из рассказов Эрнеста Брамы, романов Роберта Зиммермана, блистательной «Голливудской трилогии» Рэя Брэдбери или новелл израильского писателя Александра Рыбалки[130].
Интересно, что в разных вариантах фольклорных сказаний нечистая сила слепа — не видит живого человека. Вспомним повесть «Вий» Н.В. Гоголя. Чтобы увидеть несчастного Хому Брута, подземные гномы вызывают своего повелителя Вия, поднимают ему, по его приказу, веки, и Вий оказывается единственным, кто, ткнув пальцем в Хому Брута, громогласно возвещает: «Ты — тот человек!..» То есть, конечно, не так:
«— Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулись на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха»[131].
Но ведь и правда похожи эти сцены — разоблачение убийцы у Эдгара По (рассказ «Ты — тот человек») и обнаружение бурсака-философа в «Вие»; внезапно оживший труп, указавший пальцем на своего убийцу, и повелитель подземных гномов, который «уставил железный палец» на несчастного Брута?
Можно даже сказать, что, в сущности, Вий и есть сыщик. Только не для нас, не для нашего мира — для обитателей Преисподней. Все прочие — слепы, для них невидим Хома Брут (неизвестны и загадочны «преступник и преступление», если рассуждать в терминах детектива). Вий тоже слеп, но не так, как его «подданные», его слепота иная, временная, просто длинные, до земли, веки закрывают ему глаза. Но веки можно поднять, тем самым вернув Вию зрение. Тоже временно, на несколько мгновений. Но этого достаточно. Преступник (в данном случае — «философ», читающий псалмы) найден и наказан. Почему преступник? А кто же еще? С точки зрения «подземных гномов» — безусловный преступник. Убийца ведьмы-панночки. Она-то всего лишь полетать на нем хотела. А он ее так отходил, что красавица отдала черту душу. Вот за то приговорен бурсак и наказан. А Вий снова слепнет — веки его опускаются. До следующего раза.
Сыщику в нашем мире тоже «поднимают веки», «отверзают глаза» — рассказом ли о преступлении, уликами ли, но ему дают возможность прозреть, дают, подобно Вию, увидеть прячущегося убийцу, указать на него железным пальцем и воскликнуть громовым голосом: «Вот он! Ты — тот человек!» Так что Вий — своего рода детектив для инфернальной нечисти, нечистый аналог сыщиков из «нормальных» детективов. Или, вернее, наши сыщики — аналог страшного Вия, и слепота их всего лишь указание на родство с чудовищным «повелителем подземных гномов», «сыщиком» из инфернального царства, из царства мертвых.
«Эдипов комплекс» классического детектива
Два самых известных слепца античной мифологии — Тиресий и Эдип. Оба эти персонажа сходятся в весьма примечательном для нашего рассказа произведении. Американский культуролог д-р Дэвид Гроссводжел в своей монографии о категории Тайны в классическом детективе («Тайна и ее выдумки: От Эдипа до Агаты Кристи»[132]), рассматривает софокловского «Царя Эдипа» как первый в мировой литературе детектив, вершину и отправную точку жанра. И, по справедливости, вслед за профессором Гроссводжелом, начать наше путешествие по Terra Investigato, Стране Детектива, следовало не с «Собаки Баскервилей», а именно с «Царя Эдипа». Но мои заметки не претендуют на хронологическую последовательность. В конце концов, есть ведь и детективные романы, начинающиеся с конца. К тому же в самом заглавии книги американского исследователя содержится логическая ошибка: она называется «От Эдипа до Агаты Кристи», — а ведь следовало бы назвать либо «От Софокла до Агаты Кристи», либо «От Эдипа до Эркюля»[133].
Учитывая, что Эркюль — это французская версия имени Геркулес, второй вариант кажется мне даже более привлекательным, ибо указывает на родство сыщика из книг Кристи с Геркулесом / Гераклом античных мифов.
Признаем же: Дэвид Гроссводжел прав, прав безусловно. Как иначе, если не детективом, следует назвать произведение, в котором главный герой — царь фиванский Эдип — проводит настоящее расследование, дабы установить, чем же Фивы настолько прогневили богов, что те обрушили на город эпидемию чумы:
Послал я в Дельфы, Фебову обитель,
Узнать, какой мольбой, каким служеньем
Я город наш от гибели спасу.
Теперь я дни считаю и тревожусь.
Что с ним?[134]
Эдип получает ответ, что причина гнева богов — убийство прежнего царя Лаия. Аполлон требует найти убийцу и наказать его казнью или изгнанием:
Владыка Феб велит нам в ясной речи
Заразу града, вскормленную соком
Земли фиванской, истребить, не дав
Ей разрастись неисцелимой язвой.
<...>
…Изгнанием, иль кровью кровь смывая, –
Ту кровь, что град обуревает наш.
<...>
…Предшественник твоей державы славной,
Эдип-властитель, Лаием был зван.
<...>
…Убитый пал он; ныне же к ответу
Бог ясно требует его убийц[135].
Эдип просит всех, кто может хоть что-то знать о жестоком убийстве, сообщить ему, царю, чтобы он смог раскрыть преступление и отвратить гнев богов. Увы — никто ничего не знает. Картина, хорошо знакомая читателям детективной литературы. Убийство совершено, свидетелей нет. Или же они запуганны (о чем, кстати сказать, подозревает Эдип).
