И Лукасу фон Нарбэ. Аристократу. Священнику. «Отмеченному ангелом», что бы ни значили эти богохульные слова.
— Март знает? — спросил отец Александр.
Мгновенно расширившиеся зрачки. Окаменевшее в неживом спокойствии лицо. В голосе — лёд.
И сталь.
— Вы знаете.
Эмпатия — это дар или проклятие? В последний раз отец Александр чувствовал себя так пятнадцать лет назад. Тогда окончательно было принято решение о том, что бастард фон Нарбэ останется жить, но это стоило такой крови, таких уступок со стороны монастыря и ордена, что… смириться с потерями оказалось непросто. Тогда Лукас и сказал это. Сказал: «вы жалеете о том, что не дали убить меня». Просто констатировал факт. Ему было тринадцать, и он уже давно умел вести себя так, как будто вокруг нет ничего, способного вывести его из равновесия. Понимание, что отец сожалеет о том, что он жив, тоже не вызвало никаких эмоций.
Ни одна из ран не отдавалась в памяти такой болью.
В тот день отец Александр ответил: «я выкупил не только жизнь своего сына, но и залог спасения для всех аристократов. За это стоило заплатить».
Что сказать сейчас? А сказать что-то нужно, причем, немедленно, пока Лукас не взорвался и не сорвался. Он ведь не вспомнит о медитации. А самоконтроль лишь туже взводит пружину врожденного проклятия. Все аристократы прокляты жаждой убийства.
И ничего не изменилось за пятнадцать лет.
— Я знаю. — Мягко и спокойно произнес отец Александр. — Мы все знаем. Митрополиты, главы трех орденов, Великий Кардинал. А ты — наша единственная надежда остановить это. Залог спасения. Как тогда, так и сейчас.
Так и было. Лукас всегда знал, что живет под прицелом, что от него зависит, получат аристократы свободу или навсегда останутся рабами. Теперь он знает еще и о том, что от него зависит жизнь детей-телепатов. Это ничего не меняет. Это не должно ничего изменить.
О чем Лукасу лучше было бы не знать, так это о том, что из-за него резко выросло количество убитых. Он еще не понял этого, но сообразит уже вот-вот. Как только справится с гневом и начнет рассуждать.
С того памятного дня, когда стало ясно, что ему позволили жить, аристократы словно с ума посходили. Один за другим Дома стали просить у Божественного Императора позволения обзавестись еще одним ребенком. А через год — еще. И еще. Они спешили сделать своих детей рабами, потому что считали рабство счастливейшей из участей. Знали, что рано или поздно бастард дома Нарбэ докажет: аристократы способны выбирать между добром и злом, способны отвечать за свои поступки, и тогда появится поколение, у которого не будет хозяина.
Не зря их считают нелюдями — людям их не понять.
Вот уже пятнадцать лет Дома спешат создать новых детей, эти дети получают рабское клеймо, убивают телепатов; на следующий год появляются новые дети… Спрос на телепатов резко вырос, а больше их не стало. Так что теперь аристократы уже не были так переборчивы, как раньше, когда им непременно требовались жертвы младше десяти лет. Теперь и девочка-подросток — ценный приз.
И с этим нужно смириться.
Время еще не пришло. Когда оно придет, Божественный Император сам даст аристократам свободу, и больше не будут убивать детей, и церковь обретет новую паству. Все произойдет естественно и мирно — это самое главное: мир и естественность.
И надо ли напоминать, что случится это или нет, зависит от Лукаса?
— Спасибо, я помню, — отрезал Лукас. — Еще раз по пунктам, ваше высокопреподобие. Божественный Император дал мне время доказать, что аристократы могут жить как люди. Аристократы спешат, пока не началось, создать как можно больше себе подобных. Девочка на «Танриверди» — просто еще одна жертва на алтарь грядущей справедливости.
— Еще одно доказательство твоей лояльности, Аристо.
«Ваше высокопреподобие» — последнее, что хочется слышать, встретив сына после восьми месяцев разлуки. Но это ведь Лукас, так уж он устроен, что любые эмоции превращает в прозрачный, фиолетовый лед.
Так безопаснее.
— Убить ее, значит спасти жизнь тем, кто будет после. Понимаю. — Лукас встал. — Разрешите идти, ваше высокопреподобие.
— Не разрешаю. Сядь. — Отец Александр дождался, пока сын выполнит приказ. — Хотел бы я ошибиться, но, по-моему, ты винишь меня и других иерархов в том, что убийства телепатов продолжаются.
— Вы ошиблись. Я даже себя в этом не виню.
— Тогда на что же ты злишься?
— Мне. Нельзя. Злиться. Ваше высокопреподобие. — Вздохнул. Медленно выдохнул. Про себя, наверняка, прочел «о ниспослании сердцу кротости». Привычка на уровне рефлексов. Полезная привычка. — Разрешите идти.
— Убирайся, — архимандрит махнул рукой, — и чтоб я тебя не видел, пока не перебесишься.
О том, что через полтора часа Лукас вновь отправится в многомесячный полет, он тогда даже не вспомнил. Слишком был зол. Это еще вопрос, кому надо перебеситься, оба хороши, оба друг друга стоят.
