– Безобразие, конечно, но у нашей директрисы муж хроник, его без конца в клинику укладывают.
– Но почему вместо Иветты? – добивалась ответа мать. Педагог вздохнула.
– В спектакле заняты четыре девочки. Леля – дочь заведующей городского отдела образования, Машин папа – директор нашего металлургического комбината, а родители Кати работают в торговле, мама – в гастрономе, отец – в обувном магазине… Понятно?
В коммунистическую эпоху, когда продукты и обувь были тотальным дефицитом, объяснять выбор не приходилось. Ася вернулась домой и принялась утешать Иветту, но девочка усмехнулась:
– Ой, мама, Оля такая болезненная, все время занятия пропускает, потому и учится плохо, так что небось снова сляжет.
Так и случилось. За два дня до отъезда Золотова свалилась с тяжелой желудочной инфекцией, и Люка отправилась в столицу.
Вернулась она просто другим человеком. Огромный город, кажущийся на первый взгляд беззаботным, отлично одетые москвичи… Да еще в эти дни в Москве проходил Международный кинофестиваль, и Люка на расстоянии вытянутой руки увидела Софи Лорен, получила автограф от Жана Маре и фотографию от Марины Влади. Великолепно говорящая по-русски Влади даже погладила девочку по голове и сказала:
– Да ты настоящая красавица! О киносъемках не думала?
Карьеру актрисы предрек Иветте и седеющий, импозантный Греков, председатель жюри. Вручая раскрасневшейся Люке диплом и коробку конфет, мэтр покровительственно произнес:
– Вижу недюжинный талант. Когда школу окончишь?
– Через два года, – пролепетала Люка.
– Приезжай в Москву, – пригласил мастер, – возьму на свой курс.
С того дня в голове девочки засела мысль о том, что она обязательно должна жить в Москве. Вермь Люка тихо возненавидела.
Самое удивительное, что ей удалось попасть в театральный вуз. Как ни странно, но Греков припомнил способную девочку и помог абитуриентке проплыть сквозь рифы вступительных экзаменов. Наступила чудесная пора. Ася просто светилась от счастья. Сама она работала художником в местном драмтеатре и в мечтах видела дочь сначала на подмостках столицы, потом Софии, а там, возможно, Парижа, Лондона, Нью-Йорка… Ей грезилось приглашение в Голливуд, вручение Оскара…
В декабре Люка со слезами позвонила матери. В общежитии завелся вор, и девушка лишилась всех денег. Естественно, Асенька выслала дотацию. Следующий крик о помощи прозвучал через двадцать дней. Старик Греков потребовал с Люки деньги – двести рублей в месяц.
– Грозит иначе выгнать, – рыдала в трубку Люка, – ему тут все платят…
Ася приуныла. Зарплата театрального художника невелика – те же двести рублей.
– Не надо, мамуля, – плакала дочка, – ну его, этот театральный вуз, вернусь домой, пойду на завод кладовщицей!
От такой перспективы Афанасия чуть не скончалась на месте. Ее дочь, красавица, талантливая, нежная, интеллигентная девочка, одетая в синий халат, будет выдавать брезентовые рукавицы матерящимся рабочим!..
Женщина нанялась расписывать вокзальный ресторан и начала посылать девочке необходимые деньги. В марте в театральном училище сделали платным общежитие – сто рублей ежемесячно. Ася только качала головой, осуждая жуткие московские порядки…
Летом Люка собралась на гастроли со студенческим театром в Ригу. Потребовалось купить билеты, а еще слушатели скидывались на костюмы – по двести пятьдесят целковых… Словом, к четвертому году обучения дочери в Москве Ася продала почти все свое имущество, бегала по трем работам и даже не брезговала причесывать за копейки соседок по дому, благо отлично управлялась с расческой и ножницами. Женщина стала бояться телефонных звонков и писем – из трубки и со страниц коротких посланий она получала только одну просьбу: вышли денег!
Подходил к концу пятый курс, и Люка сообщила о великолепном шансе. В московском Театре на Таганке есть вакантное место, ее возьмут, но за это главному режиссеру надо дать… четыре тысячи рублей. Иначе распределят в какую-нибудь Тмутаракань изображать в детском театре пионерок, собачек и снегурочек…
Огромность суммы просто убила Асю. На сберкнижке у нее была всего одна тысяча, собранная с огромным трудом. Художница, не отдыхавшая нигде почти пять лет, хотела в этом году поехать в Крым…
Естественно, эти деньги были отправлены в Москву. В мае Люка позвонила и спросила:
– Мам, где еще три куска?
– Может, одного хватит? – робко осведомилась Ася.
– Что ты, – закричала Люка, – тут по десять за подобное место платят, это мне по знакомству уступают! Найди и вышли к пятнице.
Асенька пометалась по знакомым, набрала еще две тысячи и решила тайком от дочери съездить в Москву, броситься в ноги жадному главному режиссеру Театра на Таганке.
Удостоверение театральной художницы открыло перед ней двери. Ася вошла в кабинет и с порога принялась умолять седовласого импозантного мужчину. Через полчаса она еле живая вползла в метро. Режиссер был изумлен до крайности. Ни о какой Иветте Воротниковой он слыхом не слыхивал, места в труппе случаются, но на них объявляют творческий конкурс, если актриса подходит, берут без всяких взяток. Может, где и принято раздавать вакансии за деньги, но только не в Театре на Таганке.
