Ничего удивительного в этом нет. Классический детектив обладает тем самым поэтическим очарованием волшебной сказки, под которое вольно или невольно, а главное — охотно подпадают и читатель, и автор. Уступив соблазну написать классический детектив, некоторые писатели пошли по пути идеологически выверенному: они облачили в детективную форму политический памфлет. Действие своих произведений они перенесли на условный Запад, уже впрямую используя наработки западных писателей и не задумываясь над теми проблемами, которые вынуждали отказываться от такой выигрышной формы их коллег, стремившихся оставаться на советской почве.
Так появился, например, цикл из четырех детективных повестей Глеба Голубева, в которых действует судебный психолог Морис Жакоб, расследующий различные преступления, в которых имели место якобы мистические или парапсихологические явления (переселение душ, телепатия и так далее), на поверку оказывающиеся мошенничеством или шарлатанством, призванным скрыть серьезные преступления. Уотсоном этого швейцарского Холмса (действие повестей отнесено почему-то в Швейцарию) выступает любящая супруга. Вместо инспектора Лестрейда — комиссар Жан-Поль Гренер. Прочее — вполне добротно написанные сюжеты, с изящными разгадками. Этому же писателю принадлежит детективно-фантастический роман (хотя и «детектив», и «научная фантастика» тут достаточно условны) «Покинутые города» — об археологической экспедиции в Мексике, пытающейся разрешить загадку покинутых городов индейцев майя.
В романе «Тайна музея восковых фигур» Алексея Коробицына, строго говоря, и памфлета никакого нет, — это вполне традиционный классический детектив, без особых политических акцентов. Критический заряд, направленный в сторону официальной американской полиции (действие разворачивается в США) и американских же политиков ничуть не острее, а, пожалуй, даже мягче, нежели аналогичный заряд социальной критики в романах американских, написанных Рэймондом Чандлером или Дэшилом Хэмметом. Так что не будь на обложке фамилии советского писателя, никому и в голову не пришло бы называть этот детективный роман политическим памфлетом.
Анатол Имерманис, советский латышский писатель, написал целую серию детективов о Муне и Дейли — парочке частных сыщиков-американцев, живущих в Западной Германии: «Спутник бросает тень», «Самолеты падают в океан», «Призраки отеля “Голливуд”», «Гамбургский оракул». В этом случае действительно имел место политический памфлет. В каждой повести действие начиналось как расследование частного преступления, но вскоре переходило в разоблачение продажности западной полиции, ангажированности прессы, зоологическом антикоммунизме властей. При всем том, если абстрагироваться от этих обязательных атрибутов детективного памфлета, повести Имерманиса были написаны увлекательно и без вопиющего незнания западных реалий, которым отличались, увы, многие советские авторы — и не только жанровой литературы. А в 1982 году писатель и вовсе обошелся без политических выпадов, написав добротный «западный» детектив «Смерть под зонтом» (русский перевод — 1987). Уже наступали новые времена, идеологический контроль стал ослабевать.
У этого странного советского гибрида классического детектива с политическим фельетоном был еще один родственник — тройной гибрид, дополнявший названную пару третьей составляющей — научной фантастикой.
Что делать — в некоторых случаях оригинальная детективная и/или научно-фантастическая идея только в такой форме и имела шанс дойти до читателя. Отнюдь не социальная и не политическая идея, а именно детективная и научно-фантастическая. Поскольку большинство вышеперечисленных авторов никоим образом не ставили перед собой задачу разоблачения пороков коммунистического строя. Да и капиталистического по большому счету тоже. От капитализма во всех этих рассказах и романах присутствовал лишь антураж: бары, стриптиз (очень робко, намеком), якобы американский (условно-западный) сленг, кока-кола и жвачка.
И конечно, имена и названия.
Например, так обстоят дела с НФ-детективами Павла Багряка. «Павел Багряк» — коллективный псевдоним писателей Дмитрия Биленкина, Ярослава Голованова, Валерия Аграновского, Владимира Губарева, Виктора Комарова и художника Павла Бунина. Откровенно игровая ситуация написания соответствовала литературной игре в детектив. Именно игре в научно-фантастический детектив, действие которого происходит в вымышленной стране. Главный герой — старший инспектор полиции Дэвид Гард, расследующий преступления, выходящие за рамки обычных. Его приключениям посвящены роман «Пять президентов» и несколько повестей («Синие люди», «Фирма приключений» и др.). К этому же гибриду относятся некоторые повести и рассказы Анатолия Днепрова, Ильи Варшавского, Зиновия Юрьева. Грешили этим странным поджанром и литераторы из соцстран: и Станислав Лем, и Кшиштоф Борунь, и Димитр Пеев, и Герт Прокоп, и многие другие.
