В предыдущей главе я говорил о том, что в первых детективах преступник вообще был не человеком. Это неслучайно: если мир, о котором идет речь, рационален и, главное, объясним, познаваем, то такой акт насилия, как убийство, должен быть результатом вторжения в обыденную жизнь разрушительной силы из мира совершенно иного, хаотического, стихийного. То есть необъяснимого — и потому грозного. Интереснее всего это раскрывается в поджанре классического детектива, о котором дальше пойдет речь. Обычно его не выделяют в особый поджанр, хотя произведения, к нему относящиеся, имеют вполне определенные черты, характерные только для них и вполне укладывающиеся в самостоятельный эстетический канон, который имеет несколько отличий от канона собственно классического детектива. Отличий немного, но они носят принципиальный характер.
Среди сборников рассказов о Шерлоке Холмсе почему-то наименее популярным оказался сборник «Архив Шерлока Холмса». Может быть, эти рассказы — самые поздние из написанных Конаном Дойлом о великом сыщике — действительно уступают двенадцати, самим автором признанным лучшими; некоторые вообще представляют собою лишь повторы и перепевы ситуаций и загадок, уже описанных и разгаданных в «Записках о Шерлоке Холмсе», «Приключениях Шерлока Холмса» и «Его прощальном поклоне».
Но есть среди рассказов «Архива» один, отличие которого от остальных историй, придуманных Конаном Дойлом, принципиально. В первую очередь, потому что в нем роль рассказчика отдана не доктору Уотсону, а самому великому сыщику. И это неслучайно — доктор Уотсон как рассказчик необходим автору для того, чтобы сыграть роль ассистента иллюзиониста, отвлекающего внимание публики. Вернее, переключающего внимание с главных деталей на второстепенные, с правой руки на левую и тем самым позволяющего Великому Иллюзионисту, то есть Великому Сыщику, вынуть кролика из пустого цилиндра. Что же до рассказа, о котором идет речь, то для него в таком отвлечении не было никакой необходимости, ибо весь ход расследования, предпринятого Шерлоком Холмсом, оказывается ложным — по причинам вполне объективным. Потому-то читатель, пытающийся состязаться с детективом в сообразительности, не имеет никаких шансов — оба поставлены в равные, то есть равно ложные обстоятельства.
Рассказ этот называется «Львиная грива», и есть смысл рассмотреть его подробно. Место действия — Суссекс, уже бывший ареной другого рассказа, «Вампир из Суссекса». Впрочем, дадим слово самому рассказчику, Шерлоку Холмсу:
«…одна из самых сложных и необычайных задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой жизни сыщика, встала передо мной, когда я уже удалился от дел; все разыгралось чуть ли не на моих глазах. Случилось это после того, как я поселился в своей маленькой суссекской вилле и целиком погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне. В описываемый период добряк Уотсон почти совершенно исчез с моего горизонта. Он лишь изредка навещал меня по воскресеньям, так что на этот раз мне приходится быть собственным историографом...»[401]
Отметив в приведенной цитате слова «мир и тишина природы», я хочу обратить внимание читателя на то, что в «Львиной гриве» это ощущение оказывается обманчивым в полной мере. Идиллический поначалу пейзаж — «В то утро, с которого я начну свой рассказ, ветер стих, и все в природе дышало чистотой и свежестью...» — неожиданно становится фоном жуткой истории:
«…мы увидели самого Макферсона. Его голова показалась из-за края обрыва, у которого кончалась тропка. Через мгновение он появился во весь рост, пошатываясь, как пьяный. Затем вскинул руки и со страшным воплем упал ничком на землю… Наш друг был по всем признакам при последнем издыхании. Ничего иного не могли означать остекленевшие, ввалившиеся глаза и посиневшее лицо… Макферсон приподнялся вскинул руки и упал на бок. Он был мертв»[402].
Разумеется, скромный пчеловод-любитель, в которого волею автора превратился Шерлок Холмс, немедленно вновь становится сыщиком:
«Макферсон был, по-видимому, замучен и убит каким-то необычайно гибким инструментом, потому что длинные, резкие рубцы закруглялись со спины и захватывали плечи и ребра. По подбородку текла кровь из прокушенной от невыносимой боли нижней губы»[403].
Расследование ведется по всем тем правилам, по которым обычно ведет свое расследование Шерлок Холмс. Он тщательнейшим образом осматривает место происшествия, подмечая детали, которые менее опытному глазу оказались бы незаметны (например, сухое полотенце — при том что Макферсон вроде бы успел войти в воду). Пытаясь найти убийцу-изувера, сыщик достаточно быстро разбирается во взаимоотношениях Макферсона с коллегами по работе и просто знакомыми, всплывает история несчастной любви — словом, перед нами, казалось бы, традиционный детектив. Вот-вот Холмс укажет на преступника, после чего предоставит возможность воспользоваться плодами своего труда какому-нибудь местному суссекскому Лестрейду, а сам вернется к ульям. Но...
