Но, как и должно быть, Кротову не удается вернуться (или же, наоборот, удается, но не так?). Последняя его фраза тоже заслуживает внимательного прочтения:
«— …Я действовал под гипнозом… Главный, тот, кто виновен в моих неосознанных действиях, остался на свободе…»[271]
Смертный сон, который овладел Кротовым после подписания договора с нечистым, развеялся от выстрела носителя светлого начала — сыщика Костенко.
Речь у нас пойдет о романе Михаила Дёмина «Блатной». Роман этот Дёмин написал после того, как эмигрировал, тогда же книга и была впервые опубликована. «Михаил Дёмин» — псевдоним писателя Георгия Трифонова, двоюродного брата Юрия Трифонова. Его отец, видный советский военный деятель, умер в 1938 году от инфаркта в ожидании ареста. Четырнадцатилетний подросток стал беспризорником, попал в воровскую среду и здесь со временем уверенно занял достаточно высокое положение уголовного «авторитета», «вора в законе». После очередной отсидки Георгий Трифонов решил «завязать» с уголовной жизнью (с согласия воровской сходки!) и стать писателем. На литературном поприще ему немало помог Юрий Трифонов, уже ставший к тому времени одним из самых известных советских писателей. Так Георгий Трифонов стал писателем Михаилом Дёминым. Но в 1968 году, оказавшись в поездке в Париже, Дёмин-Трифонов неожиданно просит политическое убежище и становится невозвращенцем. Работает на радиостанции «Свобода», публикуется в эмигрантских изданиях. Тогда-то, за границей, и был написан и издан автобиографический роман «Блатной».
В длинной воровской и тюремно-лагерной эпопее «авторитета» по кличке Чума, составляющей содержание этой необычной книги, есть один эпизод, который привлек мое внимание своей почти канонической детективной структурой. Вот краткий его пересказ.
…Был в биографии главного героя (автобиографии Георгия Трифонова) факт, который он всячески скрывал от своих — от блатных: служба во время войны в Красной армии. Служба недолгая и не особенно героическая. Но факт этот ставил крест на дальнейшей карьере «авторитетного вора». На блатном жаргоне служить в армии означало — «ссучиться». А ссученный вор заслуживал в воровской среде только смерти, поскольку в то время по лагерям ГУЛАГа катилась «сучья война», кровавый и безжалостный конфликт между «правильными» ворами и ссучившимися.
И вот во время пребывания в лагере, в «воровском» бараке, Чума вдруг столкнулся с обвинением со стороны «кодлы» — собрания авторитетных воров. Инициатором обвинения выступил вор в законе по кличке Ленин — давний недруг нашего героя. Чума упорно отрицал свою «вину», нужных свидетелей «предательства» не нашлось, и Ленин согласился отложить обсуждение.
На следующий день после сходки он сцепился с начальством и оказался в карцере. Ленин был наркоманом, на жаргоне — «марафетчиком». Спустя день или два пребывания в карцере у него началась ломка:
«Ленин пробавлялся желудочными каплями, содержащими в себе опиум. Когда Ленин был с нами в бараке, он ухитрялся регулярно доставать свои капли — постоянно ходил в санчасть, просил друзей позаботиться об этом. Теперь же, сидя в карцере, в полнейшей изоляции, он оказался лишенным всех этих возможностей.
<...>
Вскоре по зоне разнесся слух, что с Лениным творится неладное — он бьется в истерике и требует в камеру врача»[272].
Дёмин поясняет, что наркотики блатным в карцер иногда подкидывал лагерный врач. Но случилось так, что врача как раз в это утро отправили с этапом в другой лагерный пункт.
И тут произошла некая загадочная история. Штрафников посетил «кум». «Кумом» заключенные называют оперуполномоченного, сотрудника МВД. После его визита Ленин вдруг затих и успокоился.
«Самочувствие его странным образом улучшилось, припадки кончились. И это, естественно, наводило на мысль, что он наконец-то сумел получить свои капли.
Сумел получить. Но из чьих же рук? Неужели из рук проклятого опера?
<...>
А еще через пару дней в бараке нашем внезапно был сделан повальный обыск. Надзиратели перерыли все помещение и в результате добрались до тайника (он находился в углу барака, под полом), где хранилось все наше оружие: самодельные ножи и пиковины»[273].
Разумеется, никто из блатных не сомневался в том, что тайник выдал Ленин — за наркотики из рук опера. Поэтому никого особенно не удивило, что ночью, вскоре после освобождения из карцера, Ленин был убит:
«Уборная эта — небольшая фанерная будка — помещалась возле барака, у задней его стены. Там-то и расправились с Лениным. Судя по всему, его подстерегли в темноте и задушили, набросив на шею полотенце.
