Выдернуть рыбу из озера и оглушить броском о мшистые доски пристани было глупо и жестоко. Мальчик не проявил ни капли интереса к тому, что с такой ловкостью проделал Базз. Столбики, поддерживающие пристань на берегу, скрывала трава. Мальчик, закутанный в чужой желтый плащ, повернулся лицом к полю за домом и ссутулился еще сильнее — олицетворение одиночества, лишенный Бруклина ребенок. Вермонт, 1977 год.
Впрочем, он видел здесь и хорошее отношение к рыбам. Хэзер, тринадцатилетняя дочь Уиндлов, была на год его старше. Мальчик постоянно чувствовал на себе ее взгляд. Скорее всего интерес к гостю разожгла в ней его странная манера разговаривать и стрижка «под горшок» — то и другое сильно отличало мальчика от Базза.
Хэзер была блондинкой, как и девочки Солвер. Она с легкостью гоняла на велосипеде и напоминала детей с картин Брейгеля или Де Чирико.
Сидя рядом с этой девочкой на пристани, ты мог поделиться с ней тем, о чем ни за что не отважился бы рассказать кому-нибудь в Бруклине.
Наверное, в такие моменты ты был счастлив.
Хэзер Уиндл шла по тропинке. Из своего желтого плаща она уже выросла, и он не закрывал ее ног. Ступая по мокрым камням, Хэзер покачивалась из стороны в сторону и ладонью с растопыренными пальцами шлепала на себе комаров.
С мальчиком из города она общалась как с братом.
— Привет, Дилан.
— Привет.
— Чем занимаешься?
— Ничем.
Хэзер остановилась у пристани, рассеянно взглянула на столбик, прячущийся в траве.
— Ты чем-то расстроен?
— С чего ты взяла?
— Не знаю. Просто ты выглядишь расстроенным.
Может, он и правда грустил. Хотя если бы ему позволили провести остаток месяца рядом с ней, здесь, на пристани, или в поле, в тумане, да где угодно, лишь бы не на загаженной маслом дороге и не заполненной машинами автостоянке, то все было бы замечательно. Дилан с удовольствием перенесся бы из мира Базза в реальность Хэзер. Ему хотелось, чтобы она позволила ему уткнуться носом в нежный пушок на ее щеках, вдыхать запах белокурых волос.
— Я ждал тебя, — услышал он собственный голос.
Хэзер ничего не ответила — молча шагнула на пристань и села рядом с ним на мокрые доски, возле испещренного дождевой рябью окна озера.
— Может, ты грустишь, потому что у тебя нет мамы? — спросила она наконец.
— Я вовсе не грущу.
— Но сюда приехал, наверное, именно поэтому?
Дилан пожал плечами.
— У многих детей, которых отправляет на отдых фонд Фреш Айр, есть мамы. — То же самое он объяснял накануне вечером какому-то забулдыге с повязкой на глазу, поэтому сейчас говорил с легкостью. — Главная их задача — отправить ребенка из города куда-нибудь на природу. Твои родители, наверное, тоже считают это правильным.
— Да, — ответила Хэзер. — У нас и в прошлом году отдыхал один мальчик, только черный.
— Мой лучший друг тоже черный, — сказал Дилан.
Хэзер на мгновение о чем-то задумалась и придвинулась к нему. Рукава их плащей соприкоснулись.
— А я ни разу не была в Нью-Йорке.
— Ни разу?
— Нет.
— Ты и представить себе не можешь, что это такое.
Хэзер напряглась от любопытства, и, почувствовав ее интерес, Дилан будто озарился изнутри.
Конечно, он грустил и ждал ее сочувствия.
Ему вдруг захотелось открыть ей свой секрет, показать то, что он привез из Нью-Йорка. Волшебное кольцо. И свой костюм.
— Знаешь, что такое граффити? — спросил он.
— Угу.
— А роспись вагонов?
— Нет. А что это?
— Это когда расписываешь вагон, пока он в стоит в депо.
Да, он определенно должен открыть ей свою тайну. Но прежде расскажет о Бруклине.
Мать Хэзер позвала их с чердака под скатом крыши, где они играли и шептались, и Дилана обжег внезапный стыд, потому что на главное он так и не отважился и потому что возникло неприятное чувство, будто его тайные желания проецируются на стене внизу, как кадры из фильма. Они сидели здесь, словно чердачные мыши, дети-невидимки. А услышав голос матери Хэзер, обменялись понимающе-недовольными взглядами и без слов направились к лестнице.
— Попытайся позвонить домой, — сказал Дилану отец Хэзер, сидевший на стуле перед телевизором. Окутанный мраком Нью-Йорк на голубом экране был освещен лишь язычками пламени.
Авраам ответил после четвертого гудка.
— У нас все в порядке, только какие-то ненормальные орут. Рамирез подкатил к магазину свой фургон, закрыл им окно, а сам стоит на улице с дубинкой. Я его вижу. По-моему, его ждет жестокое разочарование.
Дилан чуть было не спросил о Мингусе, но передумал.
— Здесь теплынь, очень хорошая погода. Я в студии, может, нарисую сейчас звезды или Рамиреза. Только не волнуйся.
— Ладно.
— С тобой все в порядке, Дилан?
— Конечно.
— Позови миссис Уиндл.
Дилан отдал ей трубку, повернулся к Хэзер и, демонстрируя осведомленность, сказал:
— Все нормально. У нас это постоянно бывает, только в новостях обычно не говорят.
