Крепости строили по возможности прямолинейными в виде закрытых кварталов с внутренними дворами. В каждом таком трёхэтажном, с учётом подвала, квартале могло укрыться до тысячи человек. К весне тысяча пятьсот пятьдесят шестого года на каждом военном гостевом дворе возвели по пять таких секций. Пятью пять — двадцать пять… Это знает каждый. А в Москве, по последней переписи, проживало около ста тысяч человек.
С бунтовщиками Санька решил поступить по закону. Двадцать пять человек верховная дума, назначенная государем, осудила и двадцати двум отрубили головы на лобном месте, предварительно объявив о попытке злодейского нападения на царя. Троих Санька помиловал. Двое оказались Захарьиными, которым, за их бездействие во время свары, у Саньки рука не поднялась подписать смертный приговор. Третьим помилованным стал Данила Дмитриевич Пронский.
Его сын Пётр стоял воеводой в Новгород-Северском. И хорошо стоял. В это время Пётр Данилович прибыл в Москву за пополнением, ибо решил Санька укрепить его гарнизон и потому вызвал. А тут отец его проявил себя на стороне восставших. Слава богу, что не сильно проявил. Так… Стоял с мечом наголо. Рубиться-то было кому в первых рядах. А кикиморкам Санькиным он не противился. Получил булавой по спине, да и всех делов.
Потому Александр с пониманием отнёсся к прошению Петра о помиловании отца. Однако предварительно разговор с ними обоими прямо у себя в палатах поимел.
— Вот смотрю я на тебя, Данила Дмитриевич, и задаю себе всё тот же вопрос, что меня гложил на той думе. В присутствии твоего сына задавать его тебе я не буду. Помнишь его? — спросил Санька.
Пронский старший молча кивнул и потупил взгляд. Седая спутанная борода упиралась всё в тот же кафтан, в который он был одет неделю назад на думском заседании, закончившемся для него плачевно. От него пахло немытым телом. Бани в камерах тюрьмы, построенной Санькой из керамзитобетонных блоков, пока не было.
— И если бы не нужда в тебе и твоей семье в Рязани, — продолжил Санька, — махнул бы я топором над твоей шеей без жалости. За дурость твою. Но не хочу ослаблять землю Рязанскую, оставляя её только в руках Опраксиных. Да и лишать твоих сынов, верно служащих отечеству нашему, дохода и обрекать на нищету и голод внуков твоих не считаю верным. Потому отпускаю я тебя на поруки сына твоего, даже не спрося тебя, будешь ли мне служить далее верой и правдой. Но от службы твоей не откажусь.
Пронский старший медленно опустился на колени.
— Спаси тебя бог, государь! Вечно буду молить о здравии твоём и положу живот свой за дело твоё!
Санька не стал говорить пафосных слов о том, что ему нужна не смерть, а жизнь, а лишь махнул рукой.
— Ступайте с богом!
Глава 29
Строительство кабака в центре Москвы закончилось много раньше. Где-то к зиме монолитные керамзитобетонные стены уже оштукатурили и покрасили масляной охрой под кирпич, на крыше уложили черепицу. Внутреннюю отделку и оборудование завершили к весне. К двадцать второму марту трактир открыл двери для посетителей. Это получился и не трактир вовсе, а настоящий производственный комплекс.
Квадратное здание тоже имело внутренний двор, и было разделено на четыре функциональных корпуса. Питейное заведение, кухня, склад и пивоварня. Всё это находилось в полуподвалах корпусов. Второй этаж был жилой. В двух корпусах располагалась гостиница в третьем и четвёртом, расположенных над пивоварней и кухней, проживал обслуживающий персонал. Третий этаж и один из подъездов Санька забрал себе.
На его этаже имелась маленькая кухня с кладовой, банкетный зал персон на двести, его небольшая трапезная, спальня, кабинет, приёмная, все с нормальной крепкой резной мебелью и встроенными шкафами. Имелась и ванная комната с сауной и «обычным» туалетом с керамическим унитазом и поднятым к потолку бачком, вылепленными Санькой из белой глины собственноручно.
Стеклянные прозрачные окна имелись, но круглые. Как уже говорилось, прямоугольное прозрачное стекло пока не получалось. А круглые стёкла делались просто. Выдувался шар, который потом клался на железную полированную плоскую поверхность. Шар сминался такой же железной полированной плоской поверхностью. Вставленные в узкие деревянные рамы круглые оконца выглядели даже симпатично. Главное, что они были прозрачны и крепки. Особенно, если на такое стекло положить тонкую проволочную сетку, а сверху положить ещё одно расплавленное стекло. Такие «бронестёкла» были вставлены во все нижние помещения, кроме склада.
В городах нижние этажи домов окон обычно, во избежание краж, не имели, а Санькин трактир сиял кругляшами, то отражая солнце, то светясь изнутри светом масляных ламп. Внутри питейного заведения от круглых окон весь день было светло и солнечно, ибо его фасад был повернут к югу.
Первые посетители заходили в трактир поглазеть сквозь стекло на улицу, как в кинотеатр. Цены на еду и пиво Санька не ломил, а пятьдесят грамм чесночной водки наливал даром в «баре» с вывеской «Лекарня». Причём его настойка была по-настоящему лечебной.
