Но прежде вспомним, о чем рассказывает роман Аркадия и Георгия Вайнеров «Эра милосердия». И кстати, «Место встречи изменить нельзя» — название не только фильма, но и первоначального, журнального варианта романа. Именно под названием «Место встречи изменить нельзя» роман Вайнеров о соперничестве двух МУРовских оперов, Глеба Жеглова и Владимира Шарапова, впервые увидел свет на страницах журнала «Смена» в 1975 году[368].
Фронтовой разведчик, молодой лейтенант, вернувшись после войны в Москву, получает от райкома комсомола направление на службу в уголовный розыск — знаменитый МУР, на Петровку, 38. Здесь он попадает под начало более опытного сотрудника и начинает свою карьеру с участия в расследовании убийства молодой женщины и одновременно — противостоянии банде грабителей, терроризирующих послевоенную столицу. По ходу сюжета перед нами проходят картины жизни послевоенной Москвы — в том числе, жуликоватых хозяйственников, профессиональных уголовников, театральной богемы.
В конце концов, дело завершается победой оперативников, причем важную роль сыграло успешное внедрение бывшего фронтовика в уголовную среду, под чужим именем…
Нет, перед вами отнюдь не краткое изложение сюжета «Эры милосердия» (а похоже, правда?). Собственно, я решил немного помистифицировать, и внимательный читатель, наверное, это понял. По тому хотя бы, что в романе Вайнеров бывший разведчик, ставший опером МУРа, Владимир Шарапов, имеет звание старший лейтенант. А я пишу о лейтенанте.
О лейтенанте Сергее Коршунове, главном герое детективной повести Аркадия Адамова «Дело “пестрых”»:
«Ранней весной демобилизованный офицер-комсомолец Сергей Коршунов возвращался домой из Германии…»[369]
Именно так развивается сюжет повести, которую принято считать первым советским милицейским детективом, поскольку она вышла на заре хрущевской «оттепели», в 1956 году, сначала в журнале «Юность», затем, в том же году, отдельным изданием — в издательстве «Молодая гвардия». Действительно, с нее начинается отсчет советского милицейского романа. Хотя до войны были попытки, более или менее успешные; что до послевоенных, то тут первенство было за военными приключениями и «шпионскими» романами. Так что определение «Дела “пестрых”» как первого советского милицейского детектива, вполне оправданно.
Вот о старшем товарище Коршунова, ставшем его наставником:
«Гаранин был на четыре года старше Сергея. Он родился на Урале, вечернюю школу окончил уже в Москве, работая у мартена на “Серпе и молоте”. Войну Костя провел на бронепоезде, в глубине души полагая, что для него, металлурга, на фронте нет более подходящего места. Возвратившись в Москву через год после победы, он мечтал снова стать к мартену, но райком партии рассудил иначе, и коммунист Гаранин пришел в уголовный розыск»[370].
А вот аналогичный персонаж, знаменитый Глеб Жеглов из «Эры милосердия»:
«Я как-то и не задумывался над тем, что Жеглову всего на три года больше, чем мне»[371]. Правда, насчет пребывания на фронте прямо не сказано. Но… «Жеглов привинтил свой орден Красной Звезды, значки отличника милиции, парашютиста и еще какую-то ерунду»[372].
Личным оружием у Жеглова был парабеллум-люгер: «Жеглов… высунулся наружу, и его длинноствольный парабеллум качался в такт прыжкам машины…"[373]
Официально этот пистолет не стоял на вооружении в СССР, но в годы Великой Отечественной войны много люгеров досталось бойцам Красной армии в качестве трофеев. Иногда, в послевоенное время, люгеры использовались в качестве наградного оружия.
Конечно, орден «Красной Звезды» Жеглов мог получить и не на войне, а за какую-то серьезную операцию в тылу, которую проводил МУР. Правда, боевые ордена работникам тыла, даже за подвиги, давали неохотно. И, учитывая сочетание с не самым распространенным личным оружием, можно предположить, что старший оперуполномоченный МУРа Глеб Жеглов какое-то время воевал на фронте. Возможно, он, как многие московские милиционеры, был зачислен в народное ополчение и отправился оборонять столицу в особо тяжкое, критическое время — осенью 1941 года. Когда же немцев отбросили от столицы, вернулся в уголовный розыск.
