360. Цапля и сарыч.
Однажды цапля на реке у сарыча
Меандрского угря из клюва вырвала.
361. Рыбак и полип.
Карийскими притчами называются те, которые приписываются какому-нибудь карийцу. Например, один рыбак зимою увидел в воде полипа и сказал: «Если нырну я за ним — от холода замерзну, если не стану его ловить — от голода дети мои помрут». Эту басню использовал Тимокреонт в песнопениях, а Симонид упоминает о ней в победном гимне Ориллу.
362. Жаворонок, погребающий отца.
Как видно, ты неуч, как видно, дурак, и не читывал басен Эзопа.
А Эзоп говорил, что жаворонок из всех был птиц первородным.
Родился он раньше самой земли, как вдруг отец его умер.
И лежал без могилы четыре дня: земли-то не было в мире.
Вот помучился сын и отца-мертвеца у себя в голове схоронил он.
363. Сибарит.
Однажды с колесницы сибарит упал
И больно оземь головой ударился:
Плохим он был возницей и лошадником.
Приятель тут нашелся и сказал ему:
«Своим пусть делом каждый занимается!»
Вот так и ты беги лечиться к Питталу.
364. Сибаритская женщина.
В Сибарисе женщина
Ежа ушибла (сам я там присутствовал),
И еж искал свидетелей-заступников.
Она ж ему: «Клянуся Прозерпиною,
Чем думать о суде и о свидетелях,
Купил бы ты повязку — был бы умницей».
365. Эзоп и собака.
Эзоп с пирушки возвращался вечером,
Как вдруг собака на него залаяла.
«Собака ты, собака, — говорит Эзоп, —
Чем заводить язык такой злокозненный,
Купи ты лучше хлеба — будешь умницей».
366. Эзоп в Коринфе.
Сочинил Сократ и эзопову басню, но не очень удачно; начинается она так:
Некогда молвил Эзоп насельникам града Коринфа:
Кто добродетелен, тот — выше людского суда.
367. Наслаждение и боль.
«Что за странная вещь, — сказал Сократ, — это так называемое наслаждение! Как удивительно срослось оно со своей кажущейся противоположностью— с болью! Вместе они не желают приходить к человеку, но если человек преследует и настигает что-нибудь одно из них, то почти неизбежно приходит к нему и другое: можно подумать, что это два тела об одной голове. Я думаю, — продолжал он, — что если бы это пришло в голову Эзопу, он сочинил бы целую басню о том, как бог пожелал примирить вечных противников, Наслаждение и Боль, но не сумел, и тогда связал их голова к голове, так что к кому явится одно, к тому за ним следом приходит и другое. Так, видно, случилось и со мной..»
368. Цикады.
Говорят, цикады когда-то были людьми — в те времена, когда Муз еще не было на свете. А когда явились Музы и песни, то от радости иные люди пришли в такой восторг, что за пеньем забыли есть, забыли пить и довели себя до последнего издыхания. От них-то и пошла порода цикад; а Музы даровали им способность жить, не нуждаясь в корме, и петь без еды и без питья до самой смерти, а после этого они восходят к Музам и рассказывают им, кто из людей кому из Муз оказывает почет.
369. Доход и бедность.
Когда родилась Афродита, боги устроили пир; а среди богов был и Доход, сын Мудрости. Между тем, как они угощались, пришла к их пиру и Бедность, чтобы попросить подаяния у дверей. И вот Доход, упившись нектаром — нектаром, ибо вина у богов не подавали, — вышел освежиться в сад Зевеса и там заснул пьяным сном. Тогда Бедность задумала на поправу своей нищете родить ребенка от Дохода: подошла и легла с ним, и родила от него Эрота. Оттого-то и стал Эрот сопутником и служителем Афродиты: ведь родился он в день ее рождения, и от природы влюблен в красоту, а Афродита — это сама красота. А так как Эрот — сын Дохода и Бедности, то доля его оказалась вот какая. Прежде всего, он всегда живет в нищете, и совсем он не такой прекрасный и нежный, каким его многие воображают, — нет, он грязный, загрубелый, босой, бездомный, вечно униженный, спит на голой земле, под дверьми и при дорогах, под открытым небом; сын своей матери, он всегда сопутствует людям в нужде. Но он также и сын своего отца: вслед за ним он ищет добра и красоты, он отважен, смел и силен, он славный ловчий, всегда таящий в уме какую-нибудь хитрость, он жаден до знания, изобретателен, всю жизнь стремится к мудрости, лукавец, плут и чародей. Он не смертен и не бессмертен: в один и тот же день он живет и цветет, пока удача, а потом умирает, а потом опять воскресает, ибо таков и его отец. Все, что он добывает, то сам все время теряет, и поэтому Эрот никогда не беден и никогда не богат: между мудростью и неразумием он стоит на полпути.
