«Двухэтажная вилла была расположена в большом саду; ослепительно белые стены, плоская крыша, зеленые жалюзи, дом наполовину скрыт кустами, буками и елями, перед фасадом цветы, главным образом розы, среди них пожилой человечек в кожаном фартуке (по-видимому, хозяин дома), занимающийся несложной садовой работой»[303].
Да, райское, райское место, чудесный воздух, напоенный ароматом роз, разлитое в окрестностях чувство покоя и безопасности… Ах, какое заблуждение, какая роковая ошибка! Как не вовремя поломался новенький «студебеккер», как не вовремя пришло в голову вам, владельцу роскошного автомобиля, попроситься на ночлег в кукольном домике. Но вы же не знали, что вечером к хозяину виллы придут гости. Старые друзья и соседи, такие же внешне безобидные старички — бывший прокурор, бывший адвокат, бывший судья. И еще один, которого вы беспечно примете за старого трактирщика.
И вот вы — преуспевающий коммерсант, сорокапятилетний беспечный текстильный коммивояжер Альфредо Трапс — оказываетесь в такой странной, хотя и любопытной компании, не ожидая подвоха. Какой же подвох, Бог с вами, откуда… Вам предлагают сыграть в игру, чтобы скоротать вечер. Необычную, но забавную. Сыграть в судебный процесс.
«Наша забава может показаться вам несколько странной, — чуть помедлив, осторожно пояснил хозяин. — Она заключается в том, что мы вечерами играем в свои бывшие профессии.
Старцы улыбнулись опять, вежливо, тактично.
<…>
— Дело в том, что я был когда-то судьей, — сказал хозяин. — Господин Цорн — прокурором, а господин Куммер — адвокатом. Вот мы и разыгрываем судебные процессы»[304].
Старички, аккуратные улыбающиеся гномы, любят играть в собственные профессии. Сейчас-то они на отдыхе, но когда-то — ого-го! И поскольку есть и судья, и прокурор, и защитник, то вам, то есть скучающему Альфредо Трапсу, предлагают занять единственную свободную вакансию — подсудимого. Судья, прокурор, защитник… Но ведь их четверо. Кто же четвертый? Лысый молчаливый Пиле, которого Трапс поначалу принял за старого трактирщика, поставщика вин к столу отставного судьи.
Оказывается, Пиле вовсе не трактирщик.
«…Смертная казнь отменена.
— В государственном правосудии, — уточнил защитник. — Но у нас частное судопроизводство, и мы ввели ее снова: как раз возможность смертной казни и придает нашей игре увлекательность и оригинальность.
— Палач у вас наверняка тоже есть, а? — засмеялся Трапс.
— Конечно, есть, — с гордостью подтвердил защитник. — Пиле.
<…>
— Трактирщиком он был всю жизнь, — добродушно усмехнулся защитник. — А государственная деятельность — это лишь его побочное занятие. Чуть ли не почетная должность. Считался одним из опытнейших мастеров своего дела в соседней стране, вот уже двадцать лет как на пенсии, но не забыл старого ремесла»[305].
Процесс выглядит поначалу безобидной игрой, в которую играют несколько старых чудаков. Она ни к чему не обязывает главного героя, и главный герой, естественно, не принимает ее всерьез — обыкновенный застольный треп, тем более вина льются рекой, собеседники приятны, остроумны:
«— …Получается, что я обвиняемый без преступления. Впрочем, это задача прокурора — найти таковое, он сам это сказал. Придется поймать его на слове. Игра есть игра. Интересно, что из этого получится»[306].
Не так много времени понадобилось для того, чтобы подсудимый почувствовал себя неуютно; уверенность в собственной невиновности поколеблена. Оказалось, что все детали, которые представлялись «подсудимому» (а может, уже без кавычек?) случайными и не связанными друг с другом, легко соединяются в единую картину изощренного, хитроумного преступления. И в центре картины — убийца, с его (вашим), Альфредо Трапса, лицом.
«…Он задумал и совершил убийство, чтобы добиться успеха, <…> чтобы стать более значительным и… глубоким человеком <…>, достойным уважения и любви образованных, ученых людей, казавшихся ему… древними волшебниками [курсив мой. — Д.К.]… познавшими не только тайны звезд, но и, более того, — тайны юстиции… о коей он… был наслышан лишь как о каком-то абстрактном крючкотворстве и которая теперь взошла над его ограниченным горизонтом, <…> словно не до конца разгаданная идея, и это приводило его в еще больший трепет и содрогание…»
Полно, что ж за вилла встретилась Трапсу на его пути? Идиллическое сооружение, утопающее в цветах. Где он оказался? К кому обратил слова свои о невиновности?