Ася, всю жизнь общавшаяся с актерами, знала, что этим вечным детям ничего не стоит с самым честным видом врать человеку в глаза. Но каким-то образом почувствовала – пожилой режиссер говорит правду.
Полная дурных предчувствий, мать поехала в институт.
Здесь ее поджидал сокрушительный удар. Поджимая брезгливо губы, секретарь ректора сообщила:
– Воротникова отчислена два года назад, в самом начале третьего курса, причем с формулировкой: «за поведение, порочащее звание советской студентки».
Ася, почти потеряв голос, прошептала:
– Где же она?
Секретарша дернула плечом.
– Не знаю и знать не желаю.
– Да что произошло, расскажите, – принялась умолять мать. – Не успевала, двойки получала?
Тут в приемную быстрым шагом вошел ректор, и секретарь сообщила:
– Мать Воротниковой приехала, Эдуард Васильевич, дочурку ищет…
– Проходите, – вежливо посторонился мужчина.
Ася рухнула в уютное кресло, чувствуя, как к горлу подступают истерические рыдания.
– Как же так, – бормотала женщина, – она отлично училась, может, секретарь ошиблась, я за общежитие платила, целых сто рублей в месяц…
– У нас иногородние учащиеся живут абсолютно бесплатно, – спокойно пояснил ректор, – никто никогда не брал с них денег, кстати, и с вашей дочери тоже.
– Что случилось? – пробормотала вконец раздавленная мать. – Скажите бога ради…
Эдуард Васильевич с жалостью глянул на художницу.
– Неприглядная история…
– Говорите, умоляю, – попросила Ася.
Люка всегда отлично училась, к тому же была любимицей старика Грекова и подавала большие надежды. Тем сильнее был шок для всего преподавательского состава, когда выяснилось, что девочка… обыкновенная воровка. В конце семидесятых была широко распространена подписка на газеты и журналы по месту работы. Тиражи изданий ограничивались, и на коллектив могли дать, например, только десять квитанций на «Литературную газету» или пять на журнал «Здоровье». В сентябре в институте начали подписную кампанию. Деньги собирала секретарь Эдуарда Васильевича Юля. Как раз накануне сдачи собранных средств в «Союзпечать» пухлый конверт, набитый купюрами разного достоинства, исчез из письменного стола. Сумма там лежала немалая – почти две тысячи. Юленька в слезах прибежала к Эдуарду Васильевичу. Бедной секретарше никогда бы не возместить эту пропажу, но преподаватели и сотрудники проявили чуткость и сдали деньги еще раз.
Неделю спустя Гульнара Бекетова, преподававшая в институте народные танцы, постучалась в кабинет ректора.
– Конечно, может, это случайность, – начала мямлить стеснительная дама, – но это мои 25 рублей.
Оказалось, что Гульнара стояла за Иветтой Воротниковой в буфете. В тот день студентам давали стипендию, и девушка гордо протянула купюру. Бекетова обратила внимание на то, что левый угол бумажки измазан лаком для ногтей. Преподавательница уставилась на ассигнацию. Она хорошо помнила, что покрывала лаком ногти, когда Юля предложила сдать деньги. Свежий лак запачкал двадцатипятирублевку…
Недолго думая, ректор кликнул Иветту. Естественно, девушка от всего отказывалась и даже картинно гневалась.
– Да как вы можете подозревать меня! – вскрикивала Люка. – Эти деньги мне в нашем же буфете вчера на сдачу дали…
В принципе такое могло быть, но опытный преподаватель актерского мастерства Эдуард Васильевич уловил легкую фальшь в возбужденных восклицаниях… Он перевел речь на постановку студенческого спектакля, а сам потихоньку велел Юле обыскать сумку студентки, брошенную в приемной.
Деньги нашлись под подкладкой, правда, не все, а только тысяча. Люка, увидав неопровержимые улики, сначала забилась в истерике, утверждая, что тайные недоброжелатели решили опорочить ее и подбросили купюры. Но Эдуард Васильевич строго сказал:
– Или говори правду, или вызываю милицию, пусть с тобой профессионалы разбираются!
Воротникова вновь зарыдала и призналась. Да, она взяла деньги, называйте это кражей, но она никогда бы не пошла на такое, если бы чрезвычайные обстоятельства: любимая мама умирает в больнице от рака, требуется операция, необходимо хорошее питание…
Эдуард Васильевич отпустил Люку и решил проверить ее слова, но закрутился. Юлечка же не удержалась и поделилась информацией кое с кем из преподавателей. По институту пополз слушок. Люка как ни в чем не бывало ходила на занятия.
В пятницу к ректору явились студенты.
– У нас давно пропадали деньги, – заявила Женя Петренко, – только мы не знали, кто ворует.
– Девочки, девочки, – примиряюще начал Эдуард Васильевич, – только не надо на Воротникову всех собак вешать, у нее мама смертельно больна, вот и…
– Врет она, – продолжала Женя, – врет как сивый мерин. Иветта играет в карты.