«Надо придумать работные дома», — подумал Санька.
Он помнил, что они с Иваном Васильевичем говорили по поводу нищих ещё лет пять назад и, что, вроде как, тот даже указ издавал, или в новом судебнике прописывал, что нищие должны проживать в монастырях. Однако, вот они нищие, и где те монастыри?
Иван говорил, что нищий нищему рознь. Один нищ по нужде и несчастью, а другой по хитрости. Делали опричники розыск и оказалось, что больше половины московских нищих, особенно дети, имеют нормальное жильё.
«Взрослых брать с улиц принудительно и отправлять на Балтику. Для детей открыть школы-интернаты за стенами, чтобы не разбежались. Хотя… И взрослых, тоже в застенки. Фабрики нужно придумать. Государственные мануфактуры. Пусть канаты крутят. С другой стороны… Дети зарабатывают для семьи. Кормильцы, блин!»
Так думал Санька, свернув снова направо, и идя вдоль крепостной Китайгородской стены. Где-то здесь, он знал, находился открытый прошлым летом печатный двор. Царь хвалился… Иван Фёдоров и какой-то ещё мастер, его учитель, уже печатают книги. Адашев называл имена, но Санька не стал запоминать, потому, как про книгопечатание не знал ничего и подсказать точно ничего бы не мог.
Единственное, чем бы он занял первопечатников, это печатью сатирических комиксов про зарубежных «партнёров». Но сначала надо было нарисовать сами картинки, а Саньке пока было как-то не до того. Да и, откровенно говоря, печатать пока было ещё рановато. Печатники только-только выпускают первые пробные печатные «безымянные» листы.
«Но, всё равно, надо запомнить», — подумал он. — «Блокнот какой завести, что ли? Для записей…»
Журнал для зарисовок у него был. У Саньки неплохо получались эскизы парусников, домов, замков, деревьев. Замки, как и парусники, он любил срисовывать ещё в том, своём первом, детстве. Здесь, после нескольких лет тренировки руки, у Александра стали получаться очень неплохие графические средневековые пейзажи.
Так в раздумьях он снова дошёл до Варварских ворот и вышел из Китай-города. На сегодня, пожалуй, хватит, подумал он, и зашагал на восток. Надо было садиться за проект питейного двора. Белый город ещё только начинал застраиваться, и он подумал, а почему бы не начать строиться здесь? Эх! Ему бы его Балтийских оборотней с десяток и лопаты хорошие…
За постройку питейного двора в Китай-городе говорило то, что имеющиеся деревянные стены гостиного двора можно использовать, как одну сторону опалубки. Ставь вторую и лей себе бетонные стены, а параллельно помещения можно использовать под склад материалов. Того же цемента, песка и камня, например. Дак и других материалов.
В пользу строительства в «чистом поле» говорило то, что можно поставить нормальный и глубокий фундамент, отлить бетонные подвалы. А опалубка — фигня вопрос. Крепость в Усть-Луге у него получилась очень даже ничего себе! Досок для щитов напилят на его фабрике в Коломенском… Но где хранить? Растащат. Даже если забором обнести, то сам забор унесут.
И тут он увидел пустырь примерно таких квадратных размеров, как и хотел. Где-то пятьдесят на пятьдесят на небольшой возвышенности, переходящей в небольшую, но крутую горку. В возвышенность можно было вкопаться этажа на три вглубь и сделать тайный выход к Яузе реке, которая здесь называется Ичка. Мимо, в сторону реки Москвы, протекала грязная речушка, а из расщелины горки вытекал чистейший родник. От Варваровской дороги этот холмик находился метрах пятистах.
Санька покрутился возле родника, углубился по его руслу в расщелину и исчез, объявившись у себя в доме в Коломенском. Не переодеваясь в царское платье, он едва открыв дверь и выйдя на улицу, увидел мать, а она увидела его, так как именно в этот момент шла от реки и смотрела на его жилище.
Она всплеснула руками и прижала ладони к губам. Санька же помахал ей и стал спускаться по лестнице. Встреча с матерью не была слишком бурной. Как-то повелось с измальства, вероятно от его быстрого, в буквальном смысле на глазах, взросления, что и мать, и отец перестали считать Саньку своим сыном, полагая, что он сын Велеса. И поэтому относились к нему, как полубогу, с почтением и почитанием.
Санька же целовал и обнимал мать, сестренок и брата искренне, постоянно извиняясь, что так скромны его подарки. Однако и платок, и игрушки, и леденцы радовали ребятню и мать тоже искренне.
— А мне батяня тозе такую махину вылизал, — сказал брат, не вынимая конфету изо рта. — И плопеллер у нас вон, на флюгеле клутится.
Над крышей отчего дома действительно торчала слега, на которую на железный штырь был насажен деревянный самолёт с пропеллером, вырезанный Санькой ещё три года назад.
— Мам, обедали?
— Нет ещё. Мокшу ждём.
— Давай позовём? Поесть бы!
Отца позвали. Они обнялись. Уселись за стол в летней кухне. Пообедали. Поговорили, но как всегда, Мокша не был словоохотлив.
— Сказывали, ты ослеп.
— Да это я так… Прикидываюсь, а сам присматриваюсь, — не стал огорчать родителей Санька.
— Понятно… Царём, говорят, стал? — чуть склонив голову набок, спросил отец.
— Царь Иван… Сам-то умер, а меня назначил. Вот и тяну лямку.
Мокша снова посмотрел на сына, прищурив и так привыкшие щуриться от дыма и огня глаза.
— Тяни, сын. Может и вытянешь. Ежели не ты, то кто народу волю даст?
Слова отца прозвучали тихо и спокойно, но громыхнули в ушах Саньки громом небесным.
Глава 22
Отобедав, все разбрелись по лежанкам. Санька тоже с удовольствием сполоснулся под душем и завалился в своей спаленке, с большими, застеклёнными четырьмя круглыми стёклами, окнами. Квадратное стекло лить не получалось, да и это стекло не было совсем прозрачным. Однако много лучше слюдяных во дворцовых палатах.
Отдохнув и переодевший в боярское платье, Санька с удовольствием прошёлся по территории. На стапелях подгоняли корпусные элементы, в мастерских на токарных и иных станках, работавших от водяных колёс, точили блоки, пилили и строгали доски, брус для набора мачт и рей.
Многие рабочие его узнавали, здоровались. Оставшийся вместо Петра Алтуфьева мастер, молодой парнишка лет восемнадцати, в присутствии Саньки робел.
— Тут у нас сохнет лес первичный, — показал он высокие, метров пятнадцати, не меньше, амбары, где стояли вертикально ободранные от коры сосновые брёвна. — Здесь досыхает обработанная доска. Уже сейчас детали изготавливаем только из сухого обработанного на гниль и червей дерева.
— Сколько у вас мастеров и подмастерьев?
— Мастеров универсалов трое, подмастерьев, что освоили два три процесса — двенадцать, стоящих на одном — шесть, учеников много. Сколько, сейчас не скажу. В Усть-Лугу, с очередным караваном, отправили ещё одного мастера и троих подмастерьев.
— Хорошо. Ребятишек, смотрю, готовите?
— Готовим, Александр Мокшевич. Грамоте, счёту и чертежу учим.
— Самого-то кто учил?
— Так, это… Я ещё из первого набора, что у деда Фрола учились.
— Понятно. Где он?
— Так, это… Усоп. Схоронили его по весне.
— Понятно, — повторил, нахмурившись, Санька. — Долго он жил… Варку клея переняли?
— Переняли. Крепко мачты клеит. И фанера стала получаться.
— Да-а-а…
Саньке было жаль, что он не повидал Фрола. И теперь уже и не увидит.
— Да-а-а, жаль, — сказал он.
Горячие цеха Санька обходил задумчиво, подолгу засматриваясь на выполняющих свою работу рабочих. Домны и печи стояли в ряд под горкой. К каждой печи вела желобная «дорога», по которой на канатах подтягивались деревянные телеги с сырьём и откатывались «своим ходом» с готовой продукцией: кирпичом, мешками с цементом, известью, металлом.
Вся механизация уже прошла обкатку и несколько переделок и работала ровно, как часовой механизм. Даже баржи, на которые грузили продукцию, вниз по реке к складам сплавлялись «самотёком», а назад подтягивались тросами, наматываемыми на вал водяного колеса, установленного на барже. Другой конец троса крепился на причале.
Поднявшись на гору Дьякова городища, Санька удовлетворённо окинул Кузнецкий двор взглядом, посмотрел и в сторону доносившегося перестука рычажных льнодробилок. Плотин и озёр отсюда видно не было, но к ним он уже не пошёл.
Скрывшись в густом пожелтевшем кустарнике лещины, он переместился в келью и, пользуясь имевшимися в ней принадлежностями для письма, засел за эскизы и чертежи проекта питейных дворов.
Представлял он их себе в виде поставленных в «каре» четырёх, соединённых друг с другом, прямоугольных зданий, имевших небольшой внутренний квадратный дворик. Гостиницу, склад, кухню и ресторан. Под всем квадратом Санька хотел бы иметь забетонированный погреб.
Когда эскиз был готов, на бумаге красовался квадратный замок с небольшими угловыми квадратного сечения башенками, выступающими за стены на одно окно. Вертикальные окна первого этажа больше походили на узкие расширяющиеся наружу бойницы. На втором этаже окон было побольше, и сами они были пошире, но располагались низко над полом, что облегчило бы установку крепостных пушек. Крышу венчала бы крытая только сверху, а не с боков, «прогулочная» галерея.
Вечером после заката, Санька снова «выбрался» из кельи. И снова в Коломенское. Раз его там уже видели, то страха нет, — думал он.
Спустившись к реке, он кликнул Мокшу, и они пошли в баню.
В бане Санька, лёжа на полке и блаженствуя под ударами веника, изучал организм Мокши, уравновешивая его энергетическую составляющую. Потом он сам взялся за веник и обратил внимание на воспаление вокруг грудного отдела позвоночника и увидел смещение сигментов.
Санька стал потихоньку обхлопывать это место веником, представив, что это не веник, а небольшая киянка[22]. И позвонок стал поддаваться. Санька стукнул чуть сильнее, и в спине у Мокши хрустнуло, и он застонал.
— Больно? — спросил Санька.
— Уже хорошо. Ладно ты кулаком припечатал. Как раз туда, где свербило. Токма ты в другой раз упреждай.