Обнаруживается труп собаки убитого, эрдельтерьера, с такими же следами зверских истязаний. Местный полицейский начинает подозревать некоего Мэрдока, имевшего с покойным несколько стычек из-за любовного соперничества и отличавшегося нравом буйным и высокомерным. Но, как это зачастую происходит в детективах, в критический момент подозреваемого обнаруживают в состоянии беспамятства, с теми же следами. Правда, не убитого, но в состоянии, близком к смерти.
И вот тут Холмс, вспомнив загадочные слова «львиная грива», которые успел произнести Макферсон перед смертью, наконец-то находит истинного убийцу:
«— Цианея! — вскричал я с торжеством. — Цианея! Вот она, львиная грива!
Странное существо, на которое я указывал, и в самом деле напоминало спутанный клубок, выдранный из гривы льва. На каменном выступе под водой на глубине каких-нибудь трех футов лежало странное волосатое чудовище, колышущееся и трепещущее…»[404]
Убийцей-изувером оказалось морское животное, вид медузы, — нехарактерное для этих мест, случайно занесенное сюда штормом...
Следует ли считать «Львиную гриву» классическим детективом? Несомненно. В центре внимания читателя (и героя) — жестокое убийство, причем не просто загадочное, но вселяющее прямо-таки мистический ужас. Фоном преступления становится буколический пейзаж Суссекса, «дышащего миром и покоем». Сыщик проводит расследование по всем правилам — если не криминалистики, то детективного рассказа. Правда, использованный им дедуктивный метод направляет сыщика, как уже было сказано, по ложному пути. Но в конце концов Холмс все-таки раскрывает кошмарное убийство именно с помощью дедукции, заодно показав нам, что пасторальный Суссекс лишь тончайшей завесой отделен от сил грозных и опасных, легко сквозь эту завесу прорывающихся.
Итак, загадка раскрыта. Единственное, чего не может сделать сыщик, — это наказать преступника или хотя бы загнать его в угол безукоризненной логикой и вынудить признаться. На вопрос: «Кто это сделал?» — на классический вопрос детектива Шерлок Холмс отвечает: «Никто». Поскольку опасное животное невозможно обвинить в преднамеренном убийстве, убийстве с целью обогащения, из ревности или мести. Можно разве лишь посетовать на неосторожность жертвы или на несовершенство наших знаний об окружающем мире.
Вопрос «Кто это сделал?» считается настолько важным для детективного жанра, что в английском литературоведении даже существует термин whodunit («кто-это-совершил») — неологизм, достаточно давно введенный в обиход нью-йоркским критиком Вольфом Кауфманом из журнала «Вэрайети» и использующийся в качестве одного из обозначений детективного произведения.
Жанровую природу рассказа «Львиная грива» по аналогии, очевидно, следует назвать nonedunit («Никто-это-совершил»). Именно так я и буду обозначать в дальнейшем этот особый поджанр классического детектива. Слово «Никто» в данном случае написано с большой буквы отнюдь не случайно. С рассказами Гофмана и особенно Эдгара По такие произведения роднит то, что причины убийства (пока загадка не разрешена) не имеют рационального, логического объяснения. И все попытки это объяснение найти терпят провал. Отсутствие истинного мотива, дополненное изуверской жестокостью, наводит на мысль, что убийца ненормален психически (вроде мэтра Рене), разгадка же приводит к тому, что убийство было «непреднамеренным» — с перепугу (орангутан в «Убийствах на улице Морг») или вообще по причинам «естественным» (морское растение в «Львиной гриве»). Ранее я говорил о том, что убийство в классическом детективе есть проявление иррациональных сил, сил Хаоса, проникающих в мир рациональный и объяснимый. Рассматриваемый же поджанр привносит в этот постулат еще одну особенность: проявление Хаоса, проявление иррационального оказывается результатом действия природных сил.
Таким образом, окружающие нас природные явления становятся здесь олицетворением сил, противостоящих человеческому миру, — в полном соответствии, кстати говоря, с древними мифологическими представлениями, в которых стихийные силы Природы олицетворялись, например, ужасными сторукими великанами-гекатонхейрами, гигантским драконом Пифоном и прочими легендарными разрушителями. «Странное волосатое чудовище» из рассказа Конана Дойла — отдаленный потомок тех мифических чудовищ, обитающих в Тартаре, подземном мире.
Остается лишь догадываться, почему критики не придали особого значения двум удивительным романам, написанным одним из крупнейших писателей-философов XX века — Станиславом Лемом. Не то чтобы не заметили, нет, — но не пытались всерьез проанализировать их как особые вариации классического детектива. Среди научно-фантастических произведений Лема, по крайней мере, один из этих романов — «Расследование» — обычно упоминается вскользь, скороговоркой, второй же — «Насморк» — ставится в один ряд с «Солярисом»,