строений, растворенных в массовом сознании и подсознании…
Создавая Фантомаса, Сувестр и Аллен выступали не столько как писатели, сколько как “сказители”, возрождая, помимо собственной воли, древнюю фольклорную традицию.
<…>
Замечательный французский поэт Гийом Аполлинер писал вскоре после появления первых выпусков “Фантомаса” и экранного их воплощения (киносериала Луи Фейада): “Этот необыкновенный роман, полный жизни и фантазии, написанный хоть и небрежно, но очень живописно, завоевал культурного читателя... Чтение популярных романов, наполненных вымыслами и приключениями, занятие поэтическое и в высшей степени интересное…”
<…>
Наполовину в шутку, наполовину всерьез Аполлинер создал “Общество друзей Фантомаса”, куда, кроме него самого, вошли Пабло Пикассо и поэт Макс Жакоб. Жан Кокто восхищался “нелепым и великолепным лиризмом” “Фантомаса”, а Робер Деснос воспел короля ужасов в стилизованных под народную балладу стихах»[446].
Неуловимость преступника, обилие его масок (Протей! — воскликнет любитель античной мифологии; Фантомас! — поправит его читатель детектива), родство главных антагонистов, их единая хтоническая природа (в одном из последних романов, действие которого происходит на гибнущем «Гигантике», Фантомас из водной пучины кричит своему вечному преследователю комиссару Жюву: «Я должен открыть тебе тайну! Ты никогда не мог меня убить, потому что я — твой брат-близнец!»[447]), их связь с разрушительными и враждебными человеку стихиями, чувство вины, испытываемое сыщиком, — все это и превращает современный детективный роман в бесконечно длящийся изощренный поединок сил Добра и Зла, о котором шла речь в главе «Ловля бабочек на болоте», — отзвук давних языческих мистерий, лишенный религиозного значения. Именно в этих мистериях берет свое начало родство двух главных антагонистов — типичных противоборствующих божественных близнецов, их единая хтоническая природа, их связь с разрушительными стихиями. Именно они предлагают нам, читателям — свидетелям и статистам, — стать невольными участниками удивительной черно-белой игры.
XII. ЧЕРНО-БЕЛАЯ ИГРА
Шахматы — навязчивый кошмар детектива. с тех самых пор, как в Париже, на улице Морг, обнаружили тела зверски убитых вдовы мадам Л’Эспинэ и ее дочери и шевалье Дюпен приступил к поискам преступника, сочинители детективных историй с трудом удерживались от соблазна разыграть поединок между сыщиком и преступником по правилам шахматной партии, с продуманными ходами, с объявлением мата в конце. Не только по правилам, но даже в шахматных терминах — причем в полном противоречии с утверждениями создателя жанра: вспомним, что первый рассказ об Огюсте Дюпене Эдгар По предварил наукообразным эссе о логике умозаключений (впоследствии это и стали называть дедуктивным методом), старательно подчеркивая, что нет ничего общего между шахматной партией и решением интеллектуальной задачи:
«…представление о шахматах как об игре, исключительно полезной для ума, основано на чистейшем недоразумении. …непритязательная игра в шашки требует куда более высокого умения размышлять и задает уму больше полезных задач, чем мнимая изощренность шахмат. В шахматах, где фигуры неравноценны и где им присвоены самые разнообразные и причудливые ходы, сложность (как это нередко бывает) ошибочно принимается за глубину. Между тем здесь решает внимание. Стоит ему ослабеть, и вы совершаете оплошность, которая приводит к просчету или поражению. А поскольку шахматные ходы не только многообразны, но и многозначны, то шансы на оплошность соответственно растут, и в девяти случаях из десяти выигрывает не более способный, а более сосредоточенный игрок. Другое дело шашки, где допускается один только ход с незначительными вариантами; здесь шансов на недосмотр куда меньше, внимание не играет особой роли и успех зависит главным образом от сметливости»[448].
Суждения отца детектива, безусловно, заслуживают уважительного отношения, но хочу отметить, что эссе предпослано к рассказу об убийстве, совершенном разъяренным (или напуганным) животным. Вновь, как в случае, когда По устами своего героя говорит о мысленном отождествлении сыщика и преступника, мы обнаруживаем полнейший разрыв между теоретическими обоснованиями и содержанием художественного произведения. Действительно, представить себе шевалье Дюпена играющим с орангутаном в шахматы или шашки — это уже скорее сюжет для картины если не Сальватора Дали, то Рене Магрита. Несомненно, «безумный Эдгар», так же как читатель, не мог избавиться от ощущения сходства между внутренней логикой событий, составляющих основу детективного произведения, и некоей игровой партией. Чем дальше, тем навязчивее это ощущение становилось — до тех пор пока ученики и последователи американского романтика не поддались искушению. И одно за другим начали появляться произведения, по сути, представляющие противостояние преступника и сыщика некой игрой между ними, причем чаще всего правила навязываются стороной агрессивной (преступником), сыщик же их принимает. Правда, в результате безумие обоих персонажей как бы уравнивается — два безумия становятся вполне тождественными.