На лице миссис Уиндл, положившей трубку, застыло изумленное выражение.
По телевизору подробности не передавали. Но, разговаривая с отцом, Дилан слышал в трубке звон стекла и крики людей. В ту ночь он долго лежал с открытыми глазами и видел перед собой горящий город.
Пока миссис Уиндл делала в супермаркете покупки, они втроем крутились возле газет и журналов. Базз всем своим видом показывал пренебрежение. Дилан и Хэзер сели у стойки с комиксами, и Дилан терпеливо принялся объяснять ей, в чем состоит тайна Нелюдей. Базз просмотрел журналы для автомобилистов, пролистал «Хай таймс» и неторопливо зашагал прочь.
Дилан обратил внимание на женщину в заляпанном синем переднике и вооруженную палкой, как Грязный Гарри «Лютером». Она явно следила за Баззом. Хэзер ничего не заметила. Дилан улыбнулся и вернулся к комиксам.
Будто черного парня ловят на воровстве.
Идя вслед за матерью к кассе, Базз разыгрывал перед всеми невинность: рассматривал жвачку на полке, перекидывался с другими бессмысленными фразами. Женщина с палкой и лысый директор с суровым лицом стояли у нерабочего кассового аппарата и ждали, когда Базз направится к выходу вместе со всем тем, что успел спрятать за поясом брюк и в рукавах. Миссис Уиндл и Хэзер удивились, когда директор остановил их.
— Сожалею, миссис Уиндл, — произнес он с печальной неотвратимостью в голосе. — Мы вынуждены вновь задержать Базза.
— О Базз! — простонала миссис Уиндл.
Базз саркастически скривил губы, переминаясь с ноги на ногу, — актер, участвующий в спектакле, отказаться от которого у него не хватает ума.
— Ну почему ты не общаешься со своими ровесниками? Неужели прошлое тебя ничему не учит?
Они прошли в небольшой кабинет без окон, где Базз послушно выложил на стол «Хот Род», «Пентхаус» и коробку патронов из отдела для охотников и рыбаков.
— Я ведь предупреждал тебя: если подобное повторится, мы вызовем шерифа.
— Скажи же что-нибудь! — потребовала мать Базза.
— Это мне надо было вызвать шерифа, после того, что со мной сделал Леонард, — пробурчал Базз. — А лучше вообще здесь больше не появляться!
— Ты прав, Базз, так было бы лучше. А Леонард ничего особенного тебе не сделал.
— Как это не сделал! — воскликнул Базз. — Он вцепился в меня, как бульдог, а вы ни слова ему не сказали!
— Разве Леонард вцепился в тебя без всякого повода?
— Подождите нас в машине, ребята, — сказала миссис Уиндл Дилану и Хэзер.
Домой ехали молча. Удрученный Базз на переднем сиденье смотрел в окно, высовываясь чуть ли не по пояс. Хэзер и Дилан сзади корчили друг другу рожи. В какой-то момент Дилан задрал рубашку, будто стриптизер, показывая заткнутые за пояс выпуск «Нелюдей» и две шоколадки «Нестле Кранч». Хэзер удивленно вытаращилась и прижала руку ко рту. Дома они сразу забрались на чердак и поделили шоколад, а Базз отправился выслушивать отцовские нотации.
Бруклинские методы в Вермонте срабатывали блестяще. Стянуть в супермаркете две шоколадки и комиксы, особенно когда все внимание служащих сосредоточено на другом воре, ничего не стоило.
Базз прикрыл Дилану задницу, как сказал бы Мингус.
Днем наступало время расслабленности. Ты бросал велосипед на траве или на гальке — в общем, там, где он тебе надоедал, — скидывал с себя футболку и шлёпки и плюхался в воду, потому что катался на велосипеде в надетых с самого утра плавках. Груди Хэзер были будто вложенные под ее топ сливы, и каждый раз имелась возможность взглянуть на ситуацию совершенно иначе. Ты смотрел на нее с разных сторон, накапливал информацию, сравнивал то, что видишь, с уже впихнутыми в тебя знаниями, как те, которые получаешь из рекламы.
По меньшей мере дважды в день Дилан повторял, что в августе ему исполняется тринадцать.
В те далекие времена — когда дом, озеро, поле, двор принадлежали только им двоим — казалось настолько естественным завалиться вместе на диван, оставляя на нем пятна от мокрых плавок и купальника. Полежать с минуту, тяжело дыша, потом внезапно разразиться диким хохотом, а мгновение спустя уже сидеть на стульях у стойки, размешивая фруктовый концентрат в холодной воде из-под крана. Или подняться с запотевшими стаканами на чердак, где в лучах солнца кружили психоделические стаи пыли.
Они лежали полуголые на клетчатом кроватном покрывале и сосали кусочки льда.
— Я уже губ не чувствую.
— Я тоже.
— Вот дотронься.
— Холодные!
— А теперь ты.
Преимущества загородного житья дарили им свободу удивляться всему и вся. В Нью-Йорке лед наверняка не доставил бы им столько радости.
— Поцелуй там же, где и я.
Пауза, попытка.
— Я ничего не чувствую.
— Поцелуй меня в губы.
Они потерли обледенелые губы о запястья, и первый поцелуй вышел легким прикосновением, птичьим клевком.
— У меня челюсть как будто онемела. — Громкий смех.
— Ладно, давай еще разок.
— Угу.
Хэзер закрыла глаза.
Дилан опять прикоснулся к ее губам своими и почувствовал пульсирующее волнение в плавках.