Его не замутнённое сознание ребёнка и не отягощённая негативной энергией оболочка, позволили заглянуть не только в себя, но и дальше вглубь. И это оказалось ещё более интересно. Он понял, что именно там, а не вне, существует весь «окружающий» его мир. Ну, не сам мир, конечно, а его энергетическая сущность.
Как это получается, он не понимал. Казалось, что должно было быть наоборот. Это он находился в окружающем мире, и поэтому его сущность должна была находиться внутри мировой сущности. Но было иначе. Вся энергия мира существовала у него внутри.
Санька читал про ноосферу и полагал, что она находится где-то наверху вокруг земли, или даже вокруг солнечной системы, но она оказалась внутри Саньки.
Поезд после Липецка ускорился. Там оставили на поселении почти всех вызволенных из полона, скоро соорудив им жильё, а так же снабдив холодным оружием и луками. Стоянки сократили, наделали волокуш, поместив на каждую лошадку по два ездока, и к середине декабря авангард отряда, возглавляемый Адашевым, был в Рязани.
Рязань встретила шумно и радостно, едва вместив первую тысячу всадников. Однако Адашев торопился. Не сумев отказать гостеприимному епископу Ионе Второму, фактически управлявшему бывшим Рязанским княжеством в отсутствии наместника и воеводы, Адашев и семейство Мокшан отдыхали от трудной дороги аж «целых» три дня. А на четвертый уже неслись параллельно наезженному тракту на буерах, пугая не только встречные, но и попутные торговые караваны.
Буера на широких лыжах стояли высоко и уверенно и справлялись с заснеженными просторами играючи. Штиля не было, но и сильных метелей тоже, потому до Москвы-реки докатились за три светлых дня. Часть пути тракт шёл по суше, срезая Окские загогулины, часть по льду.
Царь Иван Четвёртый находился в Коломне.
Адашев не удивился, так как, знал, а Санька офигел, живого царя увидев.
До этой встречи, Санька не до конца ощущал, что он перенёсся в прошлое. Лес, он во все времена одинаков. Что в прошлом его рубят, что в будущем. Увидел он, как зачищена земля не только ближе к Рязани, но и к любому населённому пункту. Где человек, там возникает пустошь. Живя в лесу Санька не чувствовал, как говориться, разницу.
И увидев худощавого подростка с нервным лицом, тоже не сразу ощутил прошлое. Но потом, когда Адашев поклонился царю в пояс, Саньку словно лопатой по затылку съездили. Он сам повалился на колени и Мокше с Лёксой так подбил руками ноги, что они сложились ещё быстрее его.
— Здравствуй-здравствуй, Алексей Фёдорович. Рад видеть тебя в здравии. Как поход? Побили-ли войско хана?
— Ушёл, злодей. Кто-то его упреждает. Шли за ним, чуть с голоду не околели. Всё, что не забирал, сжигал. Мы даже другой дорогой пошли, так и он, оказывается, разными дорогами своё войско вёл. Пришлось питаться кролятиной и сусликами, прости господи.
Адашев перекрестился. Иоанн брезгливо скривился и сплюнул.
— Ну, ты, Фёдорыч… Я только отобедал… До греха доведёшь…
Боярин сочувственно и, одновременно, извиняясь, развёл руки.
— Хорошо, нагнали его обоз, ну и отняли припасы. Так они рассыпались по степи и ищи-свищи их в поле… Войско дробить не рискнули, пошли сразу на Тавриду, а там завязли в гнилом море. Крепости не взяли, да и нечем брать было. Попытались корабли захватить, да поздно, узнали они про нас и уплыли. Только шесть лодей удалось захватить…
Царь явно с интересом и с любопытством слушал Адашева, но перебил:
— Знаешь, Алексей Иванович, здесь плохо слушать. Ты же знаешь, что я люблю подробный сказ. Ты от меня так не отделаешься. Устал с дороги? Верхами шёл? Или в коляске? А где твоё войско?
Они стояли на стене Коломенского кремля, куда Адашева завели по его приказу и где находился Иван, разглядывающий своё войско, пока ещё малое, собирающееся для нападения на Казань. Войско шло по Москве-реке и собиралось в шатровом лагере на берегу в месте впадания в Оку.
— Решил воевать Казань? — Спросил Адашев.
— Решил, то решил, да с воеводами и боярами сладу нет. Даже чьё войско за чьим идти будет, мне надо с ними согласовать. Такое развели в думе, что сбежал я от них. Сказал, сами рядитесь, а войска и припасы к июлю чтобы у Коломны стояло.
Царь рассмеялся. Его смех не сочетался с хмурым выражением лица и нервными тонкими пальцами, перебирающими платок. Вероятно, у него потели ладони. «На морозе?» — Подумал Санька. — «Странно».
— Я, государь и верхом, да не на коне, и в повозке, да не в санной. Ни в жизнь не разгадаешь загадки.
— Верхом, да не на коне? На метле, что-ли? Или ковре-самолёте?
Иван снова рассмеялся тем же самым, нервным, нерадостным смехом.
— Подскажу… На лодье, да не по воде…
— На лодье? Не по воде? По небу? Или… По льду, что-ли?! По льду на лодье?! — Изумился царь. Глаза его расширились, на лице появился не очень здоровый румянец.
— Да не-е-е… Лодьи по льду плохо едут… Мы пробовали по малолетству на сани парус навесить.
Он покачал головой.
— Не едут!