Душить полотенцем — испытанный, старый арестантский способ. Он удобен тем, что на горле у убитого не остается почти никаких заметных следов. Есть лишь одна характерная особенность: сзади, возле затылка, в том месте, где полотенце скручивается жгутом, неизбежно возникает легкий кровоподтек или небольшая ссадина»[274].
С этого момента и начинается детектив. Заключенные хотя и подозревали Ленина в предательстве, но уверены в его вине не были и надеялись разобраться во всем при его собственном участии. Теперь же у них появилось стремление докопаться до истинных причин убийства авторитетного вора. В результате сложилась интересная, чисто литературная ситуация. Официальное следствие вело лагерное начальство — опергруппа. А неофициальное, в полном соответствии с детективным каноном, — непрофессиональный детектив, назначенный воровской «кодлой». Таким вот воровским сыщиком или следователем был назначен вор по кличке Девка. А рассказчик — Чума — становится лагерным Уотсоном при воровском Холмсе.
Официальное расследование вскоре было прекращено — опер зашел в тупик, так и не выяснив, кто именно убил Ленина. И решил: в конце концов, одним рецидивистом меньше.
А вот неофициальное следствие Девка вел с упорством настоящего классического сыщика. И, следует отдать ему должное, в общем — довел его до конца. По результатам следствия выходило: единственным заинтересованным в смерти Ленина человеком был его враг — Чума, которого Ленин надеялся обвинить в предательстве воровского кодекса и, с согласия «кодлы», зарезать прямо на сходке.
Но… Логика заставила Девку усомниться в собственных выводах:
«— …Ленин последнее время был уже неопасен тебе. Усекаешь? Он уже кончился, спекся. Потерял весь авторитет свой, всю свою власть»[275].
Так что никаких выводов сыщик (Девка) заказчикам («кодле») предоставить не смог. А подозрениями своими делиться не захотел. Вскоре его, уже по другому делу, отправили в следственную тюрьму. Оттуда он прислал Чуме-Дёмину прощальную записку, из которой следовало, что он остался при своем мнении:
«“…В той истории с Лениным тебе пофартило, поперло, что говорить! Но ведь в другой раз такой номер может не получиться, учти это! И все-таки, между нами, я так до сих пор и не могу понять, зачем ты это сделал?”»[276]
И лишь после этого Чума рассказывает правду — конечно, не «кодле» и не другу-подельнику. Нам, читателям.
Он с самого начала знал: ни у какого опера Ленин опиумные капли не получал. Наркотики ему принес все-таки врач, перед самой отправкой этапа и буквально за пятнадцать минут до прихода «кума». Чума скрыл этот факт от остальных и позволил блатным укрепиться в мысли, что Ленин получил наркотики от «кума», в обмен на информацию о тайнике с оружием.
Потому-то и убил он Ленина, что тот мог рассказать, у кого он получил наркотики в действительности. Вот такой весьма своеобразный детектив, в котором рассказчиком выступает убийца. Своего рода лагерный парафраз знаменитого романа Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда», в котором весь ход расследования излагается от лица преступника.
Не только сюжетная ситуация, но и вся атмосфера рассказа Дёмина парадоксальным образом отсылает к классическому детективному канону. О соперничестве официального и неофициального расследования я уже говорил. Описываемая автором атмосфера в лагере, который и в реальности, и тем более в культуре служит символом либо преисподней, либо преддверия ада, вполне заменяет «готическую» атмосферу старинного поместья, изолированной экспедиции или парусника, характерных для классического детектива. Писателю даже не требовались какие-то особо красочные детали. В наше время достаточно обозначить место действия: «ГУЛАГ», «лагерь» или «барак», — чтобы по спине читателя пробежал неприятный холодок. Об особой мрачности сцены лагерного детектива позаботились многочисленные авторы «лагерной прозы». Впрочем, и Дёмин добавляет скупых красок в этот жуткий пейзаж:
«Вольница изменилась, обрела иные черты и признаки, ушла в подполье, превратилась в нынешний преступный мир.
Она изменилась. Но кое-что все же осталось в ней, схожее с прежним. <…> И, будучи загнанной в лагеря, за колючую проволоку <…> жила свирепой своей жизнью, признавала только собственные законы. Как могла противодействовала властям. И упорно, как и подобает истинной вольнице, стремилась при любой возможности обрести свободу, вырваться на простор.
<...>
Побег на Колыме означает верную смерть, неминучую гибель. Спастись и укрыться там негде: населенные пункты редки, и приближаться к ним опасно. <…> Любой туземец, обнаруживший беглого лагерника, имеет право убить его и получить соответствующее вознаграждение. <…> Для получения <…> достаточно предъявить властям <…> уши убитого. В связи с этим на севере <…> долгие годы существовала черная биржа, где наряду с пушниной и золотом высоко котировались и человечьи уши.
И тем не менее арестанты упорно рвались на волю; уходили и гибли в лесном бездорожье, в болотистых тундрах, во льдах.