Фиванский царь посылает за слепым провидцем Тиресием, который знает всё. Действительно, Тиресий знает. Знает всё, в том числе имя убийцы. Но его ответ, не сразу данный, вытянутый угрозами, повергает Эдипа в шок:
Изволь: убийца Лаия — ты сам![136]
Эдип не может поверить такому обвинению. Он-то знает, что невиновен! И ему ничего не остается, как провести собственное расследование. Уже не только для того, чтобы найти настоящего преступника, но и для того, чтобы снять с себя чудовищное обвинение. Расследование он проводит по всем правилам — поиск свидетелей, допросы, перекрестные допросы, сопоставление сведений, анализ… И вот — результат. Вывод:
Свершилось все, раскрылось до конца!
О свет! В последний раз тебя я вижу:
Нечестием мое рожденье было,
Нечестьем — подвиг и нечестьем — брак![137]
Да, наш сыщик-дилетант раскрывает преступление. Но раскрытие оборачивается катастрофой. Тиресий был прав. Убийца Лаия — он сам, Эдип. Мало того: Лаий — его отец, а Иокаста — вдова Лаия и нынешняя супруга Эдипа — его мать…
Действительно, такой крутой ход, такой потрясающий поворот сюжета — сыщик оказывается преступником, причем, принимаясь за расследование, он еще не знал этого, — такой эффектный ход мог придумать только гениальный детективщик, каким, по мнению Гроссводжела, и был великий древнегреческий драматург Софокл. То есть, конечно, он был великим поэтом-трагиком, философом и моралистом, но и детективщиком тоже. Филологи и культурологи Шошана Фелман (в статье «От Софокла до Жапризо…») и Пьер Байяр (в книге «Дело собаки Баскервилей») считают, что сюжет на самом деле закручен еще сильнее:
«Один из источников сомнений — количество людей, напавших на Лаия. Единственный свидетель убийства, слуга царя, рассказал, что царь убит несколькими разбойниками, — и он нигде не отступает от этого утверждения. А когда сам Эдип уже уверился в своей виновности, этот свидетель не напоминает, что его «показания» явно противоречат результатам всего «расследования». Эта странная забывчивость только усиливает имеющиеся сомнения, в том числе в виновности Эдипа»[138].
Пьер Байяр в своей книге пытается вычислить истинного убийцу. Тем же занялся и Лайош Мештерхази в романе «Загадка Прометея». Оставим же им эту увлекательную игру в детектив, заметим лишь безусловную уверенность сегодняшних филологов-культурологов в детективном характере трилогии об Эдипе («Царь Эдип», «Эдип в Колоне» и «Антигона»).
В финале первой трагедии и происходит следующее, еще более тонкое и изысканное превращение: Эдип, в отчаянии, ослепляет себя. И с этого момента становится прорицателем. Провидцем — уже настоящим. До ослепления он, можно сказать, сыщик-неудачник, взялся за расследование, которое привело к краху не кого-то постороннего, а его самого, сыщика. На нем круг замкнулся, он — преступник.
А после наказания Эдип становится провидцем. И не просто провидцем, но — перенявшим эстафету от Тире-сия, первого человека, к которому он обратился за помощью в раскрытии загадочного преступления. Обратился, еще не ведая, к чему оно приведет.
И в случае Тиресия, и в случае Эдипа слепота персонажей оказывается наказанием за преступление — и одновременно наградой, компенсацией, поскольку вслед за наказанием наши слепцы, виновно-невинные, получают дар провидения. Возможно, за преступление, совершенное неосознанно, ведь и Тиресий подсмотрел за купающейся Афиной случайно, и Эдип убил своего отца, не собираясь этого делать, не зная даже, что оскорбивший его старик — его настоящий отец. Потому и наказаны они не смертью, потому боги и компенсируют им слепоту даром пророчества. Правда, дар этот не приносит ни покоя, ни отдохновения, — ведь всё, что может сегодня провидеть Эдип, — это гибель царства, вражду и гибель своих наследников, крушение всех надежд…
Отмечу, что самоослепление в данном случае символизирует самоубийство. Раскрыв тайну, страшную тайну своего преступления, Эдип погибает. И, возвращаясь в мир слепым, но и зрячим, он словно бы воскресает; внешняя слепота его — та связь с Подземным миром, разорвать которую Эдип уже не может, но она позволяет ему провидеть грядущее.
Историю Эдипа Гроссводжел считает зародышем, семенем, из которого проросло ветвистое дерево всей современной детективной литературы. Я не буду оспаривать или уточнять этот тезис — кто захочет, может подробно познакомиться с аргументами Д. Гроссводжела в его книге или почитать такие же исследования Шошаны Фелман или Пьера Байяра. Я же замечу: история Эдипа, в изложении Софокла, содержит нераздельно обе эстетические категории, непременно присущие настоящему детективу: Загадку и Тайну. Они, эти категории, обретают свое воплощение в центральном образе трагедии, в образе Эдипа: с одной стороны — светлой, — он сыщик. Его расследование ведется в строгом соответствии с логикой, Эдип делает выводы на основании полученных фактов, он раскрывает преступление — решает Загадку.