Друзья врачи рассказали, что чесночная настойка становится «волшебной», если заливать раздавленный чеснок водкой или спиртом почти мгновенно. Иначе, через несколько секунд полезное вещество, которое образуется в момент раздавливания, разрушается. И хранить такую настойку тоже долго нельзя, ибо теряет лечебные свойства. Санька, таким образом, народ, вроде как, не спаивал, а профилактировал заболеваемость, повышая иммунитет и борясь с паразитами и грибковыми инфекциями.
Народу чесночный дух «лекарства» понравился и в «Лекарню» горожане и гости повалили толпами. Проблему повторного подхода к «бармену» Санька решал легко. Клиента после приёма «лекарства» просто выставляли из «бара», а оборотень-вышибала чесночный дух чуял за две версты, да и запоминал всех в лицо. Двери в «бар» и трактир были разные. Хочешь посидеть за деньги, а не замахнуть рюмашку, иди в другую дверь. В трактире разрешали и просто посидеть, если были свободные места.
Деревянный пол всё же присыпали рубленной соломой, так как на Московских улицах царила грязь. Перед трактиром, на огороженной забором территории, лежала квадратная бетонная плитка и чугунные решётки, для очистки сапог и лаптей. С налипшей на ногах грязью не подпускали даже к крыльцу.
Поначалу народ, получивший «от ворот поворот», возмущался и норовил подраться, однако драки, как на улице, так и в помещениях, оборотнями пресекались мгновенно. Встретившись с взглядом нечеловечьих глаз и получив под дых, скандалисты моментально смирели и попыток установить свой порядок больше не затевали.
Установка правил поведения продлилась примерно до мая. Потом многие поняли, что чистота обуви, — залог гарантированного попадания в «Лекарню», а приличное поведение внутри трактира даёт надежду неимущему, что кто-нибудь нальёт чарку простой водки или жбан пива.
К лету жизнь вокруг нового гостиного двора закрутилась. Чистые и светлые, из-за стеклянных окошек, «номера» привлекали гостей. Кухня столовой гостиницы, отделённой от трактира, была разнообразна овощными гарнирами и добавлением специй в мясные и рыбные блюда.
Русская кухня этого времени почти отрицала «не русские» пряности. Использовали чеснок, хрен, мяту, тимьян, крапиву, лебеду, укроп, зверобой, бруснику, клюкву, морошку, а из заморских, москвичам почему-то полюбился персидский шафран. Хотя перец, имбирь, гвоздика и «мушкатный» орех на базаре присутствовали, но были дороги, хотя цены на специи после взятия Астрахани и упали в два раза.
Санькино заведение получило официальное название «Казённый гостиный двор», так как государственная казна приняла его на свой баланс. Фрол Петрович Пантелеймонов получил должность дворецкого казённого гостиного двора с жалованием сто двадцать рублей. Они с Санькой покумекали, и решили, что на брать «бизнес» на откуп — слишком хлопотно и накладно. Дело «заворачивалось» большое, и только царская казна могла его потянуть. Тем паче, что Санькина задумка уже перерастала самое себя, особенно на границах Белого города.
Вместо небольших крепостей получались хорошо укреплённые и вооружённые крепостные казематы.
Производство цемента не поспевало за Санькиными потребностями, и Мокша увеличил количество вертикальных печей. Глины, песок, руды в Мокшанск везли нескончаемыми потоками. Когда-то любимая царская «дача» стала промышленным центром.
Шлак и керамические отходы уже не уходили в отвалы, а использовались для изготовления цементных блоков, из которых возводили городские стены. Город постепенно замыкался в очередное каменное кольцо.
С севера и северо-запада у Москвы имелась земляная стена. Она начиналась от истока реки Рачки на севере и шла до реки Черторый на западе от Кремля. Санька же решил замкнуть стену, начав её от впадения Рачки в Москву реку, и закончив у истока. Как понимал Санька, примерно так и строили стену Белого города впоследствии, пережив нападение Крымского хана и Московский катастрофический пожар 1571 года.
Яузская крепость, названная так Санькой по яузовской дороге, проходившей через её ворота, нравилась Саньке потому, что по правому берегу Рачки простиралась затопляемая в половодье долина Васильевского луга, а выше по течению сады. На левом берегу находилась конюшенная слобода, где проживали около трехсот конюхов и около сорока тысяч голов его, Санькиных, царских лошадей.
Сады, и вообще фруктовые деревья, Санька любил больше всего. Как лесник он знал их особенности и у себя на домовом участке в Приморье любил экспериментировать, прививая культурные сорта к диким.
Ранней весной он с помощью своих помощниц пересадил около тысячи плодово-ягодных деревьев и кустов на взгорье Васильевского луга и в мае наслаждался цветением его, Санькиного сада. Он практически переехал в Яузский дворец, поставленный им в излучине Рачки, чуть выше сельца Подкопаево. В этом месте река резко, на пару метров, падала вниз, и Санька устроил небольшую плотину с пятью водоналивными колесами, вращающими дворцовые подъёмные механизмы.