— Прошу, поймите меня, отец Лукас, — заговорил он, прижав руку к сердцу, — сахе Беляева мертва. Она может говорить, она всё ещё может двигаться, но её тело умерло шесть месяцев назад. По нашим законам мёртвый не может быть свидетелем или обвинителем, мёртвый не имеет вообще никаких прав.
Тишина повисла в зале.
Лукас молчал. И все остальные тоже не спешили заговорить. Если бы возможность пребывания души в мёртвом теле была доказана, Луиза Беляева могла бы выступить со своим обвинением. Но, увы, за тысячелетия человеческой истории, наличие или отсутствие души у нежити так и осталось тайной даже для церкви.
— С вашего позволения, — Великий Кардинал поднялся со своего места и неторопливо прошёл в центр зала, в круг ораторов, — насколько мне известно, сахе Беляева ничего не помнит ни о самом эксперименте, ни о подготовке к нему. И, если я всё понял правильно, специалисты из ордена Всевидящих Очей так и не смогли найти в её памяти ни единого факта, который мог бы свидетельствовать в пользу того, что эксперимент состоялся. Мы все понимаем, что преступление свершилось, мы можем предполагать, кто является преступником, но доказательств у нас действительно нет. Отец Лукас… я знаю, что за последние недели с этой просьбой к вам обращались сотни раз, но, всё же, попрошу ещё раз: подумайте, как следует, всё ли вы вспомнили? Быть может, есть какие-то факты, незначительные, косвенные, любые, которые позволят вам с уверенностью сказать: в лабораториях Акму велись работы над проектом, противоречащим всем существующим законам?
— Нет, ваше высокопреосвященство, — Лукас покачал головой. — Нет. Всё, что я знаю, это то, что Луиза была в одной из лабораторий. А где её изменили, где с ней сделали… то, что сделали, я, как и все мы, могу лишь догадываться.
— Мне очень жаль, — искренне сказал Великий Кардинал. — В таком случае, орден Всевидящих Очей может лишь добавить это дело к другим, подобным, пусть и не столь ужасающим, и ждать, когда Юлию Радуну изменит осторожность.
Так же неспешно он вернулся в своё кресло.
Собор продолжался.
Теперь место в центре занял представитель ордена Всевидящих Очей. Сухо и с видимой неохотой он сообщил, что расследование на Акму позволяет с полной уверенностью утверждать: цех, в котором погибли рыцари Десницы и монахи церцетарии обрушился в результате падения метеорита. Сбой в защитных системах. Не такая уж редкость, увы, хоть и далеко не всегда приводящая к таким трагичным последствиям. Маркграфа Радуна и наместника Болдина нельзя обвинить в убийстве. Стихийное бедствие считаться убийством не может.
Теперь уж все взоры обратились на Лукаса. И он встал, сбросив руку отца Александра, вышел в круг ораторов. Быстрый, резкий. Злой.
— Братья и сестры, — голос, привыкший отдавать команды, а не вести беседы в зале капитулов, заставил и без того взволнованное собрание встряхнуться, — я обвиняю Константина Болдина и Юлия Радуна в убийстве священников. У меня нет доказательств. Ни у кого из нас нет доказательств. Но я клянусь Господом, что цех был заминирован и взорван. Моё слово — против слова Болдина. Моё слово — против слова Радуна. Они виновны.
Именно этого выступления и ждали от Лукаса фон Нарбэ, и всё же зал загудел голосами. Великий Кардинал с неподобающей сану живостью вскочил с кресла, устремился к Лукасу, по дороге успев похлопать по плечу церцетария-докладчика, возвращавшегося на своё место.
— Это очень серьёзное заявление, — заговорил он бодро, едва переступил через границу круга, — но мне кажется, братья и сёстры, что ни у кого из вас нет сомнений в том, что клятва истинна. Кто из нас усомнится в слове рыцаря?
Великий Кардинал сделал паузу и оглядел зал, как будто и впрямь полагал, что найдёт сомневающихся. Массивный, высокий, в развевающейся алой сутане, он был выше Лукаса на две головы, и рыцарь Десницы почти потерялся на фоне его высокопреосвященства. Впрочем, Лукаса фон Нарбэ уважали не за рост. И слово его действительно весило больше, чем все клятвы всех маркграфов вместе взятые.
Законы Империи Шэн — удивительная штука. Если священник клянётся Господом, слова его не подвергаются сомнению. И это правильно. Потому что за всю свою историю церковь не принесла ни одной ложной клятвы.
С Богом не шутят.
— Виновны! — вынес вердикт Великий Кардинал. — Спасибо, дитя моё…
Лукас глянул на его высокопреосвященство исподлобья, молча кивнул и вышел из круга.
Отец Александр поднялся ему навстречу. Не смущаясь взглядов со всех сторон, поцеловал в лоб. Свои, орденские, всё поймут правильно. Остальные давно привыкли к нравам, царящим среди рыцарей Десницы. И тоже поймут. Хоть и неправильно. Не пойти ли им в плазму, а? Его мальчик, его Аристо, гордец и герой, больше всего сейчас нуждается в хоть какой-нибудь поддержке. Потому что самое страшное впереди: после молитвы, знаменующей завершение суда, собор будет решать судьбу Луизы Беляевой.