— Едут-едут… — Сказал Адашев. — Показать? Пойдём покажу.
— Пойдём! — Произнёс Иван.
— Прокатим государя? — Спросил боярин, обращаясь к стоящему на коленях Ракшаю. Адашев уже давно перестал обращаться к Мокше, понимая, что всем заправляет не он. И Мокша совсем не обижался.
Только сейчас, похоже, Иван Васильевич обратил внимание на других участников «беседы».
— Кто это? — Спросил он.
— Это умельцы, что повозку придумали, собрали, да меня в ней привезли. Это Ракшай, а это Мокша.
Лёксу боярин царю не представил.
— Что за имена у них? Дикие они, что-ли? Черемисы? — Нейтрально бесцветным голосом спросил государь.
— Почти.
— Дети Перуна?! Волшебники?! Интересно. Ни разу не встречал настоящих черемисов. Они чародействовать могут?
— Вот этот мальчишка, — Адашев показал на Ракшая, совсем не заботясь о том, что обсуждает его в его присутствии, — два раза меня с того света вытащил своим песнопением. А этот — кузнец от Бога… Винторезные самопалы вытягивает.
— Ух ты! — Воскликнул государь. — Тогда верю, что в лодье по льду… Парус хоть есть?!
— Ещё какой! Ты такой не видел, государь! Пошли прокатимся!
— Пошли!
Царь весело, по-ребячьи спустился по узкой деревянной лестнице в виде трапа с поперечными перекладинами, и поспешил к выходу из кремля по расчищенной от снега дорожке, не заботясь об оставшихся.
Адашев последовал за ним.
Саньке царский приём не понравился, но, откровенно говоря, он давно для себя понял, что вышестоящие ничего вокруг себя не замечают, пока не окажутся по пояс в дерьме, и ли кто-нибудь их не «возьмет за задницу».
Работая в лесу на обеспечении «развлекательных мероприятий», Санька много повидал высокопоставленных персонажей и давно уже ничему не удивлялся. А тут царь! По рангу положено возвышаться.
Лёкса была на сносях, потому передвигалась медленно.
— Мама, ты не спеши. Да и ты, отец, притормози. Смотри за ней. Я один управлюсь. Ежели что, боярин подмогнёт. Он освоился с парусом.
Немногочисленные войсковые колонны уже закончили передвижение по реке и спрятались за невысокими стенами гарнизона.
Буер стоял у деревянной пристани и, как всегда привлекал внимание зевак, отгоняемых незаменимым хорунжим.
— И где же паруса? А, снизу привязаны. Корыто какое-то, а не лодья… О! Лызы[24]! Теперь понятно, на чём вы по льду… Хорошо идёт?
— Быстрее ветра. Ракшай, прокатим государя?
— Можно, — сказал Санька, отвязывая гик на буере и выводя его на правый борт. Распустив парус, он приглашающим жестом руки с почтительностью и поклоном указал на пассажирские кресла.
— Прошу садиться, ваше величество. Воспользуйтесь лесенкой и перилами.
Голос его прозвучал почтительно и одновременно… не то, чтобы велеричиво, а как-то значительно. Как у Левитана.
Царь нервно дёрнул головой.
— Он что, черемисский царь? — Спросил Иван. — Он говорит чище, чем мои бояре. И слова… «Воспользуйтесь».
— Нет, государь, он черемисский знахарь. И выражается не по-нашему. И грецкие, и латинянские слова пользует.
— И где он их набрался, ежели не у латинян? Мож лазутчик? А если на дыбу, скажет?
— Мальчишка он. В лесу вырос… — Сказал Адашев и испугался им же сказанного.
— Вот-вот, — сказал государь. — Увезёт нас с тобой и поминай, как звали. Мож, ну его эти каталки? Вдруг, он колдун и унесёт нас на небо? Вон, как крыло хлопает.
Санька понял, что царь над ним глумится, когда услышал его смех. Не нервный смех, а обычный пацанский. И Саньку «отпустило». Он вдруг увидел себя со стороны. Невысокий подросток с очень детским лицом. Какой с него лазутчик?
— Значит и к черемисам латиняне добрались, — вздохнул государь. — Помоги, Фёдорович.
— Ты, государь, кафтан сними. Там всё в соболях. Не замёрзнешь.
Царь скинул кафтан на руки Адашеву, встал на нижнюю деревянную планку, выпирающую из борта и взялся за выдвинутый Санькой деревянный леер.
— Ишь ты! — Восхитился царь. — Прячется…
Его сильное тело с помощью Адашева поднялось на буер и Иван сел в кресло.
— Удобно. Как на троне моём.
— Точно, — подтвердил боярин.
— А ты как? Это для тебя место?
— Вроде как…
— Ну так залазь! — Не томи душу.
Адашев перешёл на другой борт и залез в «гнездо», как он шутил. Накинул на Ивана соболий полог с отверстием для головы и натянул передний. Уселся сам.
— Экипаж самолёта приветствует вас на борту скоростного пассажирского лайнера и желает приятного путешествия, — звонким голосом произнёс Санька.
— Чего это он сказал? — Не понял царь.
— Это он всегда так говорит, — пожал плечами под соболиным пологом Адашев. — Заклятье какое-то.
— А-а-а… Трогай! — Приказал царь.
— Поехали, — сам себе сказал Санька и, толкнув буер, заскочил на ступеньку, поднялся в «капитанскую рубку» и снял румпель со стопора.