Не то, как вырастет да выпустит он когти,
С ним справиться мои бессильны ногти.
Басня представляет, по мнению комментаторов, переделку одной весьма отличной от нее по содержанию, но близкой по идее басни Бидпая (прим. к б. 140).
206. Боги и Зевесов Сын(Les deux voulants instruire un Fils de Jupiter)
Герцогу дю Мэн
Был у Зевса Сынок. Происхожденье
Свое высоко он ценил,
И хоть еще дитя, но в сердце вожделенья
Любовные от ранних дней носил.
Не по годам умен и полон нежной страсти,
Всем существом он был у времени во власти;
А время не щадит людей,
И гонит бег их кратких дней.
Сначала девственная Флора,
С веселой прелестию взора,
С очаровательной улыбкой на устах,
Пленила сердце бога молодого,
И тут, на первых же порах,
Сын Зевса проявил себя во всех статьях,
Что ставятся в закон, как вечная основа,
Как строгий жизненный устав,
Наукой нежною Эротовых забав:
Все пущено им в ход, ничто не позабыто:
И вздохи, и мольбы, и слезы… Пережито,
Казалось, юношей все было в жизни сей;
Казалось даже, что его житейский опыт
Был прошлому готов укора бросить ропот:
Он в этой роли был совсем как бы в своей,
И был его язык любви лишь страстный шепот…
Но время шло, и наконец Зевес,
Когда настал черед учить наукам Сына,
Созвал к себе богов с небес,
И вот какая речь была от властелина:
"Друзья мои! до сей поры один
Я, без сотрудника, вселенной мощно правил.
Но вот теперь подрос мой Сын:
Не может быть, чтоб я его оставил
На произвол судеб: он кровь моя и плоть!
Уметь мой должен Сын все в жизни побороть!
Пускай падет пред ним неведенья завеса!.."
И только смолкла речь громовная Зевеса,
— Прекрасно! — все кричат. — Такому-то уму
Себя не обучить всему?..
— Готов науке той, которою герои,
Чтоб Олимпийских почестей добыть,
Себя прославили у стен великих Трои,
Готов его я твердо обучить!
Воскликнул бог, с войною неразлучный.
— А я его на лире сладкозвучной
Поведывать восторг и горе научу!
Бог Аполлон промолвил мудрый,
Искусств властитель златокудрый.
— Нет не по-вашему учить его хочу,
Заметил Геркулес, отваги друг и гений,
Иные знаю я пути:
Враг томных нег и наслаждений,
По ним его склоню идти,
Назло соблазнам вожделений.
Пусть у его победных ног,
Раздавлен, ползает порок!
Пускай не слышат зла призывы
Им сокрушенные порывы!
Пусть он чудовищ страшных яд,
Людьми в сердцах хранимый жадно,
Как заповедный, милый клад,
Спалит огнем своим нещадно!
Пусть чрез него узнает свет,
Что люди почести находят
За добродетелями вслед!..
Сказал и смолк. И очередь приходит
Венере: — Ну… я на себя возьму,
Скорее научить его всему.
Друзья мои! Когда любовь и разум
В союз войдут — весь свет пленяют разом.
Людовик Август де Бурбон, герцог дю Мэн, которому посвящена басня, был сын Людовика XIV и г-жи де Монтеспан. Ему было 7 лет, когда Лафонтен посвятил ему свою басню.
207. Фермер, Собака и Лисица(Le Fermier, le Chien et le Renard)
Нет, никогда ни с волком, ни с лисицей
Я б не хотел в соседстве жить:
Одна охотится за птицей,
Другой привык овец душить;
Злодеи оба хоть куда,
И с ними жить — одна беда.
Одна Лисица подбиралась
К соседским курам; ей на зло
Усадьба строго охранялась:
Лисице бедной не везло.
Бедняга вовсе отощала
И возроптала:
"Где справедливость в небесах?
Весь день я голову ломаю,
Всю ночь без сна я на часах,
И с голоду околеваю.
А как назло мне, рядом тут,
С своей тяжелою мошною
Живет беспечно Фермер-плут.
Сравнить его нельзя со мною:
Дурак без горя и забот
Лишь барыши свои считает,
Цыплят и куриц поедает
И припеваючи живет;
А я, известная всем хитростью, умом,
Счастливым день считаю,
Коль петуха поймаю
И пообедаю тем тощим петухом!
Где правда тут?" И в возмущеньи
Задумала Лисица мщенье.
Случилось раз, на счастье ей,
На ферме сделали оплошность:
У птичника не заперли дверей,
Совсем забыв про осторожность.
Настала ночь, и все забылись сном,
Как опоенные вином:
Храпел сам Фермер, слуги, стражи,
Все птицы, и Собака даже.
Лисица этого ждала; как ловкий вор,
Прокралася на птичий двор
И начала опустошенье.
Кровь потекла ручьем, летели перья, пух,
Цыпленок с курицей, испуганный петух
Всех поразило мщенье.