Как-то раз, при прочтении (перечтении) произведения одного из вышеупомянутых авторов, я случайно прочитал вместо английской фамилии губернатора какого-то штата фамилию русскую. В результате психологический эффект был просто поразительным. Поскольку мгновенно стало ясно, что американский губернатор, рожденный воображением советского писателя-фантаста, куда больше похож на советского секретаря, скажем, Запорожского обкома КПСС, нежели на губернатора американского штата Нью-Йорк. И вот тут можно провести своеобразный литературный эксперимент: вернуть персонажам советских детективно-фантастических памфлетов привычные для русского слуха имена, а географическим пунктам — соответствующие названия. В результате получается отнюдь не фантастическая, а вполне достоверная картина... нет, не советской, а российской жизни первой половины 1990-х годов. В которой так же, как и в советской массовой литературе 1960–1970-х годов, причудливым образом сочетались советская психология героев — и частная собственность, капиталистические отношения в экономике придуманных миров.
IX. АЛЬФА И ОМЕГА, ОМЕГА И АЛЬФА
В 1978 году, во время съемок «места встречи изменить нельзя», Владимиру Семеновичу Высоцкому было сорок лет. А когда фильм вышел — в ноябре 1979 года, — соответственно сорок один. Именно так, сорокалетним, и выглядит его герой — сыщик Глеб Жеглов. Даже чуть старше.
Этот факт является главной причиной расхождения в восприятии фильма «Место встречи изменить нельзя» и романа «Эра милосердия», бывшего его основой. Потому что в романе о Жеглове говорится следующее:
«…Жеглов комсомолец? — удивился я.
— Конечно! Правда, ему уже двадцать шестой год… Скоро будем его рекомендовать кандидатом партии…»[367]
Интересно, что в случае с главным героем (а в книге к тому же рассказчиком) — Владимиром Шараповым, — такого не произошло: Владимиру Конкину, когда он сыграл двадцатидвухлетнего Шарапова, было немногим больше, чем его герою — двадцать восемь лет. Но эта явно заметная разница в возрасте персонажей, внезапно появившаяся в фильме, существенно изменила подоплеку отношений Шарапова и Жеглова, вернее, читательское восприятие этой подоплеки.
Причем самым неожиданным и очень важным образом.
А в первую очередь изменилась кинематографическая биография Глеба Жеглова — по сравнению с биографией романной. Причем, что интересно, биография не рассказанная авторами, а угадывающаяся за героем (или героями). Ярчайшая личность Владимира Высоцкого совершенно поглотила личность придуманного писателями (и режиссером, кстати) персонажа. Высоцкий никогда не был «просто актером», всегда он оставался в первую очередь именно Высоцким, то есть уникальным явлением русской (советской) культуры. Потому и фильм — а, опосредованно, и роман — стали не просто фильмом и романом, не просто детективом из жизни послевоенной милиции, а романом-мифом, романом-загадкой. Не потому, что роман оценивается теперь одновременно с фильмом и отдельно оцениваться уже не может. Дело в другом. Фильм проявил те черты книги, о которых, возможно, читатели не догадывались — в относительно краткий, но все же достаточно значительный временной промежуток между первой публикацией (1975) и экранизацией (1979).
Но прежде вспомним, о чем рассказывает роман Аркадия и Георгия Вайнеров «Эра милосердия». И кстати, «Место встречи изменить нельзя» — название не только фильма, но и первоначального, журнального варианта романа. Именно под названием «Место встречи изменить нельзя» роман Вайнеров о соперничестве двух МУРовских оперов, Глеба Жеглова и Владимира Шарапова, впервые увидел свет на страницах журнала «Смена» в 1975 году[368].
Пестрая лента и черная кошка
Фронтовой разведчик, молодой лейтенант, вернувшись после войны в Москву, получает от райкома комсомола направление на службу в уголовный розыск — знаменитый МУР, на Петровку, 38. Здесь он попадает под начало более опытного сотрудника и начинает свою карьеру с участия в расследовании убийства молодой женщины и одновременно — противостоянии банде грабителей, терроризирующих послевоенную столицу. По ходу сюжета перед нами проходят картины жизни послевоенной Москвы — в том числе, жуликоватых хозяйственников, профессиональных уголовников, театральной богемы.
В конце концов, дело завершается победой оперативников, причем важную роль сыграло успешное внедрение бывшего фронтовика в уголовную среду, под чужим именем…
Нет, перед вами отнюдь не краткое изложение сюжета «Эры милосердия» (а похоже, правда?). Собственно, я решил немного помистифицировать, и внимательный читатель, наверное, это понял. По тому хотя бы, что в романе Вайнеров бывший разведчик, ставший опером МУРа, Владимир Шарапов, имеет звание старший лейтенант. А я пишу о лейтенанте.
О лейтенанте Сергее Коршунове, главном герое детективной повести Аркадия Адамова «Дело “пестрых”»:
«Ранней весной демобилизованный офицер-комсомолец Сергей Коршунов возвращался домой из Германии…»[369]
Именно так развивается сюжет повести, которую принято считать первым советским милицейским детективом, поскольку она вышла на заре хрущевской «оттепели», в 1956 году, сначала в журнале «Юность», затем, в том же году, отдельным изданием — в издательстве «Молодая гвардия». Действительно, с нее начинается отсчет советского милицейского романа. Хотя до войны были попытки, более или менее успешные; что до послевоенных, то тут первенство было за военными приключениями и «шпионскими» романами. Так что определение «Дела “пестрых”» как первого советского милицейского детектива, вполне оправданно.