В «Молчании ягнят» делает свои ходы психопат-убийца «Буффало Билл», адресуя их уважаемому сопернику — такому же маньяку и каннибалу доктору Лектеру, волею жребия оказавшемуся по другую сторону доски. Именно ему, равному противнику, а не полицейским и следователям ФБР, выполняющим роль статистов, адресованы личинка бабочки в горле одной из жертв, странные открытки и прочее. Лектер, в свою очередь, делает ответные ходы, посылая «королевскую пешку» — Кларис Старлинг — то в заброшенный гараж, то в недостроенный дом, то в прозекторскую. Игра есть игра, Лектера не интересует судьба жертв, они — фигуры, знаки, которыми он обменивается с противником-партнером.
Маньяк Тейлор-Шнейдер из романа Джеффри Дивера «Собиратель костей» посылает жуткие «сувениры» парализованному сыщику Линкольну Райму. Тейлору опять-таки безразличны жертвы, они всего лишь пешки, которыми необходимо разыграть изощренную комбинацию. Он пришел с того света — из психиатрической лечебницы, — так же как и его соперник, которого вернули с того света врачи, — оживили, но обрекли на полную неподвижность. Тейлор, мечтающий вернуть умершее прошлое, и Райм, мечтающий вернуться в состояние небытия. Разыгрываемая между ними партия напоминает разгадывание ребуса, вернее, состязание в разгадывании ребуса на скорость: кто кого опередит. «Королевская пешка» Райма (очередная ипостась все того же образа, что и Фариа, Вулф, «Покойник», Лектер, Пароди) — Амелия Сакс, инкарнация Арчи Гудвина, Гаррета, Кларис Старлинг, ищейка, одинокая волчица, вполне соответствующая представлению о подчиненном и преданном существе, сопровождающем повелителя мира мертвых...
Игра идет на жутких деталях, знаках, шифрованных записках, имитации старых дел. Что означает этот кусочек целлофана? Для чего убийца оставил на пальце жертвы кольцо так, чтобы полицейские сразу же обратили на него внимание? О чем говорит странный подбор жертв? Какова внутренняя логика этого жуткого списка? Нет-нет, это не улики, оставленные преступником по неосторожности, — «рифмы» героической поэмы, о которых я уже писал ранее; это сознательные послания, адресованные тому, кто единственный только и может их прочесть и на них ответить. Отвечаешь на один вопрос — делаешь один шаг: то ли к победе, то ли в ловушку. Разгадай мою загадку — я подскажу разгадку твоей. И мы наконец-то встретимся — на краю расчерченной доски, за которым пустота…
Тут, может быть, уместно рассказать поистине удивительный эпизод из реальной истории. Около пятнадцати лет назад в одной из израильских газет было опубликовано интервью офицера службы безопасности, который вел следствие по делу арестованного шейха Ахмеда Ясина, «духовного» лидера террористической организации ХАМАС. Поначалу шейх отказался отвечать на вопросы следователя, но затем... согласился, выдвинув поистине удивительное и жутковатое условие: если сотрудник израильской службы безопасности, в свою очередь, будет отвечать на вопросы арестованного. В результате офицер отвечал на какой-то вопрос, связанный с толкованием темных мест Корана, и только после этого Ясин отвечал на вопрос, касающийся его террористической деятельности. В этом фантасмагорическом, но действительно имевшем место эпизоде легко усматривается неожиданная параллель между парализованным шейхом-террористом, ликвидированным израильскими спецслужбами, и маньяком Ганнибалом Лектером из харрисовского «Молчания ягнят». Не знаю, читал ли главарь ХАМАСа романы Томаса Харриса; по всей видимости, нет. Но есть, похоже, нечто общее в характере мышления настоящих главарей террора и серийных убийц, созданных воображением писателей-детективщиков. Действительно: люди — пешки, ими, как своими, так и чужими, можно жертвовать во имя высшей цели — выигрыша партии у «игрока на другой стороне», обретения власти...
...В Сьюдад-де-Вадос, вымышленную латиноамериканскую страну, вобравшую в себя черты многих реальных диктатур, приезжает из США некто Бойд Хаклют, «специалист по решению транспортных проблем», как он сам себя называет. Приезжает по приглашению главы государства сеньора Вадоса. Хаклют должен помочь в планировании нового городского строительства, долженствующего превратить Сьюдад-де Вадос в суперсовременный мегаполис, «чудо из никеля и стекла». Вскорости он попадает в круговорот странных и страшных событий: люди, с которыми Хаклют встречается, либо исчезают, либо погибают... В конце концов, герой — он же рассказчик — начинает испытывать такое чувство, будто его втянули в какую-то дьявольскую игру.
Пытаясь понять, в чем дело, он добирается до самого верха и бросает в лицо местному диктатору обвинение: