[280] Ибо замысел детектива — это и есть последняя строка-строфа; если она не придет первой — значит, автор не сможет создать законченное произведение в жанре классического детектива. В классическом детективе обойтись без «последней строки, которая приходит первой» и ради которой все написано? Невозможно. Ведь читатель ждет, когда же сыщик, обращаясь к злодею, произнесет заветное: «Ты — тот человек…»!
Как его разочаровать? Кто осмелится?
Детектив родился внутри романтической литературы. Гофман, По, Дойл, Коллинз, Стивенсон, Леру, Конрад, далее по списку. Таким образом, как плод романтизма, детектив обладает основными чертами романтизма, отталкивающимися от философии романтизма (Шлегель, позже — Шопенгуаэра и т.д.). Но, с другой стороны, детектив не только плод романтизма и его порождение, это ведь еще и отрицание романтизма, реакция на сумеречные иррациональные страсти, на хаос «бури и натиска», на имморализм героя. В противоположность всему этому детектив заимствует уже в философском позитивизме (Конт и пр.) логичность умозаключений героев, рациональность поступков, внешне только кажущихся иррациональными.
В силу этого сочетания, кажущегося невозможным, в силу соединения иррациональности и рациональности в рамках одного жанра, в детективном каноне[281] непременно присутствуют две равно значимые эстетические категории: Тайна (от романтической, иррациональной стороны) и Загадка (от логической, позитивистской концепции). Тайна, в отличие от Загадки, сохраняется вплоть до завершения повествования, ибо в детективе есть Смерть, убийство или самоубийство, а тайна смерти в рамках логических построений нераскрываема. Это и есть источник мистического тумана, атмосферы пугающей и жутковатой, царящей в лучших образцах классического детектива. Загадка же, то есть раскрытие преступления (не Смерти в метафизическом плане!) и разоблачение преступника, непременно получает разрешение в финале. Иными словами, мир детектива частично познаваем (в отличие от мира романтизма), но в части Тайны смерти — непознаваем. Отсюда вся двойственность и двусмысленность жанра. «Последняя строка, которая приходит первой» — применительно к детективу это разгадка, развязка, в ней сходятся все нити сюжета, с ней «рифмуются» все улики.
Но… может быть, и в случае с детективом, как и в случае со стихами, все дело в каноне и жестком следовании ему? А если мы отодвинем в сторону весь корпус текстов, который называется классическим детективом? Если посмотрим на странные романы, которые иной раз относят к детективам, а иной раз — нет, которые сами авторы то объявляют детективами, то вдруг называют «антидетективами» или даже «отходной детективному жанру»?..
И вот, дойдя в своих размышлениях (весьма прихотливых, причудливо-дилетантских и ничуть не объективно-научных) до этого места, вспомнил я о романе, весьма мною любимом, но всякий раз по прочтении и перечтении оставлявшем в душе чувство разочарования. Как при чтении стихотворения, когда «читатель ждет уж рифмы роза…» — и получает именно ее, но и только.
Остров десяти несчастных Робинзонов[282]
…Десять совершенно разных и незнакомых друг с другом людей, волей некого господина А.Н. Онима, оказываются в вилле на крохотном острове, в сущности, скале посреди моря. Так начинается роман Агаты Кристи «Десять негритят». Вряд ли его можно отнести к обычным для королевы детектива детективным романам.
Вопреки надеждам провести приятный уик-энд, гости таинственного А.Н. Онима, Анонима, «господина Никто», оказываются в страшной ситуации непонятного суда, который вершит над ними невидимый и не известный никому из них хозяин острова.
«…никакого дома не было видно, из моря круто вздымалась скала, чьи очертания отдаленно напоминали гигантскую голову негра. В ней было что-то жутковатое»[283].
Эти ощущения быстро оправдываются. Начинается всё с того, что чей-то голос, записанный на граммофонную пластинку, громко обвиняет каждого по очереди в убийстве. Вскоре после этого запись с пластинки исчезает, а через короткое время начинается настоящая «Пляска Смерти» — гости гибнут один за другим, причем в соответствии с веселой считалочкой о десяти негритятах, отпечатанной на листках бумаги и оставленной в комнате каждого гостя:
«Десять негритят отправились обедать,
Один поперхнулся, их осталось девять.
Девять негритят, поев, клевали носом,
Один не смог проснуться, их осталось восемь.
Восемь негритят в Девон ушли потом,
Один не возвратился, остались всемером.
Семь негритят дрова рубили вместе,
Зарубил один себя — и осталось шесть их.
Шесть негритят пошли на пасеку гулять,
Одного ужалил шмель, и их осталось пять.
Пять негритят судейство учинили,
Засудили одного, осталось их четыре.
Четыре негритенка пошли купаться в море,
Один попался на приманку, их осталось трое.
Трое негритят в зверинце оказались,
Одного схватил медведь, и вдвоем остались.
Двое негритят легли на солнцепеке,
Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий.
Последний негритенок поглядел устало,
Он пошел, повесился, и никого не стало»[284].
И разбиваются одна за другой фарфоровые статуэтки, изображающие всё тех же негритят, всякий раз отмечая очередную жуткую казнь попавших в ловушку гостей зловещего Анонима…[285]
Обреченные начинают расследование, но отнюдь не для того, чтобы доказать свою невиновность. Ибо они знают, что преступления, в которых их обвинили, действительно были ими совершены. Нет, они, эти восемь (к моменту осознания происходящего двое уже убиты) сыщиков — квазисыщиков — затеяли расследование с целью найти мстителя. Найти того неведомого, но грозного, всеведущего судью, который решил их убить, одного за другим. Или, вернее, не убить, а казнить. И вот эта ложная (с точки зрения классического детектива) цель именно и превращает их в квазисыщиков, ложных сыщиков, самозванцев. А самозванцем в мире детектива (как в мире волшебной сказки) быть опасно. Смертельно опасно.
В романе Агаты Кристи существует одна очень важная и многозначительная деталь, на которую многие читатели не обращают внимания. Во всяком случае, в экранизациях романа эту деталь просто опускают, как несущественную. А она весьма существенна.
Запись на грампластинке, та запись неизвестного голоса, в которой перечисляются преступления, содеянные десятью гостями острова, завершается фразой:
«Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?»[286]
Можно задаться вопросом: что было бы, если бы обвиняемые ответили на это? Если бы каждый из них, признавшись в совершенных преступлениях, привел в оправдание какие-то смягчающие обстоятельства, мотивы, да мало ли! Но нет, они считали себя полностью невиновными (во всяком случае — стремились убедить в этом и себя, и других), а всю энергию потратили на то, чтобы найти своего незримого судью и палача. Потратили безрезультатно — несмотря на то что среди них был и настоящий частный детектив, в прошлом — полицейский, и люди, бывавшие в переделках. Все они погибли — в полном соответствии с шутливо-жуткой считалочкой:
«— Нет, это невозможно! — взорвался сэр Томас Легг, помощник комиссара Скотленд-Ярда.
— Совершенно верно, сэр, — почтительно ответствовал инспектор Мейн.
— На острове нашли десять трупов — и ни единой живой души! Бред какой-то!»[287]
— «…на острове должен был находиться еще кто-то. Этот “кто-то”, когда все было закончено, и навел порядок. Но где он прятался все эти дни и куда скрылся? Рыбаки Стиклхэвна абсолютно уверены, что никто не мог покинуть остров до прихода лодки. А в таком случае… — Он запнулся.
— Что в таком случае? — спросил сэр Томас Легг.
Инспектор вздохнул. Покачал головой. Наклонился к помощнику комиссара:
— Но в таком случае, кто же их убил? — спросил он»[288].
В самом деле — кто?
…Их убил рок.
Или ангел мщения.
Или дьявол.
Или чувство собственной вины, похороненное каждым глубоко в душе и внезапно вернувшееся, пробужденное неподкупным судьей — Анонимом:
«…Но странно, сейчас ему совсем не хотелось покидать остров… Снова жить затворником в своем домишке, снова те же самые тревоги, те же страхи. В открытое окно доносился шум прибоя: море грозно шумело, поднимался ветер. Генерал думал: “Убаюкивающий шум моря… спокойное местечко… Хорошо жить на острове — не надо ехать дальше… Ты словно на краю света…”
Внезапно он понял, что ему совсем не хочется отсюда уезжать»[289].
Остров — преддверье иного мира. Отсюда уплывают лишь в царство Аида, царство Смерти, на челне Харона, обязательно заплатив за перевозку. Поэтому — не важно, как называется сила, убившая персонажей. Минос, судья загробного царства, или сам Аид-Плутон, повелитель преисподней.
Важно, что гибель «негритят» — это и есть настоящий финал. Десять респектабельных преступников казнены — в полном соответствии с их виной. Они отняли жизни — и потому отдали жизни свои. И не важно, дьявол их казнил или рок, — все они почувствовали свою обреченность, едва прозвучал обвиняющий голос с исчезнувшей грамзаписи.
Читатель вправе тут заметить: «Но позвольте! Есть ведь текст и после эпилога! Текст, в котором всё объяснено!»
Есть, конечно, есть. Есть такой текст, который следует за эпилогом. В полном соответствии с «Методом Кузмина — Цветаевой» он наверняка появился прежде, чем королева детектива царственной своей рукой вывела на первой странице заголовок «Десять негритят».
Он называется: «Рукопись, которую переслал в Скотленд-Ярд капитан рыболовецкого судна “Эмма Джейн”». В этом втором эпилоге всё действительно объясняется вполне разумно и логично, уже без всякой мистики. Оказывается, вся жуткая история, приключившаяся на острове, была подстроена одним из десяти гостей, который, казнив девятерых, и себя казнил, покончив с собой таким образом, чтобы это самоубийство выглядело убийством. Но…