«Я не причинил зло ни одному человеку. Я спас увечного человека от того, кто был сильнее… Я не взял ни одной вещи, принадлежащей другому. Никогда и ни о ком я не злословил. Я говорил правду, я исполнял правосудие…»[307]
Вот с чего начинается Высший суд. Страшный суд. Суд богов над грешником, который прибыл к ним, к богам, на «студебеккере»… то есть, я хочу сказать, — на погребальной ладье, доставляющей его в древнеегипетский (или любой другой) рай. Именно его, загробный судебный процесс, суд мертвых имитируют старички, эти «древние волшебники» (неслучайно они кажутся опьяневшему Трапсу таковыми!) — или древние божества, стражи здешних мест, «познавшие тайны звезд и тайны юстиции». Имитируют? Да нет, они проводят этот суд, они вершат суд — Божий суд над забредшим грешником. Они ведь и сами «мертвые», потусторонние, «покойные», ушедшие на покой, поселившиеся в глухих местах, где на их суд попадают далеко не все.
Нет грешника, полагающего себя грешником. Все, что он совершает, — это же случайно, это без умысла («я не причинил зло…»). Собственно, аргументы «умершего», аргументы заблудшей (заблудившейся в горах) души излагает защитник:
«Этот заурядный человек попал в руки искушенного прокурора, совершенно к тому не подготовленный. Его инстинктивное хозяйничание в текстильном деле, его частную жизнь, все перипетии его бытия, слагавшегося из деловых поездок, борьбы за хлеб насущный и из более или менее безобидных развлечений, — все это подвергли просвечиванию, тщательному исследованию и селекции; не связанные между собой факты связали вместе, контрабандно нанизав на логический стержень, случайные происшествия изобразили как причины действий, которые с таким же успехом могли развернуться в ином направлении, казус перелицевали в умысел, необдуманность — в преднамерение, так что в результате допроса перед нами неизбежно возник убийца, как кролик из цилиндра фокусника…»[308]
Если в «Обещании» стохастичность, случайность, вторгаясь в детективное повествование, разрушает единое, цельное течение, то в «Аварии» криминальная составляющая как раз и сплетается из цепочки случайностей, словно нить судьбы, превращаясь в логическое и неопровергаемое в рамках логики событие: убийство. И никакая речь защитника уже не спасает. Ибо сам подсудимый с «гибельным восторгом» признает справедливость вывода. И боги… то есть старички-пенсионеры, боги-на-покое, выносят смертный приговор своему гостю.
Они играли, они всего лишь развлекались, никто всерьез не собирался наказывать гостя. Но гость принял игру слишком близко к сердцу. Альфредо Трапсу хватило сил завершить правосудие собственноручно, а главное, логично. Ведь Суд мертвых, в отличие от суда обычного, неотвратим:
«…Судья открыл дверь, и вся торжественная делегация — прокурор так и не снял еще салфетки — застыла на пороге: в оконной нише темным неподвижным силуэтом на тусклом серебре неба, в густом запахе роз, висел Трапс… окончательно и бесспорно…[курсив мой — Д.К.]»[309]
Так завершается эта странная повесть, еще одна детективная притча швейцарского мудреца. Но так же как и в «Обещании», в «Аварии» собственно детективная история, рассказ о судейском расследовании, занимает лишь часть произведения. Повесть состоит из двух глав. Весь детектив — содержание второй главы. А первая глава — она значительно короче второй, но от того ничуть не менее важна — содержит авторское рассуждение, обобщение:
«…Больше не угрожают ни Бог, ни праведный суд, ни фатум, как в Пятой симфонии, а только лишь дорожно-транспортные происшествия, прорывы плотин из-за ошибки в конструкции, взрыв фабрики атомных бомб по вине рассеянного лаборанта, неотрегулированные ядерные реакторы. В этот мир аварий ведет наш путь, на пыльной обочине которого <…> встречаются еще почти правдоподобные истории, когда в заурядном человеке неожиданно проглядывает человечество, личная беда невольно становится всеобщей, обнаруживаются правосудие и справедливость, порой даже милосердие, мимолетное, отраженное в монокле пьяного»[310].
Казалось бы, все загадки второй главы решены, но… Действительно ли в «Аварии» герой был виновен? Или прожженные судейские убедили несчастного Альфредо Трапса в безусловной вине, вынудили случайные проступки трактовать как намеренные преступления — и заставили его собственноручно затянуть на шее петлю? Может быть, это не боги, а демоны — демоны мести, зловещие духи швейцарских гор? Гномы, тролли… как там их, на самом деле?
Так вот, о компромиссе между методами.
Параллельно с повестью и примерно в то же время Дюрренматт написал радиопьесу и сценарий телефильма на тот же сюжет[311]. И в этих произведениях финал иной. Трапс, после импровизированного судебного процесса, просто засыпает, перегруженный впечатлениями и обильными возлияниями. Наутро он уже не готов считать себя виновным:
«Кажется, сегодня ночью я болтал какую-то ерунду. Что там, собственно, происходило? Кажется, что-то вроде судебного разбирательства. И я возомнил себя убийцей. Вот чепуха! Я ведь и мухи не обижу. До чего могут дойти люди, когда они на пенсии! Ну ладно, чего вспоминать. У меня полно своих забот, как и у всякого делового человека…»