370. Лиса и еж.
Эзоп на Самосе говорил речь в защиту демагога, которого судили по уголовному делу. Он сказал: «Лиса переходила реку и попала в омут, не могла оттуда выбраться и долго там мучилась: в нее вцепилось множество клещей. Проходил мимо еж, увидел ее, пожалел и спросил, не обобрать ли с нее клещей? Лиса не захотела. «Почему?» — спросил еж. Объяснила лиса: «Эти клещи уже насосались моей крови и теперь едва-едва тянут; а если ты их оберешь, явятся другие, голодные, и уж они-то меня вконец высосут». Так и вам, самосские граждане, — сказал Эзоп,— человек этот уже не опасен, потому что богат; а если вы его казните, то найдутся на вас другие, бедные, и они-то разворуют все ваше общее добро».
371. Львы и зайцы
Тут можно было бы сказать, как сказал Антисфен: зайцы в народном собрании говорили речи, что все во всем равны, но львы возразили: «Вашим доводам, зайцы, не хватает только наших зубов и когтей».
372. Людская многоречивость.
Вот почему и наш Евдем, как пес, лает;
Вот почему Фильтона за осла примешь;
И голос попугая получил ритор,
И заревел трагический поэт ревом
Морского зверя, и с таких-то пор древних
Пошло говорунов и болтунов племя.
Об этом, Андроник, поведал всем людям
Эзоп-сардиец — тот, что так слагал басни
И так не поздорову принят был в Дельфах.
373. Лавр и олива.
Послушай притчу. Некогда в горах Тмола
Лавр и олива стали меж собой спорить
(Так говорят лидийцы)...
Краса деревьев.
«...С изнанки лист — как брюхо у змеи, белый,
А там, где солнце, — догола жарой выжжен.
Не я ли осеняю вход в любом доме?
Не я ли для жреца и вещуна дорог?
На листьях лавра Фебова сидит жрица,
Поет о лавре, на лавровом спит ложе.
Припомни: разве не лавровый прут Бранха
Отвел от ионийцев грозный гнев Феба,
Целящие удары вкруг себя сея
И дважды, трижды темные слова слыша?
Нет без меня ни плясок, ни пиров в Дельфах;
На празднике пифийском я — венок сильным:
Ко мне в Темпейсжий дол сыны дорян ходят,
Чтобы отрезать гибкие мои ветви
И в Дельфы принести на торжество бога?
Припомни: я не знаю никогда горя:
Я неприкосновенен, — и рабы с ношей
Меня обходят; я святой, — и в грязь грубо
Меня не топчут; если ж нужно сжечь тело
Покойника, или замкнуть навек в склепе,
То для венков, для смертного его ложа
С тебя, а не с меня берут листву люди».
Так молвил гордый лавр. Но не смутясь этим,
Ответила красавцу та, чей дар — масло:
«Бесплодный лавр, ты подлинно сказал правду:
Ты пел, как Аполлонов лишь поет лебедь,
И с этой песней не пристало мне спорить.
Ведь так и есть: кого сразит Арес в битве,
Тот голову склоняет на мои листья;
Я — спутник тех, кто гибелью стяжал славу.
И ежели, тифоновы прожив годы,
Седоволосый старец на руках внуков
Ложится в гроб, — я устилаю путь смертный
Обильнее, чем ты — пути гонцов, рвущих
Тебя с темпейских круч. И как ты мог молвить,
Что не моя награда, а твоя — выше?
В Олимпии ли, в Дельфах ли славней игры
И честь побед? Уж ты бы помолчал лучше!
Я не хочу хулить или хвалить род твой,
Но ты послушай, что среди листвы птицы
Щебечут, с давних пор в твоих ветвях сидя,
Болтливые свидетели твоей жизни!
«Кто дал нам лавр? Дала его земля, так же
Как дуб, как клен, как кипарис, как всю рощу,
А кто нам дал оливу? Это дар людям
Самой Паллады, спорившей с морским богом
Пред человеком-змеем на брегу Акты.
Какой же бог какое из дерев любит?
Феб-дальновержец лавру своему верен,
Паллада же — оливе, своему дару.
Ну, что ж, не нам судить, который бог выше!