Продолжим сравнение. Дальнейшая судьба Сергея Коршунова и Владимира Шарапова так же схожа. В романе А. Адамова «Круги на воде» и последующих произведениях главным героем серии становится инспектор угрозыска Лосев, который говорит о подполковнике Коршунове как своем учителе:
«Мне становится удивительно легко и уверенно на душе. Я уже кажусь самому себе эдаким асом розыска, эдаким Мегрэ, черт возьми, для которого нет тайн, с которым советуется на равных Кузьмич, а полковник Коршунов [курсив мой. — Д.К.] из министерства, мой и Игоря давний кумир, приглашает меня к себе в помощники, инспектором по особо важным делам…»[374]
В романах А. и Г. Вайнеров «Ощупью в полдень» и последующих произведениях, у главного героя, инспектора угрозыска Тихонова учитель и начальник — подполковник (затем полковник и даже генерал) Владимир Шарапов:
«Я пошел к Шарапову [курсив мой. — Д.К.]. Как было бы хорошо, окажись он на месте, мне так был нужен чей-то разумный совет!»[375]
Принципиальная же разница — порядок написания книг. Адамов пишет последовательно, его герой от книги к книге становится старше, читатель оказывается свидетелем этого процесса. Не то у Вайнеров: в первых произведениях Шарапов предстает перед читателями опытным оперативником и следователем, и лишь в последнем романе[376] цикла мы узнаем о начале его пути.
И эта разница отнюдь не случайна. Она говорит о том, что Вайнеры вполне сознательно, фактически уже в финале своей эпопеи о советской милиции, отсылают читателей к повести Адамова — первому советскому детективу.
Да и странно было бы подозревать прославленных писателей в плагиате по отношению к предшественнику и старшему товарищу, создателю детективного жанра в советской литературе, настоящему подвижнику, к которому Аркадий и Георгий Вайнеры относились с величайшим уважением. Уж чего-чего, а блистательной сюжетной фантазии братьям Вайнер занимать вряд ли было нужно.
Все равно что предположить, например, заимствование А. и Б. Стругацкими какого-нибудь сюжета у А. П. Казанцева. Ту же «Полярную мечту», к примеру.
Такое можно было бы предположить, если б мы имели дело с начинающими авторами — подражали мэтру. Но тут-то мэтры, мастера и знатоки.
Откуда же и почему появилось это удивительное сходство «Дела “пестрых”» и «Эры милосердия»?
Нет, сходство двух книг, написанных с интервалом в двадцать лет, вовсе не связано со слепым заимствованием, смысл этого сходства куда глубже, сложнее и важнее не только для конкретной книги А. и Г. Вайнеров, но и — шире — для всего жанра в целом.
И это еще одна загадка популярного произведения.
При первом же прочтении романа Вайнеров я обратил внимание на удивительную особенность. Некоторые детали меня просто поразили. Причем детали, казалось бы, не главные, второстепенные.
«На кухне огромной коммунальной квартиры оказался только один человек — Михаил Михайлович Бомзе [курсив мой. — Д.К.]. Он сидел на колченогом табурете у своего стола — а на кухне их было девять — и ел вареную картошку с луком. Отправлял в рот кусок белой рассыпчатой картошки, осторожно макал в солонку четвертушку луковицы, внимательно рассматривал [Курсив мой. — Д.К.] ее прищуренными близорукими глазами, будто хотел убедиться, что ничего с луковицей от соли не произошло, и неспешно с хрустом разжевывал ее. Он взглянул на меня также рассеянно-задумчиво, как смотрел на лук, и предложил:
— Володя, если хотите, я угощу вас луком — в нем есть витамины, фитонциды, острота и общественный вызов, то есть все, чего нет в моей жизни…»[377]
Бог мой, ну зачем, зачем в милицейском детективе, написанном уже на излете существования СССР, вдруг появляются отсылки к знаменитой сатирической дилогии Ильи Ильфа и Евгения Петрова?! А ведь достаточно сравнить приведенную выше цитату с соответствующим фрагментом из «Золотого теленка».
Сравним?
«Из планового отдела вышел служащий благороднейшей наружности. Молодая округлая борода висела на его бледном ласковом лице. В руке он держал холодную котлету, которую то и дело подносил ко рту, каждый раз оглядев ее внимательно [курсив мой. — Д.К.]. В этом занятии служащему с благороднейшей наружностью чуть не помешал Балаганов, желавший узнать, на каком этаже находится финсчетный отдел.
— Разве вы не видите, товарищ, что я закусываю? — сказал служащий, с негодованием отвернувшись от Балаганова…
<…>
…И, не обращая больше внимания на молочных братьев, погрузился в разглядывание последнего кусочка котлеты. Осмотрев его со всех сторон самым тщательным образом и даже понюхав на прощанье, служащий отправил его в рот, выпятил грудь, сбросил с пиджака крошки и медленно подошел к другому служащему у дверей своего отдела.
— Ну, что, — спросил он, оглянувшись, — как самочувствие?
— Лучше б не спрашивали, товарищ Бомзе … [курсив мой. — Д.К.]»[378]
Вообще, Бомзе — фамилия очень редкая и старинная, это фамилия-аббревиатура, которая расшифровывается как «Бен Мордехай Зеэв hа-Леви» — «Сын Мордехая-Зеэва из рода Левитов». Это я к тому, что тут никак не спишешь на то, что, дескать, взяли братья первую попавшуюся фамилию. Такие фамилии первыми не попадаются — опять-таки по причине редкости. А ближайший