Буер шёл небыстро. Ветер вдруг почти стих и продемонстрировать «самолёт» во всей красе не удалось, Санька распереживался, но оказалось, что и этой «каталки» царю было достаточно. Он весело смеялся и даже вылез из мехового «гнезда» наверх, сев прямо на короб «лодьи».
— Здорово! — Крикнул Иван, оборачиваясь к Ракшаю. — Давай ещё круг.
Потом Иван обратился к Адашеву.
— Как, ты говоришь, его по имени? Равкаш?
— Ракшай, государь. Что по-ихнему означает — зверь.
— Зверь? Что, действительно — зверь?
— Очень ловкий мальчишка.
— И сколько ему? По виду совсем не понятно. На лицо совсем младенец, а телом дебел[25].
— Говорит, что семь лет.
— Сколько?! — удивился царь. — Крепки черемисы. И батя у него… Скала! Знатный коваль, говоришь?
— Знатнее не бывает. Привёз аж с самого Дона.
— Много там людишек?
— Не особо. Они от нас бегут, а попадают то к ляхам в полон, то к хану. При нас ляхи город истребили. Не успели мы. Ушли они на Тавриду.
— И что он ещё умеет? — Продолжил царь допытывать воеводу.
— Да много чего. Так сразу и не перескажешь. Много у него задумок. Корабль настоящий хочет построить. Ты его сам спытай, государь. Он и писать умеет, но не по-нашему. Очень похоже, но не по-нашему, и счёт знает. Быстрый счёт. Не делением на два, а по-другому. Он говорил и показывал, но я не понял.
— Интересно. Я счёт люблю. А по-нашему читает?
— Читает, но плохо. Ты же видишь, как он говорит? Наших писаных слов не понимает.
— Так и я их не все понимаю, — засмеялся Иван. — Их и черковники не понимают. Интересного ты черемиса привёз.
— Они, государь, не совсем черемисы. Я и не понял, кто они. Братья кузнеца в единого бога верят, но не в Христа, а в своего. Кузнец считает себя сыном Перуна, а Ракшая — сыном Велеса. Потому и жили обособленно. На выселках.
— Перун, Велес… У нас же много ещё, кто в них верит… Много дел ещё на Руси… Всё. Давай назад. Дел много.
— Назад, Ракшай! — Крикнул Адашев, поворачивая лицо к Саньке.
— Понял «назад», — ответил капитан судна.
— Определи их где-нибудь поближе, — сказал Иван. — А вечером мальчишку ко мне в спальню. Пока засыпать буду он мне расскажет про себя.
— Он ещё кое о чём рассказать может, — тихо сказал Адашев. — Он сказал, где регалии царские искать надо.
Иван дёрнулся и повернулся к боярину.
— Он же волхв, — пояснил Адашев. — Я ему ничего не говорил. Он спросил меня: «царь ты или государь» Я сказал царь для нас, но н е венчаный пока. А он сказал, что регалии «потеряны, но не утрачены». И сказал мне, что искать надо в московской усадьбе Старицких. А ещё сказал, что ты, государь, казнил Воронцова. Так ли это?
— Про то вообще пока никто не знает. Вроде, как в башне он… Вот тебе и волхв… Не верил я в них…
— Что случилось, государь?
Иван подёргал головой в разные стороны, словно конь, которому жмёт сбруя, и, скривившись сказал:
— Ты когда ушёл с войском за ханом, мы возвращались в Коломну и повстречали нас новгородские стрельцы-самопальники и пристали ко мне с челобитными. Не до того нам было… Устали с дороги, да и не уместно дела судить на дороге. Оружные они были… Мои стрельцы кинулись отгонять, те стрельнули в них. Мои в тех… Чуть меня не убили. Едва ушли. Дознание вёл дьяк Захаров Василий. Новгородцы показали на Воронцова Фёдора и сына его брата Михаила — Василия. Ещё и князь Кубенский в том сговоре…
— Иван Иванович?! Да быть того не может! Не чистый сыск… Ты знаешь, государь, не люб мне Воронцов. Много на себя взял дел государственных. До сих пор считаю, что Шуйский тогда за дело бил Фёдора. Однако резону тебя убивать ему не было.
Иван поморщился.
— Уже и сам так думаю. Погорячился я тогда. Тут же в Коломне он в башне и отдал богу душу на колесе. То я сказал Захарову не жалеть его, когда первые допросные листы прочитал.
Царь вдруг оживился.
— А коли твой волхв всё ведает, может он и правду по этому делу скажет?
— Не знаю, государь. Спросить надо.
К тому времени они медленно подрулили к причалу.
— Славная лодья! Обязательно научишь меня править ею! — Сказал Иван, вылезши из буера, обращаясь к Ракшаю. Сегодня придёшь ко мне после вечерней. В храм ходишь?
— Нет, государь. Мой храм — лес, поле да небо голубое и я всегда в нём.
— И молишься ты всегда? — Усмехнулся царь.
— Всегда, государь, даже сейчас, когда с тобой говорю.
Санька не лукавил. Он, после случая в Липецке, находился в постоянном состоянии включения в себя, а через себя с тем миром, которым он в себе обнаружил. Причём все задаваемые им вопросы, тут же получали ответы. Санька не спрашивал о чём-то специально, просто все его мысли проходили не через ум, а через душу. И находили в ней ответы.
Вот и сейчас, подумав о том, что Иван хочет его о чём-то спросить, но не решается, Санька тут же получил ответ.
— Я знаю, о чём ты хочешь меня спросить, государь. Давай отойдём. Не стоит об этом говорить здесь. И в опочивальне тоже. У стен тоже есть уши.
— В моей опочивальне уши? — Возмутился царь.
— Там везде уши.
Они втроём отошли.
— Ты, государь хотел спросить у меня про две вещи, вернее про три. Первая — где царские регалии? Сразу отвечу, что не знаю, где именно, но то, что они находятся в доме, где жили Шуйские, это точно. Возможно, я почувствую где, когда подойду ближе. Я не знаю. Надо искать. Думаю, найдём. Второе — это про Воронцова. Не виновен он. Оболгали те, кто причастен к нападению. Хотели убрать Воронцова и убрали. У дьяков Василия и Григория Захарьиных был брат Роман Юрьевич, породнившийся с Карповыми из рода Рюриков. И есть племянница, Анастасия Романовна. Красавица, кстати. Хотят женить тебя, государь на ней. Небось говорили тебе про неё? Портрет показывали?
Иван Васильевич смотрел на Ракшая раскрыв рот и выпучив глаза. Адашев улыбался в усы и гладил ладонью бороду.
— Ты, Алексей Фёдорович, где этого чуду-юду выкопал? — Наконец молвил царь. — Про портрет вообще никто не знает. Дьяк Василий мне ещё в Москве портрет показывал. И Воронцов видел… Он был против… Говорил, до венчания на царство не жениться. Вот беда-то! Вот беда! Казнил друга! А-а-а!
Послышались всхлипывания, а потом и рыдания. Царь заплакал горестно с кряхтением, охами-ахами и причитаниями.
Ракшай отошёл в сторону. Адашев тоже не приближался к царю. Прошло минут десять и царь развернулся к Саньке с почти сухими глазами. Он был суров.
— Не знаю, к добру ты явился к нашему двору, или нет, но польза от тебя уже есть.
Он подошёл к Адашеву и что-то шепнул ему на ухо. Потом обернулся к Саньке.
— Знаешь, что сказал ему?
Санька понимал, что рискует, но кивнул головой.
— А знаешь, так терпи, — буркнул царь и зашагал к Кремлю.
Адашев подозвал хорунжего.
— В крепость его. На сыск. К дьяку Василию Захарову-Гнильскому.
Глава 8
— Ты, Василий Юрьевич, помягше с этим мальцом. Мы его поймали в Рязани, где он блажил, что Воронцова убили по царёву приказу. А раз в Рязани блажат, то и в Москве. Малец сам не могёт о таком блажить… Значит по чьему-то наущению. Про то и узнать надоть. Государь Иван Васильевич повелел, чтобы не убил. Не то сам на кол сядешь.
— Не пужай. Сказано: «мягше», будем «мягше». Царёв наказ — закон. Так ведь, Алексей Фёдорович? Когда начать дознание?
— Сразу и начинай. Зови, я погляжу.
Адашев сел в темном углу в кресло, где обычно сиживали и сами государи, наблюдавшие за следствием. Коломна город старый и лишь в начале этого века[26] отстроивший каменный кремль. Но пыточная башня стояла здесь будто всегда. Древний крупный камень хранил тайны и был свидетелем страшных мук и тяжёлых испытаний многих людей.
В Коломну свозили и здесь пытали самых опасных государственных преступников. В Коломне жил, сосланный из Москвы царь Василий Второй Тёмный, ослеплённый в этой пыточной башне, а потом и сам слушавший крики своих врагов. «Сидя в этом же кресле», — подумал Адашев.
Коломна часто служила центром объединения оппозиционных сил.
Ввели Ракшая. Он был вроде бы спокоен, но никак не мог утихомирить сердце. Его раздели.
— Ничего себе! — Удивился большой дядька в холщёвой рубахе. — Он весь в волосе!
— Ну-кась, дай гляну.
Дьяк-дознаватель протиснулся меж двух стражников и ахнул.
— Матерь божья! Вот так малец! Зверёныш! Ты гляди-ка… — Он потёр ладони и приблизил своё лицо к лицу пленника. — Вот и подпалить будет что… Люблю вонь палёных волос. Словно кабанчика осмаливаешь. А потом вскрыл ему животик и кишки на руку наматываешь, наматываешь. Главное, чтобы не лопнули и дерьмо не растеклось. А ежели кишки достал у людины, то можно и назад положить и животик зашить. Бывало, что и выживали.
Лицо Василия Юрьевича Романова Санька запечатлел фотографически и оно потом часто вставало перед ним, в минуты раздумий.
— Кто таков? Назовись! — Приказал дьяк.
— Ракшай, сын Мокши и Лёксы.
— Черемис, что ли?! — Удивился дьяк. — Ну, и что ты, черемисова душа, на нашего государя наговаривать вдруг вздумал. С чего ты взял, что Воронцова убили? Да и знаешь ли ты, кто таков Воронцов?
— Я-то знаю, кто такой Воронцов, — ответил Санька. — Но знаю ещё и то, что убил его ты без воли царя и оговорил тоже ты. А допросный лист и подпись советника царского подделал вот этот писец.
Санька ткнул пальцем в сидящего в углу писарчука.
— Ты что несёшь?! — Опешил дьяк.
— Нам, черемисским волхвам, многое открыто. И вижу я сговор, твой и родичей твоих. Племянницу свою Настеньку подсунуть царю в жёны удумали и через неё Русью править, изведя род Рюриков? А Воронцов воспротивился и удушил ты его тут руками лично?!
— Молчать! — Заверещал дьяк. — На дыбу его!
Бугаи подхватили голого Саньку под руки и вдели их в петлю, свисающую с перекладины, а ноги связали и продели между ними бревно.