…Монахи Шуйцы сказали, что процесс разложения необратим. Тело сахе Беляевой было мёртвым, и вело себя, как полагается мёртвому телу. Несчастная девочка оставалась в сознании, она понимала, что с ней происходит, и она уже не верила в то, что ей смогут помочь. Теперь ей некому было рассказывать сказки: Луизу увезли с «Монфора», увезли от Лукаса, сразу, как только стало ясно, что она не больна, а просто-напросто умерла.
Лукасу дали попрощаться с ней. И сейчас отец Александр поедом ел себя за то, что в тот момент не был рядом со своим рыцарем.
— Сахе Беляева будет сознавать происходящее вплоть до тех пор, пока разложение не затронет мозг, — докладывал отец Цвилгус. — Мучения её, скорее нравственного толка, нежели физического, но она невыносимо страдает. Из соображений милосердия, братья и сёстры, я прошу у собора дозволения на то, чтобы прекратить её мучения.
— Что для этого нужно? — с места спросил Великий Кардинал.
— Полностью уничтожить тело, — был ответ. — Самый быстрый и гуманный способ: отделить голову и растворить в кислоте.
…Отцу Александру очень не нравилось спокойствие Лукаса. Тот словно окаменел, казалось, что и не дышал. Слушал, не говоря ни слова. Слышал ли? Наверняка.
— Это не будет убийством, — говорил монах Шуйцы, — нельзя убить то, что давно мертво. И мы обязаны совершить акт милосердия…
— Это будет убийством! — Лукас, мгновение назад больше похожий на статую, чем на человека, вдруг заговорил, перебив монаха, — и вы все понимаете, что это не назвать по-другому. — Он поднялся, обвёл собрание бешеным взглядом, — для тех из вас, кто не знает, или забыл, напомню, что технологии Старой Терры позволяют поддерживать жизнь даже в мёртвых тканях.
Несколько шагов, и он уже в круге ораторов, в упор смотрит на отводящего взгляд генетика:
— Потом можете сформулировать лучше, брат. Вы владеете терминологией, — и вновь фиолетовые глаза устремлены на мёртво молчащий зал, — Луизе можно дать новое тело. Её мозг можно поместить в машину, которая ничем не будет отличаться от человека. Мы знаем, что такие машины существуют. Орден Всевидящих Очей находит и уничтожает их, потому что их существование противоречит нашим законам, но милосердие выше любых законов. Это одна из сигнатур, братья и сёстры, и я знаю, все вы сейчас вспомнили её… Вы говорите Луизе: «дочь моя». Кто из вас готов обречь своего родного ребёнка на гниение заживо или на гуманное растворение в кислоте?
Отец Александр, настоятель монастыря «Святой Зигфрид» смотрел на Лукаса, смотрел, не отрываясь, не узнавая его. Кто-то другой, гораздо более взрослый, и гораздо более мудрый стоял в центре зала для капитулов, и, находя слова, ранящие в самое сердце, взывал к милосердию церкви. Его слушали… о, как его слушали! Даже заявляя о виновности Радуна, Лукас приковал к себе меньше внимания.
И он был прав.
С трудом заставив себя отвести взгляд от своего рыцаря, отец Александр украдкой оглядел зал. Да. Так и есть. Никто из слушателей, включая Великого Кардинала, не сомневался в правоте Лукаса фон Нарбэ. Милосердие выше законов — это действительно одна из догм, лежащих в основании церкви Шэн.
— Я прошу у вас милости для Луизы, — закончил Лукас, покорно склоняя голову перед кардиналом. — Милости, на которую она вправе надеяться.
Отец Александр встал из кресла, и тоже поклонился его высокопреосвященству:
— Я прошу милости для Луизы Беляевой.
— Я прошу милости…
Один за другим поднимались с места настоятели монастырей Десницы:
— …прошу милости…
Монахи Всевидящих Очей, словно сами себе удивляясь, вторили рыцарям:
— …милости …
— …для Луизы Беляевой…
Сёстры из ордена Шуйцы рыдали, что было красноречивей любых слов.
Рональд Славински, начальник идеологического дивисио ордена Всевидящих Очей перехватил Лукаса у входа в келью. Попросил разрешения войти. И, едва усевшись на жёсткий табурет, сообщил:
— Я только что вновь перечитал ваше личное дело, отец Лукас. Не буду врать, что трепещу, разговаривая с живой легендой, но, признаюсь, ваш послужной список произвёл бы необыкновенное впечатление даже на человека, очень далёкого от войны в пространстве.
— Я стараюсь, — равнодушно ответил Лукас, — зачем вы пришли, отец Рональд?
— Чтобы предложить вам пройти тестирование и начать учёбу в ордене Наставляющих Скрижалей. Я ведь не зря заговорил о послужном списке. Ваш вклад в борьбу с пиратами неоценим, однако на ниве проповедника вы сможете работать ещё более эффективно. Более эффективно, чем сейчас уничтожаете пиратов… честно скажу вам, отец Лукас, мне трудно это представить.
— Мне тоже, — Лукас пожал плечами, — грех гордыни и всё такое. Орден Скрижалей уже дважды обращался ко мне с предложением хотя бы выучиться, если уж не оставить службу в Деснице. Как вы понимаете, оба раза я отказался.
— Но почему?
— Слишком большая честь для меня, — он говорил правду, но ясно было, что церцетарий принял его слова за вежливый уход от ответа, — и слишком высокая ответственность. Не думаю, что я могу наставлять мирян, когда сам всё время нуждаюсь в наставлениях.