Восток едва на небе заалел,
Как осветил кругом ряды кровавых тел,
И солнце в ужасе едва не отступило,
Когда такое зверство озарило.
Так некогда войска Атрея
Священный Аполлон в одну ночь истребил;
Так, завистью к Уллису пламенея,
Аякс козлов и овнов перебил.
И вот теперь второй Аякс, Лисица,
Которого трепещет птица,
Что можно унести, с собою унесла,
Оставив остальных растерзанных, безгласных,
В крови, что морем натекла,
Горою трупов безобразных.
Когда хозяин увидал
Свой птичник, кровью весь залитый,
Тогда, растерянный, убитый,
Бранить Собаку стал:
— Проклятая! тебя повесить мало,
За то, что вора прозевала!
Ему Собака отвечала:
— Не прав ты с самого начала.
Не я, а ты зевал. Как мог ты ожидать,
Чтоб я не смела есть и спать,
Тебя храня от лиходея,
Когда ты сам не думаешь о том,
Что станется с твоим добром,
И спишь, о доме не радея?..
Ответ вполне удачен был.
Но, несмотря на возраженье,
Хозяин обвинил Собаку в нераденьи
И палкою избил.
О, кто бы ни был ты, отец большой семьи
(Я не завидую твоей почтенной роли)!
Предпочитай всегда чужим глаза свои
И покорись хозяйской доле:
Ложась последним спать, запри покрепче дверь,
Чтоб не было потерь,
И важные дела верши наедине,
Не доверяя их ни другу, ни жене.
Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Лафонтен в середине басни говорит об Атриде, т. е. о сыне Атрея, Агамемноне, в Илиаде; как известно, Аполлон, в отмщение за оскорбление своего жреца, послал в лагерь греков смертоносную язву, — Аякс, побежденный Ахиллесом, в припадке бешенства бросился на стадо, воображая, что он избивает греков, своих противников; безумие и смерть Аякса дали сюжет для одной из трагедий Софокла.
208 Сон Монгола(Le Songe d'un habitant du Mogol)
Монголу одному такой приснился сон:
Он видел визиря средь райских наслаждений
В святых обителях; и тут же, подле, он
Увидел ад и тьму мучений,
И вот отшельника в огне приметил вдруг.
Так страшно уголья бедняжку подпекали,
Что даже грешники, среди различных мук,
Сочувственно глядели и стонали.
Все это было так ужасно, несказанно,
Темно, таинственно и странно,
Что даже сам Минос,
Казалось, был в недоуменьи.
Монгола моего встревожило виденье,
И вмиг очнулся он. Томясь значеньем грез,
Смущен видением, он вздумал обратиться
К снотолкователю, и тот сказал ему:
"Тут нечему дивиться!
Вот объяснение виденью твоему:
Знай, это — предостереженье
Тебе от самого Аллаха. Визирь тот
Частенько на земле искал уединенья;
Отшельник же, наоборот,
Любил ходить на поклоненье
В покои визирских дворцов".
Ах, если бы я мог добавить пару слов
К словам гадателя, я тихими мечтами
Уединенье бы решился восхвалять.
Оно небесными, нездешними дарами
Своих поклонников умеет награждать.
О милое уединенье,
Где сладость тайную я обретал всегда,
Мечты, заветные в минувшие года!
Ужель вдали от треволненья
От вечной суеты здесь не придется мне
Вновь наслаждаться в тишине
И сенью вашею, и вашею прохладой?
С какою сладкою отрадой
Вступил бы снова я в тенистый ваш простор…
Когда же, наконец, вновь девять Муз-сестер,
Вдали от городов с кичливыми дворцами,
Ко мне слетят
И посвятят
Меня в миры светил, что высоко над нами
От века движутся незримо для очей,
И мне поведают в минуты вдохновенья,
Названия тех звезд, чье тайное теченье
Меняет, властное, судьбу и жизнь людей?
Но если здесь, в земной юдоли,
Уединенья не дал рок,
Пусть изредка хотя певучий ручеек
Поет о чудесах недостижимой воли.
Пусть Парка не соткет из нитей золотых
Мне ткань грядущих дней моих;
Пусть дорогой альков прохладой мягких складок
Не осенит ночей моих,
Ведь разве сон не будет так же сладок,
И так же безмятежно тих?
Вдали от суеты я стал бы мир глубокий,
Сон, безмятежный сон вкушать;
Когда ж придет пора пуститься в путь далекий,
В страну иную мне предстать,
Спокойно я умру, счастливый, сознавая,
Что мирно жизнь прошла, пустых забот не зная.
Из "Гюлистан, или Царство роз" величайшего персидского поэта Саади (1184–1291). На русский язык басня была переведена Жуковским ("Сон Могольца").
209. Лев, Обезьяна и два Осла(Le Lion, le Singe et deux Ânes)
Лев, чтоб страною лучше править,
И в знаньях чувствуя изъян,