничивается этим для того, чтобы объяснить ложность подхода к этому жанру с мерками психологической, социальной и тому подобной литературы. Действительно, ну какие психологические тонкости можно усмотреть в Иване-царевиче? Каким может быть анализ сложной мятущейся души Кощея Бессмертного? Но еще интереснее то, что ведь и сказка, волшебная сказка, имеет собственный генезис, и как раз особенности этого генезиса и обусловили основные черты детективного жанра, породившие явление, о котором я писал вначале. Действие волшебной сказки, как показывает, например, В. Пропп, имитирует путешествие в загробный мир или, во всяком случае, — в Иной мир. О том же писал и Зеэв Бар-Селла, блестяще проанализировавший к тому же особые функции магических предметов, играющих столь важную роль в сказке (и детективе!). Действие же «современной городской сказки», то есть классического детективного произведения, разворачивается в преддверье Иного мира, в декорациях вполне обыденных, но из-за опасной близости к границе с Ирреальным — освещенных мертвенными огнями оттуда и окутанных дымкой, пришедшей из инфернальных областей…
Впрочем, тут я хочу остановиться, потому что предисловие не должно превращаться в краткий пересказ содержания самой книги. Замечу, правда, что детектив — сказка, да не совсем. Обладая почти всеми свойствами последней, детективное произведение в некоторых, весьма важных моментах, отличается от нее. И хотя для анализа основных структур и образов детектива первоначально удобно рассматривать его как волшебную сказку, в конечном итоге мы придем и к тому, что принципиально отличает два действительно родственных жанра друг от друга.
Надеюсь, что достаточно заинтересовал вас, и вы прочтете «Баскервильскую мистерию» с тем же удовольствием, с каким я ее писал.
Обращаю ваше внимание на то, что, конечно, не ко всем разновидностям детективной литературы применимы выводы, к которым автор пришел в результате. Речь идет почти исключительно о том поджанре, который называется «классический детектив». В некоторых случаях — о своеобразных гибридах: историческом и научно-фантастическом детективах, полицейском и шпионском. За рамками остались некоторые виды (или подвиды) детективов (политический, юмористический и пр.), бесспорно заслуживающие отдельного добросовестного исследования, а также собственно история детектива и биографии самых известных писателей, работавших в этом жанре. Кроме того, в силу задач, которые автор ставил перед собой, в «Баскервильской мистерии» не анализируются классификация сюжетов и их особенности — кроме отдельных случаев.
В заключение хочу поблагодарить д-ра Илану Гомель, Майю Каганскую, Павла Амнуэля, Аркадия Бурштейна, Зеэва Бар-Селлу, Леонида Словина, Алекса Аусвакса, чьи советы и неизменно благожелательный интерес помогли мне закончить эту работу и представить ее на суд читателей.
I. ЛОВЛЯ БАБОЧЕК НА БОЛОТЕ
С извечной скукой повседневной жизни меня примиряет существование красивых женщин и детективных романов.
Писать о первых — занятие, на мой взгляд, вполне бессмысленное и проигрышное, приходится писать о последних. Тем более что между женской красотой и хорошим детективным романом есть внутреннее родство, имя которому — Тайна.
Фрэнсис Бэкон в эссе «О красоте» (1612) написал: «Не существует совершенной красоты, у которой не было бы некоей странности в пропорции»[12]. Эти его слова повторил в рассказе «Лигейя» Эдгар По — отец современного детектива. Но что такое Странность, как не Тайна, как не другое имя Тайны?
Тайна всегда иррациональна и мистична. Тайна — нечто, обжигающее нас потусторонним холодом, укрытое мерцающим покрывалом ирреального, скрывающееся в конечном счете за пределами нашего мира. Покров непроницаем для обычного зрения, для восприятия пятью органами чувств, дарованными человеку.
— Но позвольте! — скажет читатель этих строк. — Только что вы сказали, что Тайна есть элемент детектива. А герой детективного романа, сыщик, — он ведь только и делает, что исследует тайну. И в финале преподносит ее нам в изящной упаковке логических умозаключений! Разве не так?
Что же, обратимся еще раз к «отцу детектива». Тень «безумного Эдгара» будет постоянно витать над этими заметками, ибо именно его взгляд на какую-то долю секунды, на какое-то мгновение проник за покров им же обнаруженной Тайны и ужаснулся; ужаснувшись же, воспроизвел на страницах зыбкую игру теней, отражений... Притом ведь все его произведения, даже самые странные, пугающие, исполненные чудес и сверхъестественных явлений, — все они внешне строятся в соответствии с безукоризненной логикой: «Поскольку из А неизбежно следует Б, то...» — и так вплоть до последней буквы алфавита.
Но, кроме безукоризненной логики сыщика, в детективном романе сохраняется та иррациональная Тайна, о которой говорилось выше и которая никогда и ни при каких обстоятельствах читателю не раскрывается. Детективный роман содержит две категории, чрезвычайно близкие друг другу, на первый взгляд — чуть ли не синонимы: Тайну и Загадку. Именно вторая любезно преподносится читателю на блюдечке с голубой каемочкой. Однако суть ее, этой разгадки, прекрасно раскрывает венгерский литературовед Тибор Кестхейи, прямо выводящий родословную детектива из волшебной сказки: «...решение сказки фиктивно. Да и не может быть иным: в детективе все происходит согласно стилизованным законам — убийство, его расследование и, разумеется, доказательство вины преступника»[13].
Кестхейн не первый и не единственный обратил внимание на родство сказки и детектива. О том же писал и один из классиков жанра, младший современник Конана Дойла Гилберт К. Честертон в своем эссе «В защиту детективной литературы»:
«…герой или сыщик в этих детективных историях странствует по Лондону, одинокий и свободный, как принц в волшебной сказке, и по ходу этого непредсказуемого путешествия случайный омнибус обретает первичные цвета сказочного корабля. Вечерние огни города начинают светиться, как глаза бессчетных домовых — хранителей