Глава 2
«Все пути человека чисты в его глазах, но Господь взвешивает души»
Как же так получается, что путь нарушения законов, хоть и тернистый, но прямой и угоден Господу, а путь следования закону свободен от терний, но… так извилист, что не получается по нему идти.
А ведь шел же двадцать восемь лет. Не сбивался, не сворачивал, не задумывался.
Не знал потерь.
Хорошо, что месть за Джереми свершится теперь сама. Выстрел сделан, цель обречена, а присутствие стрелка уже не обязательно. Если бы от него все еще что-нибудь зависело, девочке пришлось бы умереть. Сколько мирян уже принесено в жертву мести?
Четырнадцать. Анна могла бы стать пятнадцатой. Ей повезло.
Март, выполняя приказ, сидел в келье. Но стоило Лукасу переступить комингс шлюза, защищающего подходы к кабинету архимандрита, тут же вышел на связь:
— Какие будут приказания?
Ведь не спросишь же прямо, как прошли переговоры. Не та тема, которую можно обсуждать в монастыре, не позаботившись о защите от прослушивания.
Никаких секретов от братьев? Ну-ну.
Как дошли до жизни такой?
Лукас улыбнулся:
— Двигай ко мне, рыцарь. Встретимся у ЦУП.
Он все еще был командиром «Бальмунга», все еще имел право доступа в любую точку монастыря, начиная с центра управления полетами и заканчивая конструкторскими бюро на скрытом в недрах «Зигфрида» заводе. Руководитель полетов, отец Андрей, был на месте, и был занят, разруливая какую-то аварийную ситуацию. Увидев Лукаса, он передал дела заместителю, встал поздороваться:
— Вернулся, Аристо! Рад видеть, рад. Жаль, что ненадолго. Сколько там у тебя… восемьдесят минут до вылета?
Отец Андрей действительно рад был повидаться, но мысли его явно оставались с запросившими помощи пилотами. Идеальная ситуация. Даже усилий особых прилагать не придется:
— «Танриверди» стартует через десять минут, — сказал Лукас. — Я запрошу разрешение, и ты мне его дашь. Это очень важно, Андрей. Очень.
— Десять минут? — отец Андрей хмыкнул. — Ладно, надо так надо. Тебе виднее.
Лукас молча кивнул. Ему, действительно, было виднее.
На выходе из центра, его перехватил Март. Пошел рядом, не задавая вопросов. От ЦУП до стыковочного шлюза с «Танриверди» идти и идти, тут не до разговоров.
Лукас заговорил только во дворе.
— Формально, мы ничего не нарушаем. Мы все еще пилоты этой танги, и в критических ситуациях, при отсутствии на борту капитана имеем право сами принимать решения. Я имею право. Я решение принял. Ты выполняешь приказ. Это всё.
Март кивнул. Глядя на открывающийся шлюз, спохватился и громко добавил:
— Во имя Божье, отец Лукас!
И уже на «Танриверди», по пути к рубке, хмыкнул:
— Отмазываешь?
— Нахватался в Рое гадостей. Что за лексикон? Андре было бы за тебя стыдно.
— Так от него же и нахватался.
Стартовали в аварийном режиме.
Запрос в ЦУП. Незамедлительно полученное разрешение на вылет. Март по громкой связи приказал «всем пассажирам» занять места на ложементах и пристегнуться.
— Я продублировал, — он тронул пальцем висок, — она поняла. Выполняет.
— Ладно. С Богом.
Танга будто отпрыгнула от монастыря. Можно быстрее, но незачем подвергать пассажирку слишком сильным перегрузкам. Набирая скорость, «Танриверди» уходила на предписанное для прыжка расстояние. В «подвал» они ворвались на полной скорости, распугивая демонов, понеслись по самому краю допустимой для мирян глубины.
На ручном управлении.
Пока — на ручном. Курс еще не задан. Ни для танги не задан, ни для них двоих…
Троих. Но втроем они ненадолго.
— Подойдет любая из новоосвоенных планет. Отдадим девчонку ордену Ишэнов или Апостолам, кто первый подвернется. Убогие — это их забота.
— Орден Ишэнов?
— Не слышал? А еще псионик! — Лукас сосредоточился на короткой молитве о ниспослании здравой мысли, и выбрал планету наугад. — Ишэны занимаются неизлечимыми болезнями. Телепатия — это болезнь. Неизлечимая. Официально орден Ишэнов курирует дома призрения для заболевших священников и монахов. — Он запустил расчет курса. Вместе с креслом развернулся к Марту. — Неофициально они обеспечивают убежище всем больным, кроме бойцов Капеллы. Никогда не мог понять, от кого же церковь прячет телепатов, если сами телепаты уверены, что именно церковь их и убивает. А ответ был на поверхности.
— Так они, что… — Март подался вперед, — они знали?! Про аристократов?
— Главы старших орденов. Да.
— И ничего?
— Да до убыра всего, — злиться на Марта нельзя, ни на кого злиться нельзя. Но рядом с Мартом можно вздохнуть чуть свободнее. — Они многое сделали. Все, что могли. Резервации, вот. Прятали. Это мы преступники, нас всего двое, кто нам запретит? Потом снимут головы, и проблемы нет. А церкви закон нарушать нельзя.
— Тебе тоже.
— Я уже сказал, формально, мы ничего не нарушаем. Пожалуйста, не забывай об этом. Можешь, что угодно забыть, хоть собственное имя, но об этом помни.