На этот же раствор клали камни плотин, перегородившие небольшую речушку Грязнушку, которая на «карте» Саньки обозначалась, как Городня. Но пока она ещё не перекрывалась плотинами и звалась иначе.
Санька и тут ничего не выдумывал, а просто реализовывал чужие помыслы чуть раньше и, может быть, чуть-чуть иначе, ведь эта местность и в «той» истории славилась кузнецами, ремесленниками и даже часовыми мастерами.
К весеннему паводку речные плотины уже стояли, водяные колёса заработали сначала на подливе и мельницы начали для настройки механизмов перетирать песок и зерно. Как уже видел Санька ранее на Дону, крестьяне, для помола зерна, пользовались плавучими мельницами. Александр же озадачился изготовлением настоящего цемента, и придумал мельницы, регулируемого помола.
Нижний, стационарный камень мельницы, постепенно поднимался, уменьшая зазор с верхним и шихта мололась до нужного размера.
Топкие берега речушки крестьян не прельщали, потому выселять никого не пришлось. Это было, наверное, самое низкое место подмосковья на правобережье. Третью, совсем маленькую плотину, поставили при впадении в Москва-реку и, пока наполнялись первые два пруда, крестьяне вычерпали весь ил вместе с рыбой и раками. Причём Санька удивился, но не увидел таких, кто бы отказался от налимов или сомов. А по книжкам он помнил, что вроде как ветхим заветом запрещено было употреблять бесчешуйную рыбу. Однако зачистили дно речки до глины, пошли чуть дальше, и наткнулись на водоносный слой. Забили родники и нижнее озеро заполнилось водой раньше верхнего.
Стали выбирать ил и песок по краям в среднем пруде и тоже углубились до родников. Вода из ключей била чистая и вкусная. Так из «грязнушки» речка превратилась в чистейший водоём. Причём с глубинами под четыре метра.
Крестьяне, которые не очень приветствовали новшества, в июне пришли к Саньке на поклон благодарностью и с подарками: первым мёдом в разных видах, ягодой и засоленной черемшой. Чему Санька очень был рад. Не находил он времени бегать в лес. Только-только успел он закончить третью «доменную» печь.
Пока выжгли нужный кирпич, с третьего раза получившийся. Пока прогрели и подключили механические меха от малых водяных колёс, что установили на небольших запрудах ручьев, впадавших в Москва-реку рядом с кузнями.
Только в начале июня Санька смог выбраться в лес.
Жарило так, что через полчаса Ракшай сбросил с себя всю одежду, оставив лишь тонкое льняное полотенце, взятое им для обтирания после ожидаемого купания по возвращении в Санькином пруду, как стали называть местные жители их рукотворный водоём.
Обернув его вокруг пояса два раза, Санька побежал сначала лёгким бегом, а потом со всей детско-юношеской прыти. Кем он был, Санька уже и сам порой путался. Общался с мужиками он на равных, но ведь был ещё совсем ребёнком. Матерок слышался и с той и с другой стороны, когда дело доходило до совместного труда. Александр всегда начинал дело первым: первым брался за инструмент, первым за камень, за бревно. Физически он мужал всё больше и больше. Ускоренный процесс роста костной и физической массы не прекращался и Санька даже опасался, остановится ли? Со спины он походил на богатыря-коротышку. Со стороны лица — на богатыря-малыша.
Мужики поначалу чурались его, но в скорости пообвыкли, обращаясь по имени отчеству, когда это требовалось, а обычно звали Санькой. Да и сами они были Кольки, Тишки, Мишки, Сеньки, не смотря на преклонные года некоторых. Порядки тут были такие. Только царя никто не смел величать без отчества. Но порой это звучало даже забавнее, типа укоризненно-классического: «Семён Семёныч…».
Царь активно и с удовольствием трудился на всех стройках, где работал Ракшай. Иван физически воспламенялся от энтузиазма и деятельной натуры Александра, и рабочий день пролетал незаметно и продуктивно. Как-то вдруг оказывалось, что вечером их труд можно было потрогать руками. Что-то начинало правильно крутиться, что-то правильно плавиться, течь в нужную сторону. Лошадки переставали упрямиться, а народ лениться. Причём, Санька никому не говорил ни слова.
Ежевечерне все работники разбредались по баням, коих по бережку наставили около тридцати изб. Все они были одинаковыми и не отличались изыском: топились по-чёрному. Не хватало у Саньки времени на излишества, да и привык он к копоти. Никакие насекомые в таких условиях не выживали ни клопы, ни блохи.
Парились обычно вчетвером: царь, Мокша, Санька и Брахма. Последнему всё же имя сменили на Барму. По его просьбе, но народ вроде и не заметил. Единственным отличием парильни царской был сервис: веники, квас и бочки с чистой тёплой и холодной водой. Но тут уж ничего не поделать. Не отказываться же ради справедливости? Да и понятие о справедливости в этом мире было иным.
Заимей себе подчинённых и заставляй их протапливать вовремя и кваском запастись.
Как-то незаметно к квасу, по просьбе Саньки, стали подавать пиво, а к пиву Санька как-то отварил раков. Как положено в укропчике, что произрастал повсеместно. Мокша раков тоже любил, потому уплетал за обе щеки. Постник всегда постился. Чем он питался никто не знал. По закону Брахмы иноверцы не могли даже смотреть на еду, предназначенную брахману. Вот он и таился.
Царь «незаметно для себя» как-то «случайно» отведал раковых шеек с пивом и подсел на них «конкретно», однако попросил Саньку никому об этом не говорить.
Санька переплыл Москва-реку и решил пробежаться по лугу. Вода давно спала и бежать по сочной траве было легко и он бежал долго. Его безволосое тело приятно обдувало ветерком. Шрамы чувствовали любые даже лёгкие прикосновения воздуха и травы, но не болезненно, Санька уже приучил их к одежде, а почти экстрасенсорно. Как рыба чувствует колебания воды своей средней линией, так и Санька в спокойном состоянии телом ощущал звук раньше, чем ушами.
Трава вдруг закончилась, и Ракшай понял, что он находится на болоте. Пока он бежал, не замечал, что его следы заполняются водой, а только остановился, так сразу и понял. Тревожный сигнал прозвучал в его голове с опозданием, почти одновременно с моментом погружения его ног в грязевую субстанцию.
Осознав опасность, Санька упал на четыре точки и погружение в жижу остановилось. Из такой позиции оглядеться не получалось и Санька «спозиционировал» себя по внутренней карте. Хрена себе, куда он убежал! Он перелистал имеющиеся у него карты и на самой старой определился по месту. «Сукино болото». Ещё сук мне не хватало! — Подумал Ракшай, беря азимут в направлении реки.
На «четырёх вд» бежать стало легче. Он растопырил пальцы и травяная поверхность болота почти не проваливалась, но вскоре Ракшай заметил, что трава стала совсем низкой. Такой, что ему стало видно, куда он бежит.
— Хреново, — сказал Ракшай, остановился и провалился правой рукой по локоть. — Приплыли.
Из своего «леснического» опыта он знал, что болото затягивает даже лежащее на поверхности бревно, поэтому мысль «полежать отдохнуть» он отогнал, как смертельно опасную. Ракшай резко повернул обратно и побежал почти по своим следам. Бежал он быстро и долго, и вскоре его тело, отвыкшее от такого положения и нагрузок, нестерпимо заломило, а болото не кончалось. Однако поверхность уже не казалась ему слишком зыбкой.
Карта в его голове не была подобием глонаса. Он не «позиционировался» спутниками. В его голове отражалось все живое окружение. А живым было почти всё, кроме воды и земли. Однако и в воде имелась своя живность. Так что всё вокруг светилось разными оттенками, которые Санька давно научился распознавать.
Он совмещал географические карты с картами биоэнергетическими, подгоняя их друг к другу, и получал более-менее понятный гибрид.
Судя по карте он сместился западнее от примерного места входа в болото и приближался к Москва реке.
Почва под ногами и руками окрепла и Санька рискнул подняться на ноги. Тело его свело и он, застонав, повалился на траву спиной. Комары и мошка накинулись на Ракшая, но сейчас ему было не до них. Похоже, что он выбрался из топи и сейчас наслаждался твёрдой поверхностью под телом. Как он заснул, Санька не заметил, но открыл глаза, когда солнце уже спряталось за возвышенностью правого берега.
— Ну, ё-моё! — Застонал Санька. — Нашёл, когда вырубаться!
Снова взяв направление движения по «карте», Ракшай побежал в сторону реки и уже скоро увидел в темноте отблеск воды. Однако это была не река. Вода была слишком спокойной, а берег слишком низкий.
— Озеро на болоте, — подумал Санька и пошёл по над берегом.
Вдруг прямо перед ним что-то задвигалось и послышался сильный всплеск, продолжавшийся не коротко, а долго, секунд пять. Что-то снова и снова падало, и падало в воду с небольшой высоты. Если бы у Ракшая были волосы, они встали бы дыбом. Но так как волос не было даже на голове, по его коже пробежали «мурашки».
На воде заколыхались волны. Одна накатилась почти под ноги Ракшаю. Крупное что-то нырнуло… Вернее, кто-то…
У Ракшая оружия не было, так как был он совершенно голый, но даже ослабленные, его когти, пальцы и руки тоже могли доставить врагу серьёзные неприятности. Санька глубоко вздохнул-выдохнул и продолжил осторожное движение вдоль воды.
Ветер дунул ему навстречу и Ракшай услышал запах рыбного варева. Вглядевшись в темноту, он увидел впереди темную полосу высоких зарослей травы или кустарника и насторожился, услышав голоса.
Снова опустившись руками на землю, Ракшай осторожно продолжил движение вперёд и, сконцентрировав внимание на новой цели, прозевал атаку со спины. Только почувствовав боль в ноге Санька понял, что он в опасности. Этот кто-то был волком. Громадным, размером больше Ракшая, и молчаливым. Он молча держал Саньку за ногу и ничего не предпринимал. И от этого становилось ещё страшнее.
Выдернуть ногу из волчьей пасти не получалось. Даже развернуться Саньке было невмоготу от боли в месте укуса. И Ракшай просто заорал, что есть мочи. Голоса стихли, и кто-то приблизился к нему, раздвигая траву. Санька увидел силуэт и потерял